На картинке: авторская обложка

Автор: CloudRing
Перевод: Shai-hulud_16

Оригинал

Земля, недалёкое будущее. Жизнь идет своим чередом, хотя уже полвека, как многие разумные жители Земли — больше не люди. Есть уже и те, кто никогда людьми и не были. Роуэн Эшворт из последних: пони, рожденная от пони. О событиях, которые для неё уже учебник истории — о Волне 86 года — она знает не так уж много. Её жизнь — в основном — хороша, и её мир надёжен. Люди переживали и не такое, пережили и Волну. История начинается с небольшой семейной проблемы, небольшой трещинки в устаканившейся, спокойной жизни Роуэн. Этим она не ограничится.

Глава 1: В тени отчаяния

Школа это всегда скучно. Ещё хуже, если она начинается в августе, это называется «освежить знания». В этом году хотя бы наконец отменили домашнее задание — люди не могут придумать домашнюю работу, которую ИИ не способен решить.

Честно, так хочется остаться дома, учиться как удобно, погулять, полетать — погода самое то. Куда лучше чем июльское пекло, и неизмеримо лучше, чем четырехмесячная жара 28 года. Две тысячи двадцать восьмого, как заставляют нас писать на уроках истории. Я все ещё иногда кашляю — хватанула дыма, когда горели торфяные болота. Персидский кот Пола вовсе помер. Я — почти. Небольшие существа с плотной шубкой хуже это переносят.

Тогда я первый и последний раз коротко подстриглась на лето. Было столько бежевой шерсти на полу, и столько слез! Меня как будто искалечили.

В то лето я ещё почти не умела летать. Я встала на крыло только в тридцать втором году. Задержки развития — навоз, который случается.

Тогда я была упертой. Сейчас я только упрямая. Это же прогресс?

Через много месяцев после насильственной стрижки, в новогоднюю ночь на тридцатый год, под наряженной елкой, когда всем хочется встретить год без старых склок, я извинилась перед мамой за тогдашнюю дурость. Для неё это стало сюрпризом. Мама рассказала, что в северной Англии случаются волны смога. Что для меня всегда будут опасны жара и дым. Физика с биологией, вот такие они беспощадные. Мама обняла меня крылом и обещала, что в следующий раз мы просто уедем в Кайллин-Хиллс-На-Скае к её двоюродным сестрам.

Тогда я только слышала что-то про глобальное потепление. С тех пор я узнала о нем больше.

Большой жары с тех пор ещё не случалось, но когда будет, я поймаю её на слове. Если только Дилан или Хэйз не пригласят меня пожить у них. Если я нужна друзьям, я их не брошу, не важно, люди они или пони.

Что те, что те — личности. Марк Руж с Ханивуд-стрит настаивает что мы человечество, но это устаревшее и грубое слово. Так говорят те, кто цепляется за прошлое. И это слишком многие, особенно пожилые — самому Марку за семьдесят. Почему мы не говорим «понячество», или просто пони? Пони меньше чем людей? Ну, не настолько меньше!

Это неприятно. Я ерзаю на стуле, пытаясь успокоить свои крылья — они никогда нормально не складываются, когда я на эмоциях.

Миссис Эдвардс подходит и нависает надо мной — у неё не злой запах, но с её шестью футами и одним дюймом роста мне всё равно страшно. (более 180см. — переводчик) Я хочу спрятаться на стуле, хотя понимаю что она не злится. Просто... это глубокий инстинктивный страх. У меня были некоторые проблемы со злыми людьми.

Поэтому я встаю и в несколько взмахов взлетаю на уровень её головы. До нее доходит на пару секунд позже чем стоило бы, она опускается на колени, и какое-то время мы неловко пытаемся найти баланс по высоте.

— Роуэн, — говорит она мягко. Мои ноздри окутывает запах её духов — горькие, сосновые, землистые ноты. Нет, не только духов; она плакала, я понимаю. Её бледно-голубые глаза опухли от недавних слез. — Так, на всякий случай: ты всё ещё Роуэн, или взяла себе пони-имя?

— Всё ещё Роуэн, — киваю я. Мои дедушка и бабушка не забыли, что когда-то были людьми. Они хотели сохранить связь с человечеством таким способом. Наша семья уважает их решение, так что в нашей семье только у двоих не-человеческие имена — например, у тёти Сирин Спарк. Но она талантливая единорожка, ей такое имя подходит.

— Всё витаешь в облаках, — говорит она, отметая рукой возражения. — Так у тебя сегодня математика не пойдет.

Я снова возражаю: формулу Виета для квадратного уравнения я прекрасно помню и могу повторить!

Она отмахивается: — Ничего. Ещё только август, нагонишь. Сегодня я хочу дать тебе персональное задание. Не могла бы ты после уроков подойти ко мне в кабинет, пожалуйста?

— С родителями, да? — вздыхаю я. — Слушайте, я знаю что рассеянная. Простите.

Она наклоняет голову ко мне и говорит полушепотом — но для моих ушей всё ещё слишком громко. — Нет. По личному делу. Не по учебе.

Я уверена, что все пони в классе это слышат, половина точно. Люси, коричневая земнопони за соседней партой точно, я аж отсюда слышу её любопытно-удивлённый вздох.

Мои крылья снова дергает; ушки опадают. С завтрашнего меня начнут дразнить человеколюбкой? Пинаю эту мысль из головы. Люси не такая испорченная. Не настолько.

— Конечно, приду, — говорю я. — Я могу сейчас лететь? Вы меня в журнале отметите?

Она улыбается и делает жест рукой. Стоит ли обнаглеть и попросить записку? Нет.

Я вырываюсь из класса сквозь фрамугу. Чувствую, как мне смотрят вслед, завидуют, и не только моей свободе, и широко улыбаюсь. Ну а что? Хвост у меня шикарный — пышный, волнистый, очень выгодно смотрящийся на фоне неба. Яркий, смелый, кадмиево-красный цвет — мне даже нравится, как это звучит.

Я чувствую скорый дождь. Конечно, по телевизору его и так с утра обещали. В этой стране в любой день скажи «возможен дождь» и угадаешь. Но я чувствую дождь — и не только. Через полчаса резко похолодает. С семнадцати до десяти цельсия, как сказали бы бабушка с дедушкой. В стране пробовали перейти на Цельсий, но по Фаренгейту точнее, что для пегасов важно, поэтому вернулись обратно на F.

История историей, а я чувствую как ветер с моря крепчает, гоня стадо темных грозовых туч. Я почти вижу будущие молнии, колонны яростного света, пробитые атмосферным электричеством.

Скоро, обязательно, я стану одной из тех кто может управлять молниями.

Я чувствую это в костях. Чувствую, как дрожат мои подкрылья, как во мне пробуждается новая сила от этой мысли.

Скоро, но не сегодня. И надо бы что-то делать с тем что мама этого всего боится… и, по-честному, с тем, что я тоже боюсь грозы.

