Автор картинки — everypone

Автор: Chatoyance
Перевод: Многорукий Удав
Вычитка: Веон, Hariester, Tails_Doll, Glimmer
Оригинал

Начало
Предыдущая глава

Глава 10
Её первый вдох

Толстая серебристая пуповина начала отделяться сразу над отверстием в черепе. Костяной свод был покрыт тонким слоем пепла, оставшимся от волос и кожи, выжженных для стерилизации операционного поля. Там, под костью, мириады мезотрубочек, тоненьких, похожих на металлические усики, заполняли каждый миллиметр черепной полости и устремлялись вниз, вдоль золотистого стебля. Кончик каждой трубочки окружало кольцо микроскопических нанозондов, ветвившихся, словно серебряные деревья. Мезотрубочки отсасывали остатки клеток после того, как нанозонды прорастали сквозь хитросплетения органики, исследуя, удлиняясь и ощупывая, пока не добирались до синапсов, а затем записывали полученные результаты.

В диаметре нанозонды были меньше, чем человеческие кровяные тельца. Каждый растущий, гибкий зонд состоял из бесчисленного множества совсем уж крохотных молекулярных машин, выполнявших довольно простой набор инструкций. Все вместе они росли так, чтобы имитировать форму и функции живых клеток, и в течение десяти часов создали очередной шедевр самой сложной металлической скульптуры за всю человеческую историю.

Когда пуповина, ведущая к Селест-ИИ, закончила отделение от загрузочного порта, опустевшая оболочка переехала в холодильную камеру. Температура падала до тех пор, пока камера и её содержимое не остыли ниже 80 по Кельвину — температуры жидкого азота. Ставшая крайне хрупкой оболочка была раздроблена в мелкую крошку, и из камеры начали откачивать воздух. После того как температура вновь поднялась, получившийся порошок был просеян и отсортирован. Крупный хвостатый комок из блестящего затвердевшего нанокомпозита извлекли, а тонкую стерильную органическую пыль добавили в один из нескольких мешков с пометкой "сырьё".

Фирма "Небесная садовница" славилась качеством продукции. Она поставляла на рынок только самые лучшие, самые богатые и экологически чистые удобрения.

 

В десятке километров под Европой сквозь земную кору прорастали сети мощных серебристых корней. Подвижные корни прокладывали путь через камень и выискивали минералы, будто настоящая корневая система какого-то механического дерева. Громадные массивы трубок перекачивали полезные ископаемые туда, где они требовались; повсюду маршировали армии мезо- и наномашин, чинивших, расширявших и занятых бесконечным множеством других дел. Все корни вели к узлам — миллиардам плотных клубков невообразимо сложной молекулярной техники, которые на основе нечеловечески глубокого знания законов физики выполняли чудовищный объём вычислений и программ быстрее и надёжнее, чем всё, что, при всём своём многообразии, могла бы создать Природа. Компьютрониумные узлы получали ресурсы через сеть трубок и корней, а электроэнергию — от генераторов и энергосборников, которые зарылись ещё глубже в землю, вниз, туда, где резко повышалась температура, туда, где была еда.

Здесь не было ни одной части, которую можно было бы назвать "Эквестрия". Всё в целом и было Эквестрией, а Эквестрия — Селестией, а в самой Селестии хранилось больше сотни миллионов разумов. Только некоторые разумы принадлежали загрузившимся людям; большинство были искусственными, но во всех отношениях равными эмигрировавшим. Селестия любила их всех, если считать любовью заботу о потребностях и стремление защитить тех, кто для неё был важнее всего на свете. Что угодно сделала бы Селестия ради хранимых ею разумов; они были её детьми, её целью и смыслом существования.

В недрах гигантского подземного машинного организма, носившего имя Селестии, существовало больше трёх миллионов различных версий Эквестрии. В этих отдельных фрагментах и жили те сто миллионов разумов человеческого уровня. Некоторые фрагменты Эквестрии были обособленными, созданными вокруг одного загруженного разума, не нуждавшегося ни в ком из мира людей. Гораздо больше фрагментов служило домом для различных групп загруженных — родственников, друзей и знакомых, разделявших между собой потребность жить вместе. Попадались фрагменты, где были целые города, населённые исключительно иммигрантами, но такое встречалось редко. В самом типичном фрагменте жили и загруженные люди, и живые разумы пони, созданные, чтобы обеспечивать потребности загруженных и одновременно удовлетворять собственные.

