Двадцать семь унций, глава 10

Автор картинки — Играющий-с-Тенями

Автор: Chatoyance
Перевод: Веон, Многорукий Удав
Оригинал

Начало
Предыдущая глава

Глава 10
Чашка ответственности

Совсем ещё юная девушка кралась между разрушенных зданий Сан-Франциско, перебегая от одного разбитого окна к другому и не забывая при этом постоянно пригибать голову. Было трудно, ей приходилось соблюдать осторожность, чтобы не оступиться на разбитой балке или гниющих останках мебели, ведь её руки были заняты и она очень боялась упасть на свою ношу.

Её новорождённая дочка пока что тихо спала. И это было хорошо. Она последовала совету подруги и дала ребёнку четверть ложки самогона. Если бы малышка заплакала, это могло кончится плохо. У неё была с собой небольшая бутылочка на случай, если ребёнку вдруг потребуется ещё. Ломбард — не очень-то спокойная улица, иногда она служила плацдармом для сумасбродных банд, готовившихся напасть на базу черносетников в Пресидио.

Девушка перебежала дорогу и юркнула на улицу Филлмор, а оттуда было уже недалеко и до бульвара Сервантес. Если удастся добраться до Марины, то эта улица приведёт её прямо к старому зданию "ЭплСофт", где размещалось Бюро Конверсии Сан-Франциско.

Ей бы хотелось уйти вместе со своей малышкой, но у неё было ещё двое детей — их она не могла бросить. Её муж ни за что бы не позволил ей уйти к пони, ибо он был лидером во Фронте Освобождения Человечества. "Людьми живём, людьми погибнем" — такой у них был девиз. Не было никакой возможности увести с собой из лагеря двух других детей. Однако ей удалось найти способ сбежать вместе с крохотной новорождённой.

Он, конечно, накажет её. Но никогда не причинит настоящего вреда, это просто невозможно. Она нужна детям, он только изобьёт её немного; может быть, посадит ненадолго в "духовку". Но в итоге всё снова наладится, даже если какое-то время будет больно. Всё непременно должно наладиться, ведь он любит её.

Но её малышка, её маленькая драгоценная девочка, она будет жить лучше. Она отправится в зелёную страну к милым пони. Её маленькая девочка, её самая первая дочка, у неё будет жизнь, о которой она сама могла только мечтать. Для неё-то, конечно, уже слишком поздно — её муж был человеком Освобождения. Её место — рядом с ним, несмотря ни на что.

Комплекс "Эплсофт" уже показался вдали. Он был таким большим, больше любого уцелевшего здания, которое она видела. Наверное, десятки этажей в высоту и много кварталов в ширину. В деловом центре когда-то были небоскрёбы, но они давно обрушились и попадали друг на друга. Они опрокинулись, словно костяшки домино, когда на залив сбросили бомбу. Теперь даже подходить к ним было опасно. Но здание "ЭплСофт" каким-то образом осталось невредимым.

Она почти пришла.

▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ■

Алекси очень не хотелось идти на завтрак. Там обязательно будет Каприс, и ей, конечно же, захочется сидеть вместе с ним. Было уже почти семь, скоро голодные "травоядные" начнут выстраиваться в очередь. А Алекси... ему не хотелось видеться с Каприс.

У него были неприятности, voi rähmä, какие же у него были неприятности. Даже хуже: Каприс поклялась защищать его, а это было последнее, чего хотелось Алекси, потому что с копытами в перестрелке делать нечего. Или на расстреле, если уж на то пошло.

— Perse, perse, perse! — рассердился он на себя, но бранью делу не поможешь. Алекси стал пытаться придумать, что же ему теперь делать с Каприс.

Он мог бы просто сказать, что не хочет, чтобы она пострадала, что эти люди, которые требуют от него платы, придут с оружием, и копыта тут не помогут. Он мог бы запретить ей вмешиваться! Нет, так точно ничего не выйдет, было очевидно, что в их отношениях Алекси не будет ничего запрещать. Каприс не потерпит от Алекси никаких запретов. Voi, если в их доме кто и будет что-то запрещать, так это Каприс. Алекси вздохнул. Такова жизнь.

Älä ole hassu! В каком ещё доме? Алекси, простофиля ты эдакий, уже рассуждаешь так, будто вы с ней женаты! Алекси ужаснулся своим собственным мыслям. Когда это он начал так думать? Он ведь встретился с Каприс только во вторник, он знал её всего два дня и две ночи. Должно быть, это всё те сны, которые снились ему две ночи подряд. Они были чудесные, эти сны, и прекрасные, но всё равно очень глупые. Такое случается только в нелепых историях, а не в реальной жизни с обычными людьми.

Ещё ни одна женщина не действовала так на Алекси. Он никак не мог перестать думать о Каприс. Ни на минуту. А ведь она даже не была женщиной! Это безумие. Алекси совершенно спятил, бедный-бедный Алекси. Итак, уговаривать Каприс бесполезно, скорее всего, станет только хуже. Запретить он ей ничего не мог, она лишь ещё решительнее возьмётся его защищать.

Алекси не хотелось прибегать к другому варианту — решению, в котором он был так уверен прошлой ночью. Он не хотел говорить Каприс, чтобы она оставила его, чтобы она ушла. Сказать... что она ему не интересна. И никогда не будет интересна. Что ей нет смысла его ждать.

Каждую пятницу в Эквестрию отправлялся корабль, доставлявший новоиспечённых пони к их новому дому. Одни уплывали сразу же, как представлялась возможность, другие оставались в клинике на всю полагавшуюся им неделю практических занятий, третьи просто разворачивались и уходили из Бюро, всё ещё ощущая, что не могут расстаться с Землёй. Завтра корабль повезёт в Эквестрию очередную партию конверсантов.

Если Каприс поверит, что Алекси она не нужна, она непременно уплывёт в пятницу. Он знал, что единственная причина, почему она всё ещё оставалась в клинике, это чтобы дать ему время решить, хочет ли он конвертироваться и уплыть вместе с ней. Она практически так ему и сказала. И если она уплывёт в пятницу, то окажется в безопасности.

За ним придут. Они придут, и закончится это совсем не хорошо. Алекси собирался пойти с ними без возражений. Что ещё ему оставалось делать? Они убьют всех в клинике, если он станет сопротивляться. Вот что это были за люди. Такая у них была работа — ставить примеры, чтобы остальным неповадно было шутить с их нанимателем, а Алекси вёл себя с ним очень легкомысленно. Это станет его последней ошибкой. Глупый Алекси. Глупый, непутёвый Алекси.

Самое худшее было в том, что в норме он бы вообще не совершил такой глупости. Алекси знал, что произошло. В глубине души он хотел покрасоваться перед Каприс. Показать ей, какой он хороший добытчик. И он сделал это, ни на секунду не задумавшись, что Каприс, наверное, вообще ничего не узнает о его стараниях для доктора Пастерн! Алекси просто увлёкся и потерял голову.