Да, боюсь. Вот так: и хочется, и колется. Пока, честно, больше колется. Но ключевое слово здесь «пока».

Стоит вернуться к маме до начала грозы.

Я закладываю вираж на восток, над сухой и пустой улицей, над домами, во многих из которых рамы без стекол. Снижаюсь к четвертому по Мидоу-Стрит, где окно всегда открыто — специально для меня… и под специально скошенный подоконник подставлена бочка. Мама романтик, но не дура.

Под низким потолком дома я моментально ловлюсь в руки Дилана — я даю себя поймать! Его руки вне сомнения достаточно сильны, чтобы раздавить мои трубчатые кости, если сжать достаточно сильно, но я знаю его с младенчества. Он не из тех кто дергал кошек за хвост. Или пони. Шестнадцать стоунов (около 100 кг — переводчик) мускулов бережно держат пегаску — то есть, меня. Я точно знаю, что он меня никогда не обидит.

От него пахнет… Диланом. Свежим потом, озоном, обожженной кожей, с тонкой ноткой пыльных старых книг. Дилан осторожно ставит меня на исцарапанный стол, посреди ландшафта из паяных плат и медных проводов.

— Прогуливаешь, Ро? — басит он. Толстым пальцем смахивает в сторону заблудившийся резистор, чтобы мне удобней сесть.

— Миссис Эдвардс меня отпустила, — говорю я, непроизвольно всплеснув крыльями. — Сказала, что сегодня у меня голова не хочет думать про математику. Это правда. Но потом сказала прийти после уроков. По личному делу.

Стоп, я что, уже всё успела разболтать? Может это секрет? Нет, она говорила перед всем классом. Я облегченно отряхиваюсь.

Дилан фыркает, нахмурив брови. — Личному? Не про оценки?

— Она говорила, нет. И, Дилан, она выглядела… очень-очень расстроенной. Очень. Она как будто даже плакала.

— А-а… — выдыхает он, задумчиво гладя меня по спине. Я выгибаюсь навстречу. Ему — можно. — Ты не знаешь, да? В четверг подтвердили, что у Пьера рак.

Я чихаю от пыли. — Ну да, но… С этим тоже живут. По многу лет. Мы же не в двадцатом веке? — но мой голос срывается.

Дилан вздыхает. — Не тогда когда это поджелудочная. И его проворонили, диагностировали слишком поздно. Несколько недель ему — самое большее.

Я наклоняю голову.

— И чем я могу… Ох.

Я делаю фейсхуф. Как это глупо, но я всё равно должна была сразу догадаться.

Дилан продолжает гладить Это приятно. Не отрицаю.

— Единороги — не волшебники, — тихо говорю я. — Они не могут лечить смертельные болезни.

— Знаю, — говорит он сочувственно. — Мои предки жили здесь, у подножия Шотландских гор, пятьсот лет. Задолго до того, как пони… случились. Мы, местные, помним легенды.

— Дилан, ты хочешь сказать, — произношу я тихо, потому что это очень глупо и очень важно, — что миссис Эдвардс верит в легенды о Сидах, и что мне придется тоже в это поверить? Пообещать ей чудо?

Он слегка кивает. — Хотя бы выслушай её. Она хороший человек. И у нас в семье есть единороги. Мы же можем попросить твою тётю? И, пожалуйста, не называй духов по имени. Даже здесь, даже по ненастоящему имени. Не стоит.

Я хочу ответить, но только хлюпаю носом.

Дилан мне не мама, он просто близкий друг. Он не говорит «не надо плакать». Просто сидит рядом, пока не настало время лететь назад в школу.

По счастью, начинается гроза с раскатами грома и призрачным светом, можно ещё ненадолго все отложить, перелететь в другую комнату, залезть под мамино крыло и побыть маленькой кобылкой, которая не хочет говорить о том, о чем не хочет.

Я вдыхаю кофейный запах маминых серых перьев и вздыхаю. Это всегда меня успокаивало, как и сейчас.

Затем клянусь себе: я вылечу мистера Эдвардса. Не знаю как, но вылечу!

Глава 2: Прокрастинация

Перед выходом я забегаю в свою комнату забрать сумку, там удостоверение и немного мелочи. Деревянный ящик снова застревает. Я опять забуду попросить Дилана починить. Трясу его и он подаётся.

В школе удостоверения не потребуют — школа маленькая, всех знают в лицо. Технически это нарушение, но всем плевать.

Сегодня я должна быть настолько официальной, насколько возможно.

Я сознательно не гляжу в удостоверение. Кусочек пластика лежит в сумке, молча угрожая. Я и так знаю, что в нем написано. В общем... Моя задержка в развитии очень меня раздражает. Просто примите это. Плюс, фотография там ужасна — но это вселенский закон фото на документах.

Мой ПК тихо гудит на столе, умоляя уделить ему внимание… ладно, быстренько проверю. К счастью, сегодня электричество не пропадало, так что загружаться с нуля не придется. Иначе я бы не стала задерживаться. О, кажется, новости для Пола: Half-Life 3 снова отложили, на этот раз до марта. Забегу по дороге в школу сказать ему.

То что не сделано прямо сейчас, часто и забываешь. Говорят, это свойство возраста. Мне, правда, стоило бы завести записную книжку, чтобы всё записывать. У меня она даже есть, лежит забытая в нижнем ящике с незаточенным карандашом.

Я помню, что написано прямо посередине лицевой стороны удостоверения. Не хочу думать об этом сейчас.

Прежде чем выйти я оглядываю комнату и возвращаюсь. Вытираю несколько мушиных точек с окна влажной тряпкой, затем немного прибираюсь. Сметаю пыль с полок, составляю на них книги со стола.

Да, я тяну время.

Вернувшись к окну, я сажусь на подоконник, распахиваю крылья и прижимаю копыто к стеклу, затем сосредотачиваюсь, чувствуя дождь. На секунду мы с дождем становимся единым, и я немного притягиваю его сюда, чтобы помочь.

Теперь окно вымыто изнутри и снаружи — и моя маленькая сила меня не покинула. Могу идти.

Перед выходом я захожу к Полу. Надеюсь, что миссис Эдвардс не ждёт, что я пойду к ней сквозь ливень. Но, зная что сама непременно забуду, прошу Пола вытолкать меня, как только небо очистится.

Мне всё ещё стыдно вот так всех просить мне что-то напомнить. Очень стыдно, даже друзей. Пол кивает, так что я медлю ещё немного, развалившись на его столе. У него дома ИБП, и компьютер адаптированный для работы копытами, вроде моего, хотя в его семье все люди. Я спросила его однажды, почему, но он не смог ответить, только недовольно посмотрел и больше я эту тему не поднимаю.