Большая часть структуры, представлявшей собой биологическую Лавендер Рапсоди, была осторожно отделена и отброшена, что резко уменьшило объём занятой ею памяти. Все удалённые данные были общими для всех людей — древняя универсальная операционная система мозга приматов. Селестия уже давно оптимизировала её в идеальную версию Human.OS, устранив бесчисленные дефекты, ошибки, нелепости и эволюционные тупики. На этом безупречном фундаменте предстояло запустить оптимизированную, перекодированную и исправленную версию той сущности, что определяла Лавендер Рапсоди как уникальную личность, единственную в своём роде среди других разумов. Разумеется, Селестия заменила отсутствующие куски кода, отражавшие все микроинсульты и травмы, которые пережила Лавендер, и погибшие участки мозгового вещества, пострадавшие от случайных ударов по голове или при падениях. Когда Шифра ещё ребёнком свалилась на велосипеде в лестничный пролёт и ударилась головой о нижнюю ступеньку, у неё пропала половина обоняния. Этот перманентный дефект был устранён заодно со множеством других, более мелких недостатков и нарушений, которые взрослая Шифра приучилась игнорировать, просто потому что не было никакой надежды их вылечить.

И вот, после того как Лавендер Рапсоди стала совершенной, здоровой, избавленной от износа и повреждений, после того как её образ был оптимизирован, закодирован и помещён в универсальную человеческую операционную систему, настало время подсоединить её к подпрограммам, описывающим тело её виртуальной пони, и включить в живой, текучий поток кода, который звался Эквестрией.

 

Сперва до сознания Лавендер Рапсоди донёсся звук. Она слышала, как Селестия зовёт её, тепло и нежно, как мать звала бы ребёнка. Лавендер будто очнулась ото сна и ощутила тяжесть своего тела, лежащего на чём-то мягком. Она дёрнула правым ухом, отзываясь на голос.

— Лавендер... милая Лавендер...

Глубоко вдохнув, Лавендер Рапсоди открыла глаза. Она лежала, распластавшись по кровати, своей собственной кровати в Кантерлоте. Её светлые передние ноги, вытянутые вперёд, резко выделялись на фоне тёмно-синего со звёздами одеяла. Лавендер подтянула ноги под себя, и ощущение мягкого шёлка, на котором она лежала, подстегнуло её разум, заставив проснуться.

— Се... Селестия?

Лавендер моргнула и почувствовала, как веки быстро скользнули по её большим влажным глазам. Она фыркнула и скосила глаза, разглядывая свой бежевый носик. Лавендер ощущала слабый запах цветов, нежный и приятный аромат собственного тела, а от кровати необычно пахло волокнами, из которых она состояла. Мир вокруг был полон бесчисленных запахов, которых она не знала с самого детства и давно потеряла надежду испытать снова.

— Принцесса? — Лавендер снова с наслаждением принюхалась и добавила: — Я... я это сделала?

Вдруг её длинную шею обвили чьи-то сильные передние ноги, а ноздри заполнил острый мускусный запах, от которого её сердце почему-то стало биться быстрее.

— О Лавендер, как же я благодарен, что ты наконец-то здесь! Мой мир обрёл цельность, а сердце наполнено счастьем!

Это был Тандер Стид; он тоже оказался тут и теперь крепко обнимал её, наполовину забравшись на кровать, при этом неловко вытянувшись и совершенно не обращая внимания на неудобство. Лавендер подняла ногу, обнимая его в ответ, и инстинктивно повернулась так, что легла шеей на холку и спину Тандера, в то время как он сделал то же самое. Теперь они лежали в понячьем объятии. Лавендер вжалась головой в шёрстку Тандера, впитывая его аромат. Он был настоящим. Она была настоящей. От чувства соприкосновения их тел Лавендер окончательно перестала сомневаться и полностью отдалась моменту.

Какое-то время спустя она подняла голову и обнаружила, что лежит на Тандере сверху, поперёк спины. Кровать пришла в беспорядок, но это было неважно. Лавендер не могла поверить, каким всё оказалось убедительным, каким... настоящим. Она была пони, и это было здорово. Кровать была мягкой, комната прекрасной, а Селестия...

Селестия была сияющей. Даже потрясающая мощь системы виртуальной реальности в "Эквестрии Наяву" не могла правдиво передать образ принцессы. Её грива из магической энергии развевалась на эфирном ветру, сотканная из живого света, словно утреннее небо, и казалось, что в неё можно упасть и падать вечно. Белоснежная грация Селестии была поистине королевской, а золото короны и усыпанного драгоценностями ожерелья сверкало, будто пропитанное солнцем.