Глупый Алекси. Гулпый влюблённый Алекси.

Он сам обо всём позаботится. Если бы он знал, куда надо идти, он бы сам пришёл к ним, к этим людям. Но он не знал. Так что придётся ждать, когда они придут к нему.

К этому времени Каприс должна отплыть.

▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ■

Девушка прокралась в охранную дверь. Та просканировала её, записала все её приметы и физические параметры и отправила эту информацию прямо в центральное хранилище данных Бюро. У Бетани на терминале появилось уведомление о её приходе, и она подняла глаза.

Девушка — ей было никак не больше шестнадцати лет — подбежала к стойке и посмотрела Бетани прямо в глаза, не говоря ни слова.

Внезапно она положила на стойку тряпичный свёрток, развернулась и выбежала за дверь.

Бетани удивлённо заморгала. Что за чёрт?

Рецепционистка уставилась на свёрток. Нет. Не может быть. Она встала и осторожно приподняла край ткани. Бледная кожа, покрытая розоватыми пятнами. Совсем маленький, крохотный носик. Никак не больше двух недель от роду.

— Охрана! Охрана! Юная девушка, только что покинула здание, в буро-зелёном тряпье, на голове капюшон. Возможно, пятнадцать-шестнадцать лет. Остановить для вопросов! Повторяю, остановите её! — Бет очень надеялась, что охранники у главного входа не спали.

Выключив рацию, она решила проверить младенца, лежавшего на стойке регистрации. Несчастный малыш дышал, но... от него пахло алкоголем. Пьяный младенец? Девчонка... должно быть, напоила ребёнка самогоном, чтобы он спал. Ох, из всех глупостей, что только можно сделать...

— Это охрана. Объект покинул здание до поступления сигнала. Задержание невозможно. — Бет выругалась себе под нос. — Эм, вы уж там извините.

Что ж, по крайней мере они извинялись. Хмф.

У них не случалось подкидышей уже больше двух месяцев. И этот был самый маленький, какого Бет приходилось видеть. Прошлый ребёнок был четырёх лет. Но этому младенцу, кажется, и двух недель не было. И это была проблема. Придётся идти к доктору Пастерн.

Бетани бережно подхватила свёрток и отправилась искать доктора. По пути она заметила, что двое новопони, Логан и Элайджа, уже начали просыпаться. Очевидно, они всю ночь провели на диване в общей комнате.

— С добрым утром, мальчики! Слушайте, у меня тут... посылка... для доктора Пастерн. Вы не присмотрите за моим столом, пока я её отнесу?

Элайджа удивлённо поморгал заспанными глазами.

— Конечно, Бетани. Мы с Логаном за ним посмотрим! — Элайджа повернул голову и ткнулся носом Логану в макушку. — Проснись и пой, солнышко, труба зовёт!

Логан сонно заворочался.

— А? Чего зовёт?

Бет прошла через столовую, где уже слонялись голодные конверсанты, дожидавшиеся семи утра. Розалин среди них не было, так что она, видимо, уже взяла свой утренний кофе. Бет решила посмотреть в лазарете и конверсионной. Можно было почти наверняка сказать, что Роз будет или там, или там. На крышу доктор вроде бы не проходила.

Дверь лазарета оказалась открыта и внутри горел свет — обнадёживающий знак.

— Доктор Пастерн?

Розалин сидела за гипернет-терминалом и что-то яростно печатала.

— О! Привет, Бет. Я тут набрасываю статью про... кое-что, чем занималась вчера, — ответила она, не поднимая глаз.

Воздух содрогнулся от неподражаемого звука детского плача. Похоже, у безымянной малышки наконец-то выветрился весь самогон.

— ЧТОА-А? — Доктор Пастерн подскочила и уставилась на Бетани, начисто забыв про свои заметки. — Тут ребёнок!

— Похоже на то, док. — Бет попыталась покачать младенца. Плача немного поубавилось.

— Что... как... это... посетителя? — с надеждой пролепетала Пастерн. Ей очень хотелось надеяться, что это не очередной подкидыш.

— Её подкинули, Роз. — Блин. Теперь всё расписание полетит коту под хвост. Пастерн нахмурилась, но Бет ещё не договорила: — Какая-то девица вошла и сгрузила её прямо мне на стол. Потом развернулась, и только её и видели.

— Охрану вызывала?

В душе Розалин забрезжил свет надежды в лице весёлых разудалых головорезов в черной наносетке. Выручайте, головорезы!

— Без толку. Она уже выбежала из здания, а за преследование на местности им не платят.

Бетани это как будто веселило.

— Ох, эти бестолковые трусливые головорезы! — Да, всё расписание определённо шло коту под хвост. Розалин вздохнула. Ну и дела. — Ну и сколько нашему маленькому счастью месяцев?

"Маленькое счастье", уже почти убаюканное покачиванием Бет, как раз в это время осознало, что у него нешуточное детское похмелье. Плач начался с новой силой и быстро перешёл в крик. Ах, детские крики — лучший способ как следует проснуться с утра.

— Ей... — Бет начала перебирать другие способы успокоить бедного ребёнка, — ...наверное, неделя или две. Младше просто некуда. — Крик взял более высокую ноту, и у Розалин затрещала голова. — Ну что... — Бет положила младенца на плечо, надеясь, что это поможет его успокоить, — ...ну что, будем её конвертировать или усыпим? — Бет секунду подумала. — Или, может, хотите заиметь собственного малыша?

Таковы были варианты, которые мировое корпоративное правительство давало Бюро в случае обнаружения подкинутых детей, не достигших сознательного возраста. Социальных служб больше не существовало, только минимальный гарантированный рацион. Пытаться определить подкидышей к жителям трущоб было запрещено под страхом увольнения: мало того, что это отнимало время и ресурсы, это могло ещё и вызвать массу проблем в плане связей с общественностью, если что-то вдруг пойдёт не так. Таким образом, вариантов оставалось ровно три: конверсия, ликвидация и усыновление. Последнее крайне не одобрялось — усыновив ребёнка, сотрудник Бюро мог смело забыть о повышениях. Фактически, это было профессиональным самоубийством.

Безымянная малышка, сама того не осознавая, упорно напрашивалась на усыпление. Глотке такой чудовищной силы просто нельзя было позволить существовать, это было явное преступление против Природы. Или, по крайней мере, против слуха. Бетани начала жалеть, что молодая мать не оставила немного того снадобья, которым она опаивала ребёнка; ужасно досадное упущение с её стороны.

— Я НЕ МОГУ ДУМАТЬ, КОГДА ЭТА... ЭТА... ШТУКОВИНА ТАК ОРЁТ!