Я не в настроении для компьютерных игр, но пообщаться с ним хочется, потому что чувствую, как он рад меня видеть. У него временно нет кота, поэтому вся эта радость — мне. Он показывает свежие фотографии с винтажной пленочной камеры. Я спрашиваю у него его билеты по истории. Нам просто нравится быть вместе, хотя ему не разрешено меня гладить. Это очень, очень особая привилегия. Но спрашивая экзамен, вспоминаю историю сама.

Пони очень милые на взгляд людей. Это одна из причин, почему нас не истребили пятьдесят лет назад. Кроме того, я понимаю так, пони после трансформации каким-то образом остались собой — память, отношения, всё самое важное. И само количество превратившихся — более миллиарда внезапно ставших пони в первые два дня после Волны. И пони были… мягче, чем те люди, которыми они когда-то были. Я думаю, всё вместе помогло. Со временем, они увидели, что мы не опасны, так что почти по всей Земле пони более или менее встроились в общество. Подчёркиваю — более или менее.

Но у нас, если быть честной? Можно сказать, что мы прогрессивны.

Ну, то есть были… скажем прямо, войны. Я родилась в мирное время — спасибо недавно почившему королю Карлу III, который не допустил, чтобы его народ делился на людей и пони. И отделил Церковь от Короны. Очень надеюсь, что так оно и останется.

Ходят разные слухи о том как был достигнут мир, более или менее глупые, но я не хочу в это лезть. Это конспирология скорбных умом из Истинного Человечества. Я хорошая пони. Суть в том, что я есть, я живу, и это прекрасно. Вообще очень рекомендую жить, обязательно попробуйте.

Дождь кончается. Пол делает вид, что выпихивает меня в окно, и я поддаюсь — несколько лет назад, когда я ещё только-только начинала летать, он и в самом деле выталкивал меня из окна второго этажа. Очень может быть, что мы увидимся не скоро, так что… Я вспоминаю свой тогдашний страх, и проживаю его снова – всерьёз, но только для Пола.

Оглядываюсь назад и вижу его счастливую улыбку. Оно того стоило.

Терминал на входе принимает моё удостоверение, и с негромким щелчком отмечает время. Стараюсь не смотреть на карточку, но она и так выжжена в моей голове.

Имя: Роуэн Эшворт

Пони-имя: нет

Метка: нет

Подвид: пегас

Дата рождения: 16 / 10 / 2013

Полных лет (на фото): 21

Стадия развития: 3, подросток

Оценка развития от: 14 / 03 / 2035

Те что родились на несколько лет позже меня, уже выглядят старше. Пони начинают ходить сразу, а говорить и понимать речь в несколько месяцев, и я тоже начала. Помню как я казалась себе настолько старше, чем маленький Дилан… пока я не замерла в развитии, и он обогнал меня по всем параметрам — рост, взросление, права — а я практически застряла в теле жеребенка.

По крайней мере, теперь я на третьей стадии. В прежней карточке была вторая.

Разговор с миссис Эдвардс в тихой, тёмной, душной меня комнате проходит… наверное, лучше, чем предполагала она. И хуже чем надеялась я.

Дело в том, что… Не могу отрицать, магия существует. Монеты в моей сумке с отчетливо единорожьим профилем Вильгельмом V, чей магический дар хорошо известен, не дадут соврать. Как бы специфична ни была его сила, это всё-таки магия.

Естественно, миссис Эдвардс тоже приводит Короля в качестве примера.

— Если единорог дарует успокоение умирающим людям, то конечно, могут существовать и целители? — её тон полон надежды, но голос дрожит, я слышу в нем отчаяние. Практически чувствую его.

— Да, — говорю я, — но моя тётя — простая садовница. — или профессиональный садовод, как она себя называет.

Разговор переходит на зелья, и… ну, тут я сдаюсь. И я не хочу побеждать в этом споре. Я поклялась, что помогу ей, как-никак.

Я обещаю ей сделать всё что смогу, требую освобождение от школы, в письменной форме, на три недели в сентябре 36-го, и ухожу, промокшая от её слез. Стою в дверях, кашляя от её духов и от её душевной боли, и тяжело дышу. Но она подписала бумагу и дала мне. Я сую её в сумку.

Ещё, теперь я обладательница огромного горшка с розмарином у закрытой двери, килограмм на четырнадцать, не меньше; насильно врученный прощальный подарок. Миссис Эдвардс славная, но иногда, к большому сожалению, совершенно не понимает как устроены пони. Во-первых, летать с этим совершенно невозможно. В самом лучшем случае — до невозможности неудобно, если даже я это подниму. Один только горшок выше меня. Может, оставить его где-нибудь неподалеку? Я взлетаю чуть-чуть и отщипываю. Запах и вкус острый, пьянящий — сосны и нагретая солнцем земля. Для носа это как вспышка чистой зелени, и сразу становится легче дышать. Передумываю. Не я, так мама с папой съедят.

Я звоню Люси из телефонной будки, и земнопони охотно соглашается помочь дотащить горшок до комнаты. Подколки Люси — не то чтобы обвинение, предположение что я целовалась с миссис Эдвардс — можно и потерпеть. Я понимаю, почему она это подумала. Хронологически, всё-таки мы, с учительницей ровесницы. Обе 13 года рождения.

Я знаю что Люси не всерьёз — просто ей нравится меня смущать.

И всё же я клянусь ей, что всё было абсолютно невинно.

— Я знаю, глупышка! — весело отвечает она, каким-то образом совсем не сбив дыхание. Тяжеленный горшок, если смотреть с расстояния, движется как будто сам по себе, Люси под ним практически не видно.

Дома я предлагаю ей несколько монет, но она машет рыжим копытом. — “Не, потом в чём ещё поможешь"

Я улыбаюсь и киваю — конечно. Может, проводку починю у неё на кухне.

Теперь, о путешествии. У тёти Сирин Спарк, как у всей независимой Шотландии, очень сложно с телефоном, Интернетом, компьютерами и в целом с электричеством. Мне совершенно точно придется лететь встречаться с тетей лично, в реальном мире.

Магия единорогов не дружит с электроприборами, да и кризис Волны сильно ударил по стране. Но главное, я думаю, дело в населении. Шотландия — неофициально место притяжения самых талантливых единорогов. Не единственное на Земле, конечно, но возможно главное. Вровень только Ирландия, а Шварцвальд далеко отстает.

Мама хочет навязаться лететь со мной.

— Серьёзно? — и она понимает.

Она вздыхает.

— Обе твои бабушки тоже отставали в росте, знаешь?

Я очень хорошо это знаю. Началось — она начинает рассказывать это снова. Она рассказывает это примерно раз в месяц. Сначала это звучало как поддержка, теперь бесит, но я пропускаю мимо ушей, улыбаюсь и обнимаю её.

Меня это всегда только раздражало… что бабушки тоже застряли в развитии.

Всегда, не могу понять почему. Мысль ускользает прежде чем я успеваю понять.

— Сходи к Дилану. Он поможет собраться. Не бойся, деньги есть. Я тружусь специально ради чего-то подобного. — она обнимает меня еще раз, уткнувшись носом.