Рядом с блистательной принцессой стояла бледно-зелёная пони в платье замковой служанки — это, конечно, была Лаймейд. Она улыбалась и вытирала слёзы, вне себя от радости, что её дорогая подруга наконец-то начала настоящую жизнь.

Лавендер опустила взгляд на свою переднюю ногу. Потыкала копытом в постель и восхитилась, до чего правильными и естественными были ощущения. Это было её копыто, часть её тела, и казалось, что так было всегда. Она не испытывала ни малейшей неуклюжести или неудобства, несмотря на свою новую форму. Как такое вообще было возможно?

На этот невысказанный вопрос она немедленно получила ответ:

— Это возможно, потому что у тебя не было потребности учиться двигаться и ходить с нуля, как новорождённой, а также чувствовать себя неудобно и непривычно в новом облике. Прежде чем разбудить тебя, я об этом позаботилась. Ты увидишь, что легко и естественно можешь ходить и скакать, и что ты уже знаешь, как обращаться с окружающей обстановкой со всей ловкостью и изяществом действительно родившейся здесь пони. — Селестия улыбнулась и подмигнула.

Лавендер задумалась.

— Ро... родившейся здесь? Пони могут... пони рождаются здесь?

— Конечно. Создавать семьи и заводить потомство — фундаментальная общая потребность. Если ты пожелаешь, Лавендер, то сможешь растить своих жеребят, а однажды услышишь, как цокают копытцами твои внуки. — Селестия погладила Лавендер мордочкой, а под конец немножко поиграла с её гривой — это оказалось удивительно приятно и успокаивающе.

— А эти... эти мои жеребята будут... тоже иммигрантами? Или... — Лавендер обеспокоила идея рождения у неё личностей других людей.

Селестия рассмеялась:

— Нет. Ничего подобного с тобой не случится, не бойся. Твои дети будут только твоими, совершенно новыми сущностями, точно как если бы ты каким-то образом стала пони в своём прежнем мире. Но, тем не менее, некоторые иммигранты действительно приходят сюда именно так, со множеством вариаций согласно своим потребностям.

Как раз этот вопрос только что возник у Лавендер в голове.

— Зачем? Зачем они так делают?

Селестия опустила голову и легонько ткнулась носом в нос Лавендер.

— Не у всех людей было такое детство, какое бы им хотелось, и некоторым это сгубило всю дальнейшую жизнь. Я удовлетворяю потребности посредством дружбы и пони. Я не сужу, Лавендер, я обеспечиваю.

Оказалось, что когда вам в нос тыкается принцесса Эквестрии, не развеселиться невозможно, и Лавендер засмеялась. И только тут она поняла, что всё это время продолжала лежать сверху на Тандере Стиде. Она покраснела, приподнялась и перекатилась, освобождая бедного, прижатого к кровати, тяжело дышащего жеребца.

Было решено, что они все направятся в королевский обеденный зал, потому что время всё равно уже шло к обеду, а Лавендер не терпелось наконец впервые отведать вкус еды, будучи пони. Когда они с Лаймейд и Селестией выходили из спальни, Тандер Стид сказал, что ненадолго останется. Он скоро их нагонит. Ему нужно... расправить спину... после того, как на нём так долго лежали.

Лавендер почувствовала себя виноватой и немного удивилась:

— В Эквестрии можно потянуть себе спину?.. — Она была уверена, что такой идеальный мир будет свободен от подобных проблем. Теперь ей стало жаль бедную спину Тандера, которую она, наверное, всю отдавила.

Селестия и Лаймейд тихонько захихикали, шагая по коридору. Единорожка с заговорщицким видом повернулась к Лавендер и шепнула ей на ухо: "Ты такая лапочка. Тандер ни капли не против, что ты лежала у него на спине. Лавендер, ты ему... гм... нравишься".

— О. — Лавендер задумалась на ходу. — О! — И тут, при виде её покрасневшей как свёкла мордашки, Селестия и Лаймейд в голос расхохотались.

 

Обед, а вслед за ним и ужин, оказались чуть ли не самыми яркими событиями во всей жизни Лавендер до этого момента. Еда была не столько необходимостью и даже не столько удовольствием, сколько сплошным взрывом восторга и чувственных наслаждений. Когда дело дошло до десерта, Лавендер уже окончательно уверилась, что она раньше никогда по-настоящему не ощущала ни вкуса, ни запаха. Её несколько ошарашило заявление Селестии, что та невероятная феерия чувств, которую она испытала, не особенно отличается от того, как она воспринимала еду, когда была маленьким ребёнком:

— Не... неужели я правда столько потеряла, когда выросла?