Доктор Пастерн редко срывалась, но сейчас её голова просто гудела от шума, она не успела как следует попить кофе, она хотела есть, а это проклятое существо, видимо, добивалось, чтобы она совершенно оглохла. Ну почему из всей сотни клиник Бюро Сан-Франциско эта маленькая стерва выбрала именно клинику 042, чтобы спихнуть на неё своё отродье? Пастерн зажала руками уши. Это было ужасно.

Бет убрала ребёнка с плеча и опустилась с ним на корточки. В ушах у неё звенело. Сидя на полу, она смогла положить ребёнка, чтобы его проще было проверить — быть может, проблема была в том, что ему просто требовалось сменить... то, во что его запеленала мать. Ага, действительно девочка. Но нет, всё чисто, а значит, дело не в этом.

Бетани почувствовала, как что-то мягкое толкнуло её в плечо. Нечто персикового цвета протолкнулось мимо неё к ребёнку. Это была Каприс. Каприс опустилась, подогнув под себя ноги, и принялась аккуратно вылизывать ребёнка, ласково воркуя над ним.

Бет, опешив, просто сидела, наблюдая за тем, что делает Каприс.

Малышка перестала плакать. Её, похоже, завораживали ритмичные движения губ и языка пони. Вскоре маленькая незнакомка радостно загулила. Каприс облизывала её ручки и щёки.

Бетани и доктор Пастерн лишь изумлённо молчали. По правде сказать, это было просто поразительно. Каприс смогла успокоить ребёнка, с этим вопросов нет, но ещё удивительнее было то, что бывший человек, всего два дня как после конверсии, может так полно принять свою новую животную природу. На это было даже жутко смотреть. Фактически Каприс казалась сейчас обычным земным животным, лишённым всех человеческих запретов и комплексов. Про себя Розалин не смогла не подумать, насколько бы мало ей захотелось лизать какого-то незнакомого брошенного ребёнка. Бог знает, какая зараза на нём может найтись! Внезапно жизнь в облике пони стала казаться уже не такой привлекательной.

Малышка снова уснула. Каприс бережно, аккуратно подтянула зубами тряпки, в которые был завёрнут младенец, укутывая его для тепла. Она ещё немного поворковала над ним, затем подняла на них взгляд с лёгкой улыбкой.

Очень-очень тихо, чтобы не разбудить ребёнка, Бетани произнесла:

— Эм, спасибо тебе, Каприс, но... фу-у-у. — Бет слегка поёжилась и стала подниматься на ноги.

— Я теперь пони, Бет. — Каприс казалась почти рассерженной. — Как же ещё, по-твоему, пони успокаивают своих малышей?

Она коротко глянула на Бет сердитым взглядом, но затем смягчилась и посмотрела на младенца, крепко спящего между её копыт.

— Я случайно услышала вас, когда шла сюда. Доктор Пастерн! — Каприс строго посмотрела на Розалин. — Вы должны конвертировать эту девочку. Я не позволю, чтобы её усыпили, и никто из вас явно не готов взять её себе. Став новопони, она легко выживет. Я возьму на себя опеку над ней, раз никто больше не может.

— Каприс... — прошептала доктор Розалин насколько осмелилась громко. — Ты ведь только начинаешь собственную новую жизнь. Я понимаю, что ты испытываешь сострадание, но я не думаю, что ты осознаёшь всю серьёзность того, что ты...

— Я не позволю вам усыпить это невинное создание. — Это был первый раз, когда доктор Пастерн видела на лице милой персиковой пони настоящий гнев. — Конвертируйте её немедленно. Я, разумеется, не смогу позаботиться о человеческом ребёнке, но с жеребёнком справлюсь. — Каприс подумала секунду и добавила: — Если вы боитесь, что тот, кто был намечен на конверсию этим утром, станет возражать, то я с ним поговорю.

Почему-то доктор Пастерн чувствовала, что Каприс не преувеличивает. Персиковая пони, похоже, была способна проявлять почти устрашающую силу воли, когда речь шла о чём-то для неё важном.

Каприс была права насчёт относительной лёгкости заботы; новорождённые эквестрийцы имели огромные преимущества перед людьми в плане развития. Земные лошади появлялись на свет с врождённой способностью стоять и ходить. Новорождённые эквестрийские пони тоже имели врождённые способности, как и их земные собратья. Эквестрийские жеребята могли стоять и ходить с первого дня жизни, и первые зачатки осмысленной речи начинали проявляться у них в первые же недели. Эти способности должны были начать проявляться у младенца практически сразу, как завершится конверсия.

Правда была в том, что за эквестрийским жеребёнком действительно будет гораздо проще ухаживать, чем за беспомощным человечьим детёнышем. Доктор Пастерн восхитилась практичностью Каприс. К тому же и корпоративная политика предписывала автоматически конвертировать детей, не достигших осмысленного возраста. Но Каприс не осознавала всей истории.

Розалин поднялась с кресла и, подойдя ближе к Каприс и ребёнку, села на полу рядом с ними. Каприс с любопытством смотрела на неё.

— Каприс, здесь есть проблема, о которой ты не знаешь. Помнишь, как ты хотела пережить свою собственную трансформацию? Я не позволила, потому что этот процесс невообразимо болезненный. Я... видела, как взрослые мужчины проходили через это без анестезии. Воспоминания о них... меня до сих пор мучают кошмары, Каприс. — Мучительное выражение на лице доктора говорило красноречивее всяких слов.

— У меня нет анестезии для столь юного младенца. — Доктор Пастерн провела пальцем по крохотной щёчке малышки. — Младенцы реагируют на анестезию иначе, чем взрослые — риск смерти слишком велик. Если я решу её конвертировать, мне нечем будет защитить её от боли. Это будут худшие пятнадцать минут, которые может пережить живое существо. — Розалин подняла взгляд на Каприс и посмотрела в её огромные зелёные глаза. — Усыпление... будет безболезненным и милосердным. Ей не придётся страдать. — Вновь опустив взгляд, Пастерн поглядела на маленький свёрток, лежавший между ног Каприс.

— Я правда думаю, что так будет правильнее, Каприс. Прости, — заключила она.

Некоторое время Каприс сидела неподвижно. Затем она ласково тронула малыша мордочкой и осторожно поднялась на ноги.

— Что ж, тогда убейте её, добрый доктор, — произнесла она на удивление спокойным тоном и тут же повернулась и ушла, ни разу не оглянувшись назад.

Доктор Пастерн осталась ошарашенно сидеть на полу. Она сама точно не знала, какой ответ ожидала услышать от элегантной персиковой пони, но абсолютно точно не этот. Бетани тоже выглядела поражённой. Как после таких жёстких слов Каприс могла просто взять и уйти? С другой стороны, а что ещё ей полагалось сказать?