— Спасибо, мам. Схожу. Не волнуйся, я вернусь очень скоро. Это не так далеко, в конце-то концов! И пришлю тебе открытку от тёти!

— Ещё одна макулатурина в дом. И выкинуть нельзя, — шутит она. Её яркие зелёные глаза — такие же как у меня — слегка блестят.

— Но ты же любишь свою работу, разве нет? — Я смотрю на неё; Ещё не старая, её серые перья ещё блестят, но уже не так ярко, в углах глаз морщинки. Мелкие признаки, незаметные человеческому глазу до следующей стадии.

Но до неё ещё не скоро. Пони стареют гораздо, гораздо медленнее людей и живут тоже дольше.

Мои ноздри полны её слабого, но определенно кофейного запаха. Всё ещё прекрасный, и для меня самый-самый любимый. Сдерживаю слёзы. Ужас охватывает меня — я чувствую что не увижу её больше. Что это может быть прощанием навсегда.

Я жду её ответа.

— Да, люблю, — и отпускает меня.

Глава 3: По нехоженой тропе

Мама просит подождать до завтра. Я не могу. Откладывать больше нельзя . Времени мало, и это до последнего дня не отложишь. Крутящаяся в груди пустота, после разговора с мамой, сильнее с каждым часом. Она беспрерывно шепчет, что я никогда не вернусь домой. Не знаю, хватит ли мне решимости утром, так что я лечу вперед, дабы обогнать свой страх.

Я уже раньше покидала Дарлингтон. Даже в одиночку. Но это первый раз, когда я уношусь в надвигающуюся ночь.

6 августа, среда. Впереди двести пятьдесят километров, или сто шестьдесят миль, как сказали бы раньше. Никаких гроз, но над английской частью пути облачно, и значительно яснее над Шотландией. Сумка с записной книжкой, наконец-то заточенным карандашом, литровой флягой воды, двумя мамиными пирогами — овес, морковь, банан, патока, корица и имбирь — и, на всякий случай, упаковка «Топлива для пегасов» — сухого корма Педигри. Я настояла на одной, а не не трех, как хотел папа.

Просто ненавижу, кто у них там придумывает названия.

Удостоверение, его попросят на границе, распечатанный дома билет, и я сама. Это всё. Ничего больше.

Первую часть пути до Ньюкасла я преодолею на автобусе «Кросс-Кингдом-Кочесс», модель CK-900 «Найтрайдер», Отправление в 21:45, прибытие в 22:50, как я надеюсь. Автобусы всё ещё опаздывают, хотя не так часто, как скажем, пять лет назад.

Он прибывает, парой ярких белых пар скользя по мокрой плитке вокзала и гулко ворча дизелем. Огромный двухэтажный автобус, вообще-то ярко-красный, но в ночи кажущийся почти черным. Тонированные стекла размазывают станционные огни в длинные полосы. Он останавливается, протяжно свистнув тормозами, но вибрация двигателя доходит до меня через плитку, я ощущаю её костями.

Я подхожу к водительской двери, осторожно держа во рту билет. Легонько стучу в окно краешком копыта. Водитель, мужчина средних лет с уставшими глазами, глядит вниз, на меня, и открывает дверь, свистнув пневматикой.

— Ньюкасл? — глухо спрашивает он.

Я киваю, протягивая билет. Он берет, коротко смотрит, и возвращает.

— Ладно, жеребенок. Давай, в среднюю дверь. — он тычет назад большим пальцем, и нажимает кнопку.

— Я не жеребёнок! — Взрываюсь я. Он медленно моргает и не отвечает.

Приходится поднимать уроненный билет. Я захожу, всё ещё кипя. Даже для человека, я не жеребёнок! Жеребята — это вторая стадия!

Раздается низкий вой электродвигателя и часть автобусного борта складывается в короткий трап, слегка лязгнув при соприкосновении с землей. Это обычная посадка, но всегда выглядит так, будто тебе оказывают особую любезность. Не удержавшись, демонстративно пролетаю над трапом, не касаясь его. Пусть это мелочно, но я должна отомстить за неуважение.

Внутри тепло и душно, пахнет дезинфекцией и старой обивкой. Из освещения только светодиодные полоски на полу, окутывающие редких пассажиров тусклым синим свечением — студента-человека, прислонившегося к окну, и пожилую женщину, дремлющую сзади. Звук двигателя тут громче, он ощущается всем телом.

Салон для пони впереди, это просто часть автобуса, где сиденья сняты. Там уже стоит коренастый земнопони, пристегнувшись широкой грудной перевязью и глядя в окошко; когда я вхожу, он окидывает меня безразличным взглядом. На полу нескользящий резиновый коврик. Я встаю в свободном месте, вытягиваю из ниши в стене такую же упряжь, и защелкиваю тяжелую магнитную пряжку в напольном замке. На твердую стенку автобуса можно опереться бедром, и тут специальное низкое окно.

— Следующая остановка Биртли. — громко и чисто раздается из динамика в пустом автобусе. Наверное, отработано за годы работы.

Снова воет мотор, трап втягивается, дверь задвигается и запечатывает меня внутри. Автобус накреняется, разворачиваясь, и знакомый силуэт Дарлингтонского вокзала уплывает мимо и пропадает. Автобус набирает скорость, оранжевые и белые уличные огни сливаются в линию.

На темных полях вокруг смотреть не на что, но вскоре странный свет появляется над горизонтом. Это не город; неестественно ровное, оранжево-розовое зарево, подсвечивающее низкие облака.

Затем я вижу башни. Близнецы-гиганты в ночи, их широкие бетонные плечи указывают в сторону моря. Огромные молчаливые колонны увенчаны белыми султанами пара, отражающими свет от зданий внизу. Это просто водяной пар, как нас учат. Чистый и безопасный. Это новый тип реактора, не тот, графитовый, что рванул в апреле 1986 года и привел к последствиям вроде… меня.

Это Феррхилльская АЭС, одна из новых. Абсолютно надежная, как сказали. С кучей систем безопасности, которые не могут так подвести. И всё равно — это связанный демон, в котором гудит такая мощь, с которой мне не сравниться никогда.

Автобус проезжает мимо и градирни скрываются за холмом. Снова темнота, но искусственные облака врезаются в память.

Как бы не впечатляла эта технология, мне она не поможет.

Через час и несколько остановок автобус, прошипев пневматикой, отъезжает и оставляет меня одну в стерильном оранжевом свете вокзала Ньюкасла. Воздух уже холодный, c реки Тайн тянет сыростью. Пахнет соляркой и мокрым бетоном. Мгновение, я просто стою здесь, посреди чужого городе. Я не дома. Я все ещё могу вернуться.