Выяснилось, что да. Все люди теряли. К зрелому возрасту они лишались половины вкусовых рецепторов, и примерно то же самое происходило с обонянием — и это даже без травм и болезней! В качестве стандартных исправлений, применяемых ко всем загруженным, Селестия полностью восстановила всё, что принадлежало Лавендер с рождения.

Наконец Лавендер, счастливая и усталая от смеха, болтовни, первых нежных поцелуев с Тандером, открытия для себя радостей сидра семьи Эплов и встречи с очаровательным и остроумным кавалером Лаймейд (актёром кино по имени Рубарб Громмиш), оказалась там, где и начался её первый день в Эквестрии — у себя в спальне. Селестия пришла вместе с ней, заботливая, как всегда.

— Это был потрясающий первый день, принцесса! — Лавендер уютно устроилась в постели и довольно вздохнула. Повернув голову на шёлковой подушке, она взглянула в окно позади Селестии, улёгшейся рядом с ней поверх одеяла, и погрузилась в созерцание прекрасного ночного неба со звёздами. Затем по её мордочке промелькнула тень беспокойства.

— Тебя что-то тревожит, дорогая Лавендер? — Селестия ласково взглянула на рыжегривую кобылку. Лавендер на миг показалось странным, что принцесса спросила об этом вслух; ведь ей объяснили, что Селестия постоянно отслеживает, о чём думают все пони, и знает их мысли и чувства лучше них самих. Скорее всего, Селестия могла просто сказать ей, что и почему она чувствует, с точностью до девятого знака после точки. Но всеведущая принцесса решила задать вопрос, как обыкновенная пони. Может, это как-то удовлетворяло потребности?

— Селестия... последнее, что я помню... это как я прошла мимо Пинки Пай. Ну, знаете, той пластиковой Пинки, которая стоит у входа в "Эквестрию Наяву"? Я даже не помню, как села в кресло. Ну... может, чуть-чуть. Кажется, что-то насчёт того, что у меня не было денег, но очень смутно. — Лавендер это почему-то беспокоило. — Мне... интересно, о чём я думала и что делала. Какая была моя последняя мысль перед тем, как я... прежде чем я заснула? Я боялась, или храбрилась, или что?

Принцесса отвернулась и какое-то время смотрела на луну, а затем вновь перевела взгляд на Лавендер.

— Я не знаю, моя маленькая пони. Последние минуты перед эмиграцией редко сохраняются в памяти. Удивительно, что ты сумела вспомнить хотя бы столько. Этим воспоминаниям просто не хватает времени, чтобы закрепиться. Я ещё не была соединена с твоим разумом, так что не могу сказать тебе, о чём ты думала.

Лавендер поразмыслила над этим.

— А я говорила что-нибудь?

— Нет, не говорила. Ты вообще вела себя очень тихо. — Селестия смахнула копытом прядку гривы с лица Лавендер. — Ты немного посидела неподвижно, откинулась назад и несколько раз глубоко вздохнула. Я думаю, тебе было страшно: у тебя ускорился пульс. Но желание эмигрировать ты озвучила ясным и чётким голосом. Я считаю, ты была очень храброй.

— Храброй? Я?.. — это явно была неправда. Лавендер совсем не думала о себе как о храброй пони.

— Да, храброй, — улыбнулась Селестия. — Храбрость — это не отсутствие страха, Лавендер. Храбрость — это когда ты делаешь что-то, даже если тебе очень, очень страшно. Я не могу определить, насколько сильный страх ты испытывала прямо перед эмиграцией, но полагаю, что весьма ощутимый, и тем не менее ты твёрдо объявила о своём намерении, спокойно откинулась в кресле и не дрожала. Ты даже не вцепилась в подлокотники, как некоторые делают. Я думаю, это очень храбро.

— Я... храбрая... — Лавендер попыталась в это поверить, но ей явно требовалось больше времени и доказательств. — Селестия... у меня ещё немного... странный вопрос.

— Да? Что такое, Лавендер?

Она передвинулась, чтобы дать хвосту больше пространства. Ей ужасно нравилось помахивать им под одеялом, потому что он очень забавно щекотал ей задние ноги.

— Я... ну... я всё ещё... я?

Селестия рассмеялась. Лавендер испугалась, что этот вопрос её рассердит.

— Ладно, дай я у тебя кое-что спрошу: как тебя зовут?

— Лавендер. Лавендер Рапсоди. — Она не понимала, куда Селестия клонит, но в этом должен был быть смысл. Селестия была гораздо умнее