Розалин была в замешательстве. Ей было стыдно, как будто она какой-то монстр. Ещё минуту назад она была готова тихо и мирно прервать эту маленькую жизнь из чистого милосердия, и это было бы милосердием. Но теперь, после того, как Каприс ушла, Розалин почему-то ощущала себя самым злобным существом на планете. Словно свирепая обезьяна-убийца на планете кровожадных зверей.

Пастерн ожидала, что Каприс устроит сцену, что её придётся увещевать; у доктора в голове уже выстроился целый сценарий. Но ничего из этого не случилось. Все ожидания Розалин были разрушены. Теперь она осталась одна, наедине с маленькой пациенткой, которую больше не могла воспринимать отстранённо.

Проклятая Каприс.

Бетани наклонилась к ней и тихо произнесла:

— Я... пожалуй, пойду обратно на свой пост, доктор. Эм... — она запнулась, подбирая слова. Что ещё тут можно было сказать? — Эм... пока.

Вот теперь доктор Пастерн осталась одна, сидя на полу лазарета рядом с новорождённой малышкой, мирно спавшей с улыбкой на крохотном личике.

Руки доктора Розалин Пастерн сжались в кулаки, она оперлась на них и покачалась взад и вперёд. "Тогда убейте её, добрый доктор". Как будто знала, как больнее ударить, как именно выбить её из колеи. Проклятая Каприс!

▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ■

Уильям Дюк Калпеппер — просто "Билли" для друзей и "этот мудак Калпеппер" для всех остальных — мерил шагами грунтовую дорогу, что пролегала по его укреплённому лагерю. Билли был главнокомандующим "Борцов Свободы с Фолсом Стрит", местного отделения Фронта Освобождения Человечества в Сан-Франциско.

Билли гордился своим постом, гордился своими людьми и гордился, что является Человеком.

Но сегодня он совсем не гордился своей юной женой. Шарлин предала его, предала их дело и, что важнее всего, предала свою расу — расу людей.

Билли Калпеппер остановился и замер. Никакого другого выхода не было. Он здесь лидер, ему и поддерживать дисциплину и порядок. Если не будет сплочённости, не будет и надежды победить ублюдочных пришельцев. Сердце у Билли разрывалось, она ведь была так юна, но юность нельзя считать оправданием. Не для предательства своего вида.

С самого первого дня, как мир этих монстров стал подниматься из океана, Уильям видел, какую опасность они представляли. Зелёные луга и добрые улыбки этих зверей были дьявольским искушением. Билли знал, во что человечество превратило Землю, он не страдал на этот счёт заблуждениями и понимал, какие трудности стоят перед людьми. Но Человек преодолел все препятствия, что прежде вставали на его пути, и теперь он стоял на пороге золотой эры. Нанотехнологии уже показали, на что они способны! Девятнадцать миллиардов людей, и все они до единого — сыты!

То, в чём многие видели кошмар, Билли воспринимал как триумф. Ещё никогда в истории мира не было времени, когда бы у всех человеческих существ всегда была еда. Никто как будто не понимал, какое это на самом деле достижение.

И это было только началом. Теперь, когда никто из людей не голодает, можно достичь гораздо большего. Это лишь вопрос времени. Мёртвый мир можно было вернуть к жизни, и со временем Человек наконец сможет достичь звёзд.

Но вот появилась Эквестрия, незванно и негаданно, и тут же украла у Человека его будущее. Сладко-приторные приглашения скрывали зловещие планы: пришельцы-эквиноиды хотели растворить в себе человеческий вид, впитать их мир, поглотить человеческий дух, чтобы вдоволь насытиться им.

Это был принцип "человек человеку волк" на уровне вселенных, и Землю сейчас пожирал волк библейских масштабов. Почему правительство этого не видело? Как человечество могло продать саму свою душу этим захватчикам? Как все они могли поддаться песне этих ужасных большеглазых сирен?

К счастью, ещё оставались люди, которые были готовы противостоять поруганию Человечества. Сильные люди, готовые спасти Человечесто вопреки ему самому. Люди вроде него.

Билли вынул из кобуры револьвер. Он любил его всегда, с того самого дня, как отец подарил его ему на двадцатилетие. Он содержал его в идеальном порядке, знал каждую часть, каждую деталь. Он сам выточил для него новый стопор барабана взамен сломавшегося. Он научился запрессовывать патроны, чтобы делать боеприпасы, поскольку не было больше фабрик, которые бы их производили. Каждый патрон для этого оружия был изготовлен им вручную. На каждой пуле он высек короткую цитату из какого-либо человеческого писателя. Да, каждая пуля была настоящим произведением искусства.

Билли взвесил револьвер в руке. После того, что ему придётся сделать, он уже не сможет смотреть на своё сокровище так, как прежде. Но сделать это было необходимо.

Он уверенным шагом двинулся к центру лагеря. Там собралась почти сотня людей, образовав большой круг вдоль зданий. Они вместе строили этот лагерь из обломков, возводили крепкие стены, окружавшие их крепость. Они отгоняли банды и дрались с бронеотрядами черносетников. Они казнили новопони, этих предателей расы, за их мерзкие преступления. Они были последним настоящим оплотом людей против разноцветных дьяволов из океана.

Шарлин плакала. Избитая, вся в синяках, со сломанной левой рукой. Но этого было мало, недостаточно для женщины, которая добровольно отдала собственного ребёнка врагу. Она отдала свою плоть и кровь, она отдала дочь Уильяма Дюка Калпеппера величайшей угрозе, с которой когда-либо сталкивался человеческий вид! И сделала она это по своей воле, без стыда, без сожалений.

Теперь Шарлин умоляла, она просила сохранить её жалкую жизнь. Вот теперь ей было стыдно, теперь она решила проявить сожаление. Слишком поздно. Уже было слишком, слишком поздно.

Билли поднял тяжёлый револьвер и нажал большим пальцем на рычажок фиксатора барабана. Перехватив оружие поудобнее, он расстегнул карман на поясе и пошарил в нём, выискивая один из патронов. Отыскав патрон, он присмотрелся к нему, накинув на глаз ювелирную лупу, всегда прикреплённую к правой стороне очков. На боку у пули можно было с трудом различить надпись мелкими буковками: "Нам нельзя терять веру в человечество, ведь мы сами — человеческие существа. Альберт Эйнштейн". Буквы были крохотными, но настолько чёткими, насколько он смог их сделать. Он гордился своей работой. Это была работа человеческих рук.

Билли вложил патрон в камору и аккуратно закрыл барабан. Чуть пошатал его, чтобы убедиться, что всё встало как надо.

Затем он принял огневую стойку.

Шарлин подняла на него тёмные, опухшие от синяков и слёз глаза. Билли ощущал, как толпа смотрит на него, ищет любое проявление слабости. Сегодня они не дождутся от него ничего, кроме силы.