Я смотрю через пустынный вокзал на деревянную стену навеса для техники, серую от грязи и грибка. Там, над металлической скамьей, виднеется когда-то яркое, но сейчас выцветшее пятно листовки. Она полуободрана, бумага разложилась от сырости, но символ узнаваем: Угловатая, черно-красная эмблема Истинных, и силуэт человека с винтовкой.

Я оглядываюсь. Вокзал пуст, только уборщик толкает перед собой широченную щетку вдоль платформы. Никто не смотрит. Я подхожу тихо постукивая копытами. Листовка старая, слова ненависти смыты дождем и солнцем, но она есть. Как сорняк в трещине асфальта.

Я не прикоснусь к ней.

Вместо этого я сажусь, разворачиваю крылья и сосредотачиваюсь. Я собираю влагу из воздуха, из плотного городского тумана. Капля конденсируется на полуотодранном листке, за ней другая, ещё и ещё. Я даю воде впитаться, превращая хрупкую сухую бумагу в мокрую податливую кашу.

Затем толчок. Небольшой, управляемый мной вихрь, не больше копыта, возникает из ничего. Он срывает промокшую бумагу, рвет её на серые нечитаемые клочки. Это не полное удаление. Грязная слякоть остается, мелкие следы чернил и клея, но эмблемы больше нет.

Ветерок затихает. Я выдыхаю, сама не заметила как перестала дышать. Затем это ощущение накатывает на меня. Липкое, грязное чувство, как будто грязь, которую я стерла, оказалась размазанной по моей шерстке. Я отряхиваюсь всем телом, мои крылья непроизвольно трепещут, пытаясь стряхнуть это с меня.

Но я не могу затягивать — у меня впереди долгий полёт. Мог бы быть короче, если бы Хэйз не прочитал мне лекцию, почему я должна пересаживаться в Ньюкасле. Из чувства противоречия, именно потому, что он настаивал, я не согласилась, я прекрасно могу и сама долететь.

Я отворачиваюсь от навеса, выкинув из памяти листовку. Ньюкасл возвышается надо мной, кирпич и стекло, накрытые ночным небом.

Нужно выбрать некое символическое место для начала путешествия. Чтобы снять с себя чувство страха. Что-то приметное. Высокое. Автовокзал — не то, я не хочу с него взлетать. Я оглядываюсь вокруг, игнорирую его приземистое здание и присматриваюсь к высоткам городского центра. Может, многоярусная парковка? Ещё лучше: высокая арка моста.

Вот идеальное место.

Немного отлетев на юг от автобусного маршрута, я вижу мост через Тейн. Гигант из выкрашенной зеленым стали, памятник старому миру, сияющий огнями которые отражаются в черной, маслянистой воде внизу.

К вершине моста ведет пешеходная дорожка, тонкая бетонная полоска, прилепленная сбоку к гигантской стальной дуге. Мои копыта тихо цокают по бетону, их звук теряется за воем ветра и гулом города. Внизу темные воды Тейна отражают огни натриевых ламп как золотые осколки.

С каждым шагом наверх ветер крепчает. Он дёргает меня за крылья, хлещет моей гривой мне же по лицу. Он пахнет грязной речной водой и машинным маслом.

На вершине моста, я встаю на маленькой смотровой платформе, стук моего сердца отдается в полых костях.

Ровно за час до полуночи мое путешествие по-настоящему начинается.

Я группируюяь, низко приседаю, чувствуя напряжение в задних ногах. Затем сильным толчком, бросаю себя в пустоту. Мои крылья распахиваются, поймав ветер и встряхнув всё мое тело. Первые неловкие взмахи сливаются в ровный ритм, вознося меня над зелеными балками. Мост уменьшается внизу, становится похожим на игрушечную модель, обмотанную гирляндой.

Я лечу вдоль берега на северо-запад, затем нахожу огни Сенд-Джеймссского парка, и к западу вижу огни трассы A696 которая уведет меня прочь из Тейнсайда.

Увидев Ньюкаслский аэропорт, я облетаю его вокруг. С башни сигналят, чтобы я убралась. Я знаю что я в разрешенном коридоре, но не хочу им мешать.

Я лечу почти час, весь мой мир — это линия огней, без конца протянувшихся вперед и назад вдоль черной асфальтовой реки. Я лечу не по прямой, пытаюсь сохранить силы для предстоящего самого тяжелого участка пути. Я никогда не пролетала больше сорока километров. Сейчас мне нужно пролететь семьдесят.

Я ловлю воздушные течения, восходящие и нисходящие, иногда они сносят меня с дороги, затем я возвращаюсь на курс. Я высматриваю города. Огни Понтеланда проплывают справа, я продолжаю лететь вдоль реки.

Затем сияющий в ночи голубой купол Нова Кориа — прощальной причуды эксцентричного миллиардера. Говорят, на ней занято множество пегасов. Говорят, в её подземных этажах размещены криогенные компьютеры — по слухам практически разумные, которые могут работать только в безупречных условиях — не только по температуре, но и по влажности.

Полночь проходит сквозь меня, начинается седьмое августа, мистеру Эдвардсу остается на один день меньше. Мне тоже.

Где-то в это время, не долетая Оттерберна, я чувствую растущую усталость в костях. Моя сумка тяжелеет, ремни врезаются в бок. Поэтому в деревне я приземляюсь, решаю попытать удачу автостопом и минут через сорок или около того меня подбирает желтый кабриолет. На этой попутке и проеду до конца А68. Всё это время, особенно пока я стою на грязной обочине с крыльями слишком уставшими чтобы даже парить, светло-синяя физиономия Хейза — со слегка высунутым языком — стоит у меня перед глазами, и я отчётливо слышу: Я же говорил. Вздыхаю и оправдываю себя: я бы всё равно так и сделала.

Ночь идёт своим чередом, и сам мир выглядит иначе, таинственнее. Облака расходятся, над горизонтом повисает огромная полная луна. Яркий свет льется в окно машины. Водителю интересно куда кобылка собралась одна ночью, расспрашивает, кто я и откуда. Я честно пытаюсь понять его акцент, но ушки просто вянут.

Дорога кончается за россыпью огней другого городка, Стейн-йетта. Шотландия отвергает большинство современных технологий; человеческие машины дальше не едут. Я прощаюсь со своим милым попутчиком, который тоже навещает семью, и выхожу из машины. Он упорно отказывается брать деньги. Мне неловко, но он пожимает плечами, — Ну, чуть крюк дал. Ну, б’нзин, но т ж легкая, кобылк-то. Х’рошего те полёта!”

Он запомнил, что я не жеребёнок!

Это так приятно.

Он-то приехал. В отличие от него, мне ещё лететь дальше на отваливающихся крыльях. У меня сомнения что сил хватит хотя бы взлететь, но я должна. Я не могу останавливаться. Просто не могу. Ещё шесть километров до границы. Это пятнадцать минут, не больше.

Плоские равнины сменяются грядами холмов, которые вскоре вырастут в горы Шевиот.

Воздух становится холоднее и острее. Он несет запах мокрого вереска и сосен. Впереди, там где узенькая дорога переваливает через холмы, видна маленькая кучка огней: Картер-Бар, пропускной пункт.

Я лечу вперед, и вижу что сверху от луны откушен кусок. Четкая граница чёрной пустоты пожирает сияющее серебро. Точно: сегодня же затмение. Я и забыла. Слишком устала, чтобы думать об этом. Время растягивается, по краям глаз темнеет. Не менее получаса отчаянного, изможденного лета, возможно больше и…

…и наконец, я вижу знаменитый каменный знак, четко различимый на фоне облачного неба. Рядом с ним крепко сделанный указатель 'Fàilte gu Alba — Добро пожаловать в Шотландию'. Я наклоняю крылья и снижаюсь чтобы сесть перед ним. Незачем бесить охрану.

Приземистое, утилитарное здание стоит у дороги, его окна проливают жесткий флуоресцентный свет на мокрый асфальт. Я приземляюсь, жестче чем я обычно это делаю, ноги не выдерживают посадки и мелко дрожат, и складываю уставшие крылья. Охранник, человек в толстой, темно-синей форме, выходит. Он кажется не удивлен, только устал. Я протягиваю удостоверение. Он разглядывает его при свете фонарика, его глаза задерживаются на момент — видимо, на той самой строчке. Он смотрит мне за спину, как будто ища сопровождающего. Кивает, протягивая карточку назад.

— Бизнес, туризм, мисс Эшворт? — спрашивает он безразлично.

— К родственникам, — Хриплю я

Он кивает в сторону шотландской границы. — Ладно. Идите, раз так. Учтите, над холмами гуляет ветер.

И я прохожу мимо каменного знака.

Воздух здесь другой — старше и спокойнее. Ветер, который только что был простым движением воздуха, доносит шепотки с темных гряд холмов. Охранник окидывает меня безразличным взглядом и возвращается в тепло своей будки, оставив меня в одиночестве.

И всё же, за ветром я ощущаю мирную тишину. Как будто из одного дома прибыла в другой, тихий, с приглушенным светом, в первых тенях ещё-не-совсем-утра, покинутый, но готовый принять меня. Как будто я путешественница, которая вернулась.

Мои крылья ноют от глубокой, ноющей усталости. Мышцы вопят об отдыхе. Я замечаю маленькую лощину, укрытую от основных сил ветра рощей среди зарослей приземистого, скрюченного боярышника. Так себе убежище, но для меня сойдет. Я пикирую с наклоном, мои ноги дрожат, и с благодарным вздохом сажусь отдохнуть.

Выуживаю из сумки один из маминых пирогов. Вдыхаю знакомый запах печеных каштанов и корицы. Откусываю, ощущая сладкий, насыщенный вкус домашнего овса, и запиваю глотком холодной воды. Тишина абсолютная, нарушаемая только ветром в ветвях боярышника и моим жеванием. Время уплывает незаметно, и вскоре меня от усталости начинает клонить в сон и с каждой минутой сильнее.

Тут я ощущаю это.

Поначалу я ничего такого вижу и не слышу, но ощущаю — так же как чувствую приближение грозы. Тонкое изменение в воздухе. Потепление. Не сырое тепло летнего дня, а сухой чистый жар, который исходит ниоткуда, разгоняя колючий холод ночи. Мои подкрылья ноют, и всё же не кажется что это атмосферное явление.

Я перестаю жевать, и поворачиваю ушами, сканируя темноту. Над вершиной ближайшего холма пульсирует мягкий свет. Цвета угасающих углей, насыщенный, мягкий оранжевый. Сначала думаю — в деревне пожар. Но свет не разгорается в дикое пламя. Он пульсирует, медленно и ритмично, как сердце. И вместе со светом доносится запах — озона и древних благовоний, прокаленного солнцем камня и чужеземных растений.

Любопытство борется с инстинктом, который кричит что пора отсюда бежать. Но я слишком устала для бега, и тайна эта слишкам соблазнительная, чтобы проигнорировать. Я выползаю и укрытия, мои копыта бесшумно ступают по мокрому торфу, и выглядываю из-за сучьев.

Оно сидит на обветренном обломке гранита, существо из мифа, о котором… я не знала что оно реально существует. Ничто не готовило меня к этому. Ни научные статьи, на блоги пост_Волновой Земли.

Это птица, но назвать её птицей звучит как назвать сверхновую костром. Гигантская, больше любого орла, с перьями, сияющими чистым золотом и хвостом как комета алого и фиолетового огня. Тело, сотканное из живых углей, пылающих без дыма. Ритм который я видела, это биение гигантского сердца, посылающего волны сухого тепла сквозь заросли боярышника. Глаза — как расплавленная поверхность Солнца.

Феникс.

Я понимаю: он тоже меня видит.

Я оглядываюсь назад на границу — будка охраны всё еще видна отсюда, там всё тихо, свет никого не потревожил. Желаю ему выпить чашку вкусного чая или чего покрепче, и хорошо поспать после его смены, убаюканным спокойным дыханием земли, которую он хранит.

Вереск темен, он не загорается от чудесного живого огня.

Я моргаю несколько раз. И всё ещё вижу феникса, ясно как днем, и лик луны, на который наползает тьма, слегка красный сбоку.

Видит ли его Земля?

Я выхожу и делаю первые несколько робких шагов к огню.

Ты не вернешься, шепчет пустота в моей груди.

Значит, так надо, отвечаю я своей душе.

Глава 4: Перед заходом луны

Феникс возвышается надо мной, более реальный чем холодная ночь вокруг. Теперь, вблизи, сидя на камне на который я взираю снизу, он не пытается казаться материальным, делать вид что состоит из перьев и пламени. Я вижу мазки чистых цветов, бесчисленные оттенки оранжевого и фиолетового. От него исходит тепло, но я фокусирую магию и понимаю что камень под ним, расцвеченный оранжевыми отблесками, не нагрелся ни на градус. Феникс где-то сбоку от реальности, в той стороне, в которую кажется, только я могу смотреть. Как будто его нет для людей, и может даже для самой Земли.

Феникс говорит. Не произносит слов, они сами рождаются в той части моего разума, которая чувствует приближающийся дождь, которая чувствует перемену давления пред грозой. В моей внутренней метеорологической обсерватории, способной видеть будущее — правда расцветает там, полностью сформированная, невозможная но неотрицаемая.

Всё это — ужасная ошибка, Дочь Пепла.

Эти слова просто капля в океане смысла, стоящего за ними. — Всё это — это на самом деле значит ВСЁ — вся моя жизнь, мои друзья, Волна, и войны которые за ней последовали, тихая грусть Пола, рак пожирающий изнутри мистера Эдвардса, все болезни, все раны, весь этот мир в его печальном состоянии, и та прекрасная ложь ,которая делает его хоть немного переносимым.

Я не могу понять, в чём именно ложь, это ускользает от меня, сразу же забывается.