Голова Шарлин раскрылась, как красный цветок, забрызгав красным его руки, предплечья и любимый револьвер. Тело девушки ударилось об землю и перекатилось на бок. То, что осталось от её затылка, откинулось на лицо и накрыло отверстие во лбу.

— Прощай, любимая, — тихо произнёс Билли.

Высоко подняв голову, он обратился к толпе:

— Вы видели, как ЧЕЛОВЕК поступает с предателем своего вида, даже если этот предатель — его собственная родня. Это война за существование самого ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! Нет и не может быть никакого снисхождения к тем, кто готов променять гордую историю своей расы на лживые обещания пришельцев!

Толпа начала хлопать, сначала медленно и неуверенно, затем всё более воодушевлённо. Уильям Калпеппер был настоящим лидером, и он был их лидером.

Дэниел, один из его подчинённых, вышел вперёд:

— Что будем делать с ребёнком, Билл?

Билли смерил Дэниела взглядом. Он знал, к чему тот на самом деле клонит.

— Сейчас уже слишком поздно забирать её назад. К этому времени ребёнок, скорее всего, уже стал одним из них. Но это не означает, что не будет никакого возмездия. — Калпеппер снова повернулся к толпе. — ...Сегодня я клянусь перед вами, что отомщу той клинике, что забрала моего ребёнка. Я покажу ВАМ, как ЧЕЛОВЕК, как МУЖЧИНА представляет свой вид, свою семью, своё дело. До конца этого дня от клиники сорок два БЮРО СОВРАЩЕНИЯ не останется и следа, пусть даже это будет стоить мне ЖИЗНИ!

Толпа взорвалась ликованием. Билли стоял, упиваясь их восхищением. Он купался в их обожании, позволяя ему смыть груз его тяжких чувств. Он был героем Человечества, и они это знали.

Не было никакой надежды атаковать весь комплекс Бюро целиком, даже если все трусы, что служили под его началом, внезапно поднимутся на бой. Но всего один человек, если это человек подходящий, мог совершить короткую вылазку и вернуться из неё живым. Предательство Шарлин сослужит ему службу; после этой вылазки люди вроде Дэниела больше не посмеют оспаривать его авторитет. Его превосходство станет неоспоримо.

Билли был идеально подходящим человеком.

▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ■

Алекси знал, что нужно было сделать. Он грустно глядел в свою тарелку с вафлями и яичницей, к которым так и не притронулся. Ему не хотелось есть. Даже если бы сегодня был бекон, а его никогда не было, он не смог бы есть. В животе у него было холодно и пусто, а на сердце лежала тяжесть, которая, кажется, могла бы раздавить гору. Скоро на завтрак придёт Каприс. Она, конечно же, сядет вместе с ним. И она, как всегда, будет ласковой и милой, а ему придётся оттолкнуть её от себя.

Алекси ещё раз повторил про себя всё, что должно было произойти. Следовало сделать всё как надо. Каприс придёт и сядет напротив него за низенький столик, как раньше. Только сегодня Алекси не пойдёт брать ей поднос. Он не будет набирать на него гору лакомств, чтобы порадовать её. Вместо этого он скажет ей: "Иди сама за своим подносом, пони! Алекси не платят, чтобы он кормил тут зверей!" Она, конечно, начнёт плакать, не понимая, что произошло, но всё равно останется преданной ему, потому что такая она и есть. Она возьмёт поднос и вернётся за столик, сядет напротив и спросит, что она сделала не так. Да, так всё и будет.

Затем Алекси скажет, что она всё сделала не так, потому что стала животным. Алекси может любить животное разве что как питомца. Он скажет ей, что обдумал её предложение и что он вообще не собирается конвертироваться, что он лучше умрёт человеком. Может он и работает в Бюро Конверсии, но это не значит, что он сам на неё согласен. Можно даже намекнуть, что он читал брошюры Фонда Освобождения. Да, так будет лучше всего.

Алекси скажет ей, что больше не хочет её видеть, что ей лучше сесть завтра на корабль и уехать в Эквестрию жить с другими животными! Затем Алекси выйдет вон, сжав кулаки и широко расправив плечи, большой и гордый человек, и эти широкие плечи станут последним, что запомнит о нём плачущая персиковая пони. Да, вот так всё и будет! Алекси это ясно видел. Вот как всё должно быть. Каприс будет плакать, но она спасётся благодаря Алекси. А потом придут люди и уведут его, и они поставят Алекси на колени и приставят пистолет к его голове, а он будет думать о своей прекрасной Каприс и выкрикнет её имя в тот самый момент, когда...

— Алекси! У нас будет жеребёнок! — На стол перед ним плюхнулся поднос, полный еды. Каприс села рядом и набрала полный рот печёного сена в медовом соусе. — М-м-мф м-м-м... Я ещё не решила, как её назвать, но я обязательно что-нибудь придумаю, когда увижу, как она выглядит. М-м-м... м-мн-н... Это так вкусно, Алекси. Я думаю, даже человеку могло бы понравиться!

Алекси сидел с открытым ртом. Всё было совсем не так, как...

— Что? Что значит "у нас будет жеребёнок"? Мы ведь даже никогда...

— Не будь глупым, Алекси? Ох, мамочки, всему-то тебя придётся учить. — Каприс ухватила ещё медового сена. — М-мнф... м-м-м-м... Слушай, Алекси, я понимаю, что слишком много всего сразу обрушила на тебя, но этим утром кто-то подбросил человеческого малыша. Просто взял и бросил его здесь. Доктор Пастерн хотела его убить, но я ведь не могла ей этого позволить, верно?

— А... эм... — Алекси показалось, что вся комната вокруг закружилась, и он вот-вот упадёт. — П... п-пожалуй нет, но видишь ли, я тут хотел тебе сказать кое-что...

— Короче... — Каприс откусила нанореплицированного банана. По четвергам им давали банан. Настоящие бананы, конечно, исчезли с лица Земли много десятилетий назад, но и сейчас можно было воссоздать сносную копию всеми любимого лакомства. — ...Мне кажется, я смогла заставить старушку Пастерн ещё чуть-чуть постараться. Она обязательно найдёт способ конвертировать эту маленькую лапочку... она ведь новорождённая, Алекси, ей всего пара недель, она милая-премилая и даже сладкая, как сахар. Может, мне её назвать "сахарок"? Что думаешь?

— Новорождённая... как сахар? Чего? Как вообще можно узнать, что ребёнок сладкий? — Алекси вдруг представилась страшная фантазия про пони-каннибалов. Только они не будут каннибалами, потому что они не люди. Комната закружилась с угрожающей скоростью, так что ничего уже не разглядеть, и Алексе засомневался, уж не снится ли ему какой-то странный сон.

— Ну, понибудь должен был убаюкать бедную малышку. Розалин с Бетани явно не знали, что нужно делать. Я немного полизушкала её, и она тут же успокоилась. Прямо как будто знала, что я буду её мамой. — Каприс ущипнула ещё немного сена с мёдом. — Мн-нм-м.... мнф, короче, прости, что так рано втягиваю нас в семейную жизнь, но у нас ведь всё равно будут жеребята, так чего ждать, правда?

— У нас будут... жеребята?

Комната теперь превратилась в спортивную машину, пожалуй, в хорошенькую красную Ламборджини Электрик, и она на полной скорости мчалась к обрыву... нет, пожалуй, это было высокое здание, стоящее над жерлом вулкана. Точно, большого вулкана. И ещё луна зачем-то взрывалась. Алекси повесил голову и уставился на остывающие вафли.

— Конечно будут, мой дорогой Алекси. — Каприс радостно похрумкала сеном с мёдом. — Ты же не думаешь, что сможешь игнорировать меня, когда я буду входить в охоту весной и летом? Особенно если я сама не захочу, чтобы ты игнорировал. — От нежной улыбки Каприс у Алекси тут же стало тепло и спокойно на душе, а гоночная машина и бурлящий вулкан куда-то пропали. Странно, но ему чудилось, будто он сидит на цветочном лугу, и бабочки порхают у него над головой, а даже не в животе.

Каприс тем временем уже оказалась на ногах.

— Прости, что убегаю так быстро, но я чувствую, что скоро понадоблюсь доктору Пастерн. Улыбнись, красавчик! Ты скоро станешь папой! — и с этими словами Каприс наклонилась вперёд и поцеловала Алекси в губы. Луна каким-то образом взорвалась второй раз.

И вот Алекси остался один, со слабым привкусом сена и мёда на губах.

Когда к нему вновь вернулась способность думать, он увидел, что она оставила поднос. Не беда, Алекси позаботится обо всём для своей персиковой принцессы. Затем он заметил, как тихо вдруг стало в обычно шумной столовой. Если подумать, абсолютная тишина стояла уже какое-то время. Он огляделся.

Со всех сторон, из-за каждого столика, на него смотрели большие круглые глаза. Люди и эквестрийцы сидели разинув рты от шока и потрясения. Алекси оглядел толпу. Ох, мама. Ну, что тут ещё можно сделать? Алекси Веняляйнен гордо поднялся и проревел так громко, как только смог:

— НУ, ПОЗДРАВЛЯЙТЕ МЕНЯ! АЛЕКСИ СКОРО СТАНЕТ ОТЦОМ!

Толпа начала хлопать, сначала медленно и неуверенно, всего несколько нервных испуганных хлопков, но потом постепенно разразилась топочущими, хотя и несколько озадаченными овациями.

▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ■

Доктор Пастерн решила проговорить свою идею перед Линн. Ей требовался независимый слушатель, а Линн была лучшим ассистентом терапевта, с каким ей доводилось работать.

— Основная проблема в боли. Я не могу использовать ту анестезию, что у нас есть, поскольку она непригодна для новорождённых. Её вообще не рекомендуют использовать до шести лет. Помнишь, ту четырёхлетку мы чуть не потеряли? Ответа из Центра придётся ждать неделями, и ещё не факт, что они пришлют какую-то замену. Я уже представляю, какой ответ они скорее всего дадут: "немедленно усыпите ребёнка и продолжайте работу". Когда тебе нужно конвертировать девятнадцать миллиардов людей, один ребёнок — это более чем разумные потери.

Линн в это время кормила малышку из соски. Мириам соорудила импровизированную бутылочку из стакана и резиновой перчатки. Вышло на удивление неплохо.

— Так в чём же именно твой план и насколько мне стоит начинать беспокоиться?

У Пастерн была та самая искра в глазах, решительный огонёк, который обычно означал, что она чрезмерно взволнована чем-то на грани затей безумных учёных.

— Мы видели, как Конверсия совершает чудеса регенерации, Линн. — Пастерн говорила взволнованно и быстро. — Мы видели множество людей с ампутацией, даже с полной ампутацией всех конечностей, которые выходили отсюда на всех четырёх ногах, все, как один, идеальные пони. У слепых отрастали глазные яблоки, умирающие вставали со смертного одра. Я только что читала подтверждённый отчёт об обезглавленном человеке, у которого отросла новая голова — тело ещё не умерло, и они просто вылили зелье на останки. Получился совершенно чистый лист, ноль воспоминаний, полная утрата личности, но пациент выжил. Прекрасный новопони, начинающий совершенно новую жизнь!

Малышке теперь надо было срыгнуть, так что Линн отложила бутылочку и положила ребёнка себе на плечо.

— Окей, Роз, мне уже страшно, потому что я, кажется, понимаю, к чему ты клонишь.

— Мы перережем ей спинной мозг! Вспорем засранку сразу же, как введём зелье. Можем резать практически где захотим, хоть под первый позвонок! — Пастерн наклонилась вперёд, опираясь руками на смотровой стол и сверкая глазами. — Вжик-вжик и никакой боли! Процесс конверсии пройдёт без передачи болевых сигналов и, скорее всего, зарастит спинной мозг прямо перед самым концом, особенно если ввести сыворотку ректально. Нестрашно даже, если она перестанет дышать, у неё и так нет никаких воспомнинаний, так что она ничего не потеряет, если мозг будет повреждён! Она и так почти чистый лист! Ну, что скажешь?

— Я думаю, ты прекрасный врач и искренне хочешь помогать людям, но временами... — Линн осторожно покачалась с ноги на ногу, — ...ты самая страшная личность, какую я только встречала. Гениальная, но жутковатая.

— Благодарю за комплимент, — сказала Пастерн, нахмурившись, — но мне хотелось услышать другое: ты согласна, что это решение сработает?

Линн посмотрела на младенца, которого держала в руках. Она попыталась представить, как берёт скальпель и подносит его к маленькой шее ребёнка. Её передёрнуло.

— Это сработает, я не говорю, что не сработает. Но, господи, Розалин. Ну в самом деле, господи же Иисусе.

— У тебя есть другие решения? Может, лучше заставить ребёнка страдать? Предложишь альтернативу?

Линн на секунду задумалась.

— Вообще-то... — Идея казалась странной, но... опять же, в сравнении с альтернативой... — Есть одна мысль.

— Я вся внимание, без остатка. Прошу. — Пастерн махнула рукой.

— Эта маленькая леди поступила к нам беспробудно пьяной. Её мать подпаивала её каким-то самогоном, который там у них варят, чтобы она тихо спала. Видимо, она боялась, что её обнаружат или нападут, если ребёнок заплачет. — Линн непроизвольно наклонила голову и поцеловала девочку в лоб. — По-моему, "без сознания" — это в любом случае "без сознания", так? И мы уже знаем, что она это перенесёт. Ущерб от алкоголя, по-моему, всё же меньше, чем от перерезания позвоночника.