Ужасная ошибка, — это тоже нечто бесконечно большее чем просто слова. Невероятное, невыносимое чувство вины и сожаления о полной боли и страданий Земле переполняет меня и уходит, потому что я не могу вместить его. Я обнаруживаю что плачу, слезами которые кажутся чужими — и которые в самом деле не принадлежат мне.

— Пепла? — спрашиваю я. — Я Эшворт. Роуэн Эшворт.

В Эквестрии тебя звали бы Эш Холд.

И снова, это не слова, это поток воспоминаний о непрожитом, о месяцах и годах под голубым небом, где нет голода, жестокости и болезней. Где каждая травинка вкусна и клещ не вцепится мне в кожу. Где каждая пони под присмотром любящих Принцесс.

Я вижу их несокрушимое великолепие как контрастные цвета — белый и радужный днем, синий в звездной ночи. Их лица — нет, их лики — величественны и в то же время так близки. При всей их божественности... Я могла бы с ними выпить чаю, и это не было бы нарушением этикета.

Чужая память заглатывает меня, в отчаянной борьбе я вспоминаю про маму и Дилана, и вырываюсь. Со спутанными и оборванными мыслями, я цепляюсь за землю. За мою Землю. Автобус CK-900, где смогла отдохнуть. Свою битву с ночным шоссе, тянущую боль в мышцах крыла. За водителя который подвез меня до самой границы и не взял денег. Его имя Грэхам — фамилию я так и не запомнила.

Я знаю эти сказки. Прекрасное существо с холмов, которое зазывает тебя послушать; ты делаешь один неверный шаг и исчезаешь навсегда, или — если повезет — вернешься к старым могилам своих родных.

Меня ждут дома. Мне нужно домой. Как только выполню свою безнадежную миссию — достану лекарство, чтобы чтобы Пьер Эдвардс мог продолжить жить.

Хочешь вернуться домой прямо сейчас? Врата Красной Луны открыты для тебя, Эш.

Видение снова раскрывается — белый замок на далёкой горе над зелёными холмами, крыши небольшого городка неподалёку, одного из многих, и в одном обязательно есть место для меня. Пони утонченны, прекрасны и ухожены. Пегасы с таким размахом крыльев о каком мне только мечтать. Единороги, с рогами острыми как иглы, с глазами, сияющими неземным светом. Земнопони — рослые, могучие, великолепные.

Я не могу даже заткнуть уши. Феникс вещает через мою собственную магию. Через моё предвидение — но раньше оно говорило мне только погоду, а феникс вторгся в этот канал, чтобы донести своё послание.

Я не чувствую зла за его предложением. Он полностью искренен, приглашая меня домой, и так сложно отказать, потому что затмение скоро кончится и врата закроются...

Непокорность, это всё что мне остается. Нужно разорвать связь. Я не сдамся так просто, никогда. Если тебя подгоняют, значит тебя хотят обмануть. Передо мной, несомненно, сиды. Я не стану очередным наивным странником, павшим жертвой чарующего голоса с холмов.

Я хлопаю крыльями перед собой, в сторону феникса, и скатываюсь назад по холму, вниз и вниз — обдирая спину, бока и крылья. Песок и грязь набиваются мне в шерсть и гриву, я ударяюсь боком о выход гранита. От места удара начинает расползаться острая боль. Я разворачиваюсь и со страхом гляжу на темный камень. Нет, меня не проткнуло; только ободрало шкуру. Струйки крови стекают по бежевой шерсти. Боль — это якорь, за который я цепляюсь, чтобы удержаться в своем мире.

И все же любопытно, и я спрашиваю, тяжело дыша. — почему я? В мире же столько пони, которые заслуживают спасения.‘ Я знаю, что он меня услышит, невзирая на расстояние, но я надеюсь что я услышу его не так хорошо.

Я готовлюсь выстоять перед новой волной чужих откровений, но в ответ приходит лишь простое, прямое понимание. Он так и сидит на высоком камне сполохом красок, но теперь понимает мой отчаянный страх и почти шепчет по сравнению с тем что было.

Ты из рода Эш. В тебе подлинная кровь Эквестрии. Вернись в дом истинных предков, где тебе надлежит быть. К твоему народу: они ждали тебя всё это время.

— Я не могу бросить маму. — отвечаю я, мое горло болит от слез.

Ей тоже место там. И твоему отцу. Их родители пропали в этой гибельной реальности из-за своего фатального высокомерия. Поспеши и прими правильное решение для твоей семьи. Врата Красной Луны не будут открыты вечно.

— Но не Дилану, я полагаю? Он мог бы быть моим братом, если бы не был человеком, знаешь ли. И не другим пони? — спрашиваю я, вставая на дрожащие копыта.

Нет, говорит он непреклонным тоном чиновника, постановившего, что я всё ещё не взрослая. Я встречаю семейство Эш, и потомков других несчастных исследователей, но не остальные миллиарды этого мира смерти. Впервые в мыслях феникса мелькает тень сомнения и удивления, Или ты хочешь сказать, что явилась сюда в час затмения не для того, чтобы отправиться домой, следуя фамильным указаниям? Если так, проси о другом, наследница крови Эшей.

Мои губы спеклись, будто я и не пила воду несколько минут назад, но феникс помогает мне собраться. Я отвечаю, кашляя, короткими торопливыми предложениями, — Нет. Я даже не знала о тебе. Честно. И я не иду. Не сейчас. Будут ещё затмения. Это подождет. Я ищу лекарство для умирающего человека, если оно есть в твоем идеальном мире, или покажи где найти его здесь, на этой Земле, и срочно. — я представляю высокую фигуру Пьера, его руки — небольшие, но такие ловкие с клавишами пианино, его веснушчатые щеки, робкую улыбку, раннюю седину, хотя ему всего за тридцать. Я посылаю эту мысль фениксу. Просто чтобы знал.

— Вот за это я была бы очень благодарна. Если нет, тогда можешь возвращаться в свою утопию. И оставь меня с проблемами моей планеты.

Феникс склоняет голову и посылает мне последнюю мысль, и эхо неодобрения.

Глупость. Но пусть будет так.

Я собираю все свое непокорство и гнев, встаю на копыта, и широко распахиваю крылья, глядя прямо в глаза. — Глупо или нет, это мой выбор. Поговорим через год. А теперь — покажи мне.

Феникс без разбега срывается в полет, невесомый и быстрый, и без его света я понимаю как вокруг темно. Яркая точка летит над полем, освещая землю внизу, между холмами, на север к приземистым ночным домам. Сюда, доносится мысль, и феникс исчезает.

На мгновение я остаюсь наедине с ветром, пульсирующей болью в боку, и ощущением холодной грязи на шерстке. Фантомная память о волшебной стране — Эквестрии, как феникс назвал её — остается, тоска о потерянном доме, которого я никогда не знала.

Я заставляю себя встать, ноги трясутся. Рана в бедре отзывается резкой болью, и возвращает меня к реальности. Я измазана в собственной крови, темной в ярком свете лунного затмения, мой бежевый мех испачкан. Феникс указал на север, в сторону далекой горсти желтых огней которые выглядят как звезды, что рассыпались меж двух холмов. У меня есть цель.

Я бегу, хромая, с болью продираясь сквозь плети вереска. Не так уж далеко. Я смогу. Добежать, если не долететь.

Вблизи огни оказываются маленькими каменными домиками с соломенными крышами, по подсвеченному красным, усыпанному звездами небу лениво тянутся печные дымки. Их окружает сад, дикий и заросший, Растения явственно светятся в лунном свете.

Я подхожу к домикам, стучусь в двери, одну за другой, и с четвертого раза мне везет: прежде чем мое копыто касается посиневшего от непогоды дерева, дверь со скрипом отворяется.

В дверях стоит кобылка-земнопони. Совсем не как те пони из видения. Она кажется вытесанной из того же гранита что окрестные холмы, крепкая и сильная, со шкуркой цвета мокрого сланца. Её темные прямые волосы переплетены чем-то отчетливо напоминающим мох с мелкими сучьями. Её глаза, бледно-желтые, выглядят старыми и мудрыми. От нее пахнет мокрой землей, толчеными растениями и дровяным дымом.

Она глядит на меня, задержавшись взглядом на ободранном боку и измазанной в грязи шкурке. — Стрнных г’стей Огнептица приводит, — говорит она низким голосом. — Захди, п’куда н’смрть не задубела.

Не дожидаясь ответа, она разворачивается и уходит в дом. Я помедлив, хромаю за ней, в теплый, полный запахов воздух. Единственная комната завалена вещами но чиста, связки трав свисают со стропил, теснятся в горшках и банках по полкам. Большой черный котел бурлит на трескучем огне из вереска, наполняя комнату остро и сладко пахнущим паром.

Кобылка кивает на низкий стул. — Сядь. Я Элспет Моссмэйн.

Она достает деревянную миску с горячей водой и чистую ткань. Когда она осторожно прикасается к моей ране, я поначалу дергаюсь, но её касания аккуратны.

— Я... Я Роуэн Эшворт, — заикаюсь я, ‘Мне нужно лекарство от рака. Пожалуйста. Он хороший человек. Его жену это убьёт.

Элспбет поворачивается ко мне с непроницаемым выражением лица. Затем вздыхает, это звучит как ветер в старых соснах. — Хочешь п’вернуть назад реку от сам’го моря. Нет т’кой власти ни у кого на земле, ни пони, ни человека.

Моё сердце сжимается.

— Значит, всё? Всё было зря?

— Я эт’го не г‘врю, — поправляет она, глядя в бурлящий котел. — Красная луна откр’вает пути, юная кобылка. Ут’нчает завесу. Лек’рство от окончательного распада тела… в эт’м мире ты его не найдешь. Но для облегчения души? Бальзам для духа'? Эт’ я могу. Он сгладит боль, приглушит страх. Подарит сколько-то восходов в мире и покое.

Это не лекарство но хоть что-то. — Что для этого нужно? — Спрашиваю я с искрой робкой надежды.

— Лунный лепесток, что цв’тёт только в эт’ ночь, и сердце вереска — говорит она, кивая на сад. Каплю твоей крови, данную по своей воле, от одной жизни другой. Ты сёдня удачно. Судьба ведет тебя.

Вместе мы идем в её странный сад. Я собираю бледные, блестящие цветы, пока она обрывает самые фиолетовые побеги вереска. В доме она толчет растения в кашицу в каменной ступе, двигая пестом в медленном упорном ритме. Протягивает мне чистый прозрачный фиал. Я ковыряю в ране чистой иглой с её стола, и капля моей чистой яркой крови падает в фиал. Она клубится в прозрачной жидкости нацеженной из котла как маленькая туманность. Элспет добавляет растительную кашицу, и содержимое фиала начинает сиять мягким, теплым светом, затем тускнеет до мерцающего уголька.

Снадобье готово. Я смотрю на маленький фиал, осязаемый кусочек магии, но на сердце у меня тяжело. Это ещё немного времени. Легкий уход. Это облегчение, но не то чудо, которое я искала.

— Спасибо, — говорю я. — Я... Я не могу задерживаться. Может... Вы можете отправить зелье почтой?

— Ага, — кивает Элспет. ‘Почтальон прилетит в пятницу. Давай мне имя и адрес. Я отправлю.

Я гляжу на неё. Ей, кажется, можно доверять, но-

Нет, не скажу. Напишу сама. “Я отдаю тебе бумагу, но не чернила, и не то что написано этими чернилами.”

Это же достаточно безопасно. Так ведь? Она смеется и кивает.

Я стараюсь не сломать карандаш, держа его в зубах. Он громко царапает бумагу.

Мистеру П. Эдвардсу

14 Синдер

Дарлингтон

Графство Дэрхем

DL1 3PT

Отдав это ей, я спрашиваю, — Но этого мало. Есть ли что-то получше? Феникс... говорил о другом мире. Там есть магия сильнее этой?

Я знаю что шансов никаких. Но я обязана спросить.

Взгляд Элпбет мрачнеет. Она глядит в маленькое окошко, на красную луну над холмами. — Есть, — говорит она медленно. — Но магию в бутылку не нальёшь. Единороги из старых мест. Некоторые были там до того как появились такие как ты.

— Где они? — решительно напираю я. Дыхание перехватывает.

Она указывает копытом на север, между темных гряд холмов. — Там, за тремя холмами, долина, где камни шепчут и ручьи текут назад. Ты найдешь её только когда завеса тонка. Когда луна кровоточит. — Она глядит на меня, её светло-желтые глаза слегка светятся, в её тоне мрачное предупреждение. — Но луна садится и врата закрываются. Если идёшь, иди сейчас. А деньги давай мне, — низким ровным голосом. — Честная плата за мою работу. И кроме того... те места не любят холодного железа. С этими монетами не пройдёшь.

Я перевожу взгляд с фиала успокоения в её копытах на мрачные холмы снаружи. Луна всё ещё отчётливо красная но неуклонно движется к горизонту. Пора выбирать.

Эхо обещания, данного себе в тишине моей комнаты, отзывается в моем разуме. Я вылечу мистера Эдвардса.

Нет у меня никакого выбора. Малое зелье обещано, но теперь я должна целиться выше.

Я выворачиваю сумку, вытряхивая монеты на стол.

— Спасибо тебе, Элспет. Пожалуйста, черкни ещё на Мидоу-Стрит, 4, в том же Дарлингтоне, что я была у тебя этой ночью. Что у меня всё в порядке. — говорю я и поворачиваюсь к двери. Боль в моём боку, утихнув, теперь всего лишь тупо ноет.

Больно мне или нет, мне нужно бежать в лунный закат.