Доктор Пастерн почувствовала себя пристыжённой и глупой.

— Эм... ну, да. Полагаю, тут ты права. Алкоголь — очень древний анастетик, и его применяют на младенцах уже много сотен лет. — Линн постаралась не улыбнуться. — И это будет... менее драматично, пожалуй.

Пастерн всегда хочет как лучше, подумала Линн, но иногда... скажем так, она увлекается.

— А этого точно хватит? — Линн начала сомневаться в собственном плане. — В смысле, хватит ли бессознательного состояния от алкоголя, чтобы заглушить ту боль, о которой мы тут говорим? — Может быть, Розалин всё-таки неспроста решила пойти на такие крайние меры.

Доктор Пастерн помрачнела.

— Н-не совсем, нет. Это справедливое замечание. Алкоголь притупит её, но мы ведь имеем дело, фактически, с предельным уровнем боли. Вдумайся, Линн, ты ведь сама видела, что происходит с нашими пациентами — каждая часть тела течёт, растёт и меняется. Трудно даже представить, каково это испытать. Самое близкое, что я могу представить, это один большой мышечный спазм на всё тело с пропусканием всех внутренних органов через мясорубку. Ну, ты и сама это видела по три раза в день почти каждый день последние шесть месяцев!

Может, рассечение позвоночника не такое уж страшное предложение? Линн поглядела на новорождённую малышку. Та уже начала засыпать. Было просто невозможно представить, чтобы кто-то согласился причинить ей боль.

— Что бы вы ни решили, доктор Пастерн, я это поддержу. Я... просто не знаю, какой выбор лучше, Роз. Прости.

Пастерн ненадолго задумалась, прежде чем ответить.

— Что, если мы сделаем так? Сначала введём ей дозу алкоголя, основываясь на массе тела, до полной потери признаков сознания. Затем начнём конверсию. Я буду держать наготове скальпель. Только если... чёрт. Если я не перережу ей спинной мозг сразу, я уже не решусь резать потом, когда конверсия пойдёт полным ходом. — Пастерн вздохнула. — Если честно, Линн, мне, пожалуй, самой не очень нравится идея с перерезанием спинного мозга. В теории, правда, всё выглядит разумно.

— Да, всё так. Это скорее всего сработало бы, как ты и говорила. Но... — Линн снова стала качать ребёнка., — ...лично я не смогла бы на такое решиться. И это нормально, Розалин. Может ты и врач, но ты же ещё и человек, а резать здоровых детей — это... немного из другой области. Даже если разум говорит тебе, что кончится всё благополучно.

Пастерн чувствовала себя слабой. Она знала, что была слабой. Именно поэтому она и не пошла в хирургию. "Внутренние болезни" со специализацией в нанотерапии. Но хирургия — ни за что. Она вздохнула.

— Давай тогда, что ли, начинать. Что у нас есть из подходящего алкоголя?

Вскоре малютка лежала на спине в конверсионной. Короткий отрезок хирургической трубки был введён в её задний проход, а в вену на руке вставлен катетер. Девочка пребывала в полностью бессознательном состоянии благодаря тщательно отмеренной дозе этанола, введённой в кровь.

Сверившись с терминалом, доктор Пастерн выяснила, что полторы унции понификационной сыворотки считались стандартной дозой для детей от четырёх до десяти лет, и полные три унции для всех возрастов старше десяти. О детях младше четырёх данных вообще не было. Пастерн это показалось странным. Уж кто-то должен был хоть раз конвертировать младенца! С другой стороны, Конверсия существовала в мире всего семь месяцев, а для простого населения она была доступна шесть из них. Это были самые первые полгода Конверсионной программы. Если в какой-то ещё клинике и понифицировали новорождённого, никто этого не записал.

Может быть, все другие клиники до сих пор просто выбирали усыпление, следуя предпочтительному выбору корпорации? Такое определённо было возможно.

Пастерн решила использовать одну полную унцию. Выбор казался разумным, учитывая малый вес её пациентки.

Кто-то забарабанил в дверь конверсионной. Линн пошла открывать — там оказалась Каприс.

— Мне нужно быть здесь, Линн.

Линн без вопросов впустила Каприс в комнату.

— Доктор Пастерн, мне абсолютно необходимо быть здесь, рядом с моим ребёнком. Если мне предстоит стать её матерью, то я должна присутствовать при её настоящем рождении.

Доктор Пастерн закончила отмерять ровно одну унцию драгоценной сыворотки. От этого вся отчётность полетит к чертям, но если придётся, она может просто вылить две лишние унции и ничего об этом не говорить корпорации. Может, именно поэтому и не было записей о конверсиях младенцев?

— Привет, Каприс. — Пастерн аккуратно набрала лиловую жидкость в шприц и подсоединила его к трубке. — Не могу не отдать должное твоей тактике, ты успешно вынудила меня попытаться провернуть этот безумный трюк. Поклон твоим непревзойдённым талантам. — Розалин чувствовала, что ею немного манипулировали, и слегка сердилась на это.

Каприс задумалась на секунду, прежде чем ответить.

— Я как-то... больше не планирую таких вещей. Раньше да. Всё время. Я раньше была... очень манипулятивной. Но я больше не хочу такой быть. Если честно, я просто следую интуиции. Делаю то, что кажется правильным в этот момент, и иду туда, где, как мне кажется, я должна быть. — Каприс подошла к Розалин и посмотрела на неё снизу вверх. — Я чувствовала себя какой-то беспомощной и, может быть, немого сердитой, когда уходила. Но я очень рада, что вы всё-таки решили её спасти. — Каприс показала носом на малютку.

— Тогда давай надеяться, что я знаю, что делаю, — сказала доктор Пастерн и надавила на шприц. Лиловая жидкость поползла по трубке к телу ребёнка, лежавшего на столе. — Начинаю конверсию. Линн, время?

— Одиннадцать двадцать четыре. Немного поздновато, но ладно, случай-то особый. — Линн ободряюще улыбнулась, затем опустила взгляд на малышку и добавила: — Удачи тебе, маленькая.

Последние капли сыворотки вошли в прямую кишку малышки. Несколько секунд ничего не происходило. Затем, внезапно, её кожа стала восковатой и плоть маленького тела начала колыхаться и ворочаться. Доктор Пастерн вытянула все трубки из тела ребёнка.

Каприс подошла к конверсионному столу и вытянула шею, чтобы оказаться поближе к новорождённой.

— Это... это то, что происходило со мной?!

С большими от изумления глазами персиковая пони наблюдала, как крохотное человеческое тельце постепенно меняется, всё больше приобретая форму такого же крохотного жеребёнка. На глазах у притихших Розалин, Линн и Каприс на лбу маленькой головки показался крошечный острый кончик. Девочке суждено было стать единорожкой.

Нежнейший бледно-жёлтый пух проступил на коже и укутал обнажённое существо шёрсткой цвета свежего масла. Грива и хвост заструились следом, ещё более нежным оттенком жёлтого.

— Она похожа на ряженку! — радостно воскликнула Каприс.

— Ты видела настоящую ряженку? — недоверчиво спросила Линн.

— Я пила настоящую ряженку. — Каприс уже намекала, что в своей человеческой жизни была состоятельной. Как видно, очень состоятельной. — Это же её имя! Я знала, что придумаю его, когда наконец-то её увижу. Моя маленькая Ряженка. Моя милая маленькая Ряженка.

Розалин видела, какой любовью светятся глаза Каприс. И как она только могла подумать о том, чтобы усыпить маленькую единорожку?

Как ни странно, Ряженка уже была в сознании. Должно быть, наносмесь разобрала весь алкоголь, который нашла в крови. Если жеребёнок и чувствовал какую-то боль, сказать наверняка было невозможно. Ряженка открыла глаза. Они оказались яркого золотисто-жёлтого цвета.

— Ух ты! — удивилась Линн. — Это стоит записать. У неё все цвета единообразны. Какая это, третья, кажется, по счёту единообразная окраска, Роз?

— Поздравляю, Каприс. — Розалин погладила маленькую кобылку, которая уже начала жалобно скулить. — Ты стала мамой.

Каприс поглядела на Розалин и Линн и просияла. Затем она принялась облизывать новорождённую поняшку, успокаивая её и лаская. Вскоре маленькая единорожка радостно загулила от счастья.

▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ▀  ▄  ■

Алекси сидел перед микрофоном, волнуясь гораздо сильнее обычного. Это был, пожалуй, самый странный день, какой ему приходилось переживать в клинике 042, а он здесь пережил немало странных дней. Он до сих пор не мог переварить всего, что с ним сегодня случилось.

С одной стороны, он был меченым человеком, осуждённым на смерть. С другой стороны, он, похоже, всё ещё был с Каприс, и она как-то добилась того, что теперь он даже помыслить не мог о том, чтобы заставить её оставить его. Как-то.

С третьей стороны, это означало, что ей всё ещё угрожает опасность, потому что она пойдёт на всё, чтобы его защитить, только вот она никак не могла этого сделать, а значит Алекси всё-таки придётся найти способ защитить её. Как-то.

И вот теперь, с четвёртой стороны, Каприс удочерила маленького жеребёнка, а это значило, что он, Алекси, был теперь папой, потому что он, Алекси, по всем статьям фактически женат на матери этого маленького жеребёнка. Как-то.

Здесь было слишком много "как-то" и слишком много сторон. Пожалуй, ему стоило считать на пальцах. Или копытах. Но всё это могло подождать. Начинался обед, и доктор Пастерн попросила его представить маленькую Ряженку всем "травоядным" и ещё попросить их, чтобы они вели себя тихо и спокойно, чтобы маленький жеребёнок не испугался шума. Так её, очевидно, звали — Ряженка. Совсем не такое имя, которое мама Алекси, храни господи её душу, одобрила бы для внучки, но что уж тут поделаешь.

Ну а самое странное в этом очень странном дне заключалось в том, что Алекси почему-то был очень горд и счастлив, что стал папой. Отцом жеребёнка. Чьей матерью была пони.

Все эти чувства помогли Алекси наконец-то увидеть, полностью осознать очевидную правду о нём самом, и о Каприс, и об их новой дочке Ряженке. Всё теперь было яснее ясного.

Вне всяких сомнений, Алекси окончательно и бесповоротно выжил из ума! Алекси спятил, и ничто уже не могло его спасти. Помаши ручкой людям в белых халатах, Алекси! Это добрые люди. Они придут и дадут Алекси весёлые пилюли, а потом все будут плести корзинки. 'Ilmatyynyalukseni on täynnä ankeriaita', "В моём судне на воздушной подушке полно угрей", скажет Алекси.

Так что Алекси решил просто сдаться! С сердцем не поспоришь, это теперь было ясно. Если он спятил, то, по крайней мере, чудесно спятил. Алекси больше не знал, что правильно, а что нет. Но зато он знал, чего он хочет. А это было уже что-то.

— Шшшшш! Тише, мои маленькие травоядные! — прошептал Алекси у самого микрофона, и его шёпот гулко раскатился по кафетерию. Все остановились и стали слушать это странное шепчущее объявление. — Шшшш! Сегодня к нам присоединится совершенно особенная новопони. Она маленькая единорожка, ещё жеребёнок, совсем крохотная и жёлтая, и её зовут Ряженка. Ей всего две недели, так что мы все должны вести себя очень-очень тихо, как маленькие мышки, чтобы она не испугалась. Через минуту доктор Пастерн понесёт Ряженку через столовую в комнату её мамы, тогда и надо будет вести себя тихо.

Алекси подумал секунду, затем прошептал:

— Спасибо вам всем большое, это очень важно для меня, Алекси, лично. И если вы будете вести себя очень, очень, ОЧЕНЬ тихо, возможно, мы с Каприс покажем вам нашего жеребёнка. Это всё.

Когда Алекси вышел в коридор перед конверсионной, доктор Пастерн, Линн и Каприс уже стояли там, очевидно, дожидаясь его. Доктор Пастерн держала на руках Ряженку, закутанную в одно из одеял, которые Алекси добыл для Линн. Он подошёл, и Каприс выбежала ему навстречу и ткнулась мордочкой ему в живот.

Из большого свёртка в руках доктора Пастерн на него смотрели два ярко-жёлтых глаза, больших и доверчивых. Алекси спросил очень тихим шёпотом: "Можно?" Доктор Пастерн взглянула на Каприс. Та кивнула и улыбнулась самой широкой улыбкой, какую у неё кто-либо видел. Розалин осторожно передала Алекси жеребёнка, показав, как её лучше держать.

Каприс подняла на Алекси свои большие блестящие изумрудные глаза. Он очень, очень осторожно опустился на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с её головой. Внезапно она снова его поцеловала. Пусть Линн и Пастерн думают, что хотят. Ну и что, что дамой его сердца оказалась пони. Она ведь красивая пони.

Он снова поглядел на свёрток, который держал на руках.

Алекси почувствовал под руками тепло и увидел прекрасное маленькое доверчивое личико. Значит, его дочь тоже оказалась пони. Что ж, она тоже была очень красивой поняшкой.

Читать дальше

"My Little Pony: Friendship is Magic", Hasbro, 2010-2016
"27 Ounces", Chatoyance, 2012
Перевод: Веон, Многорукий Удав, 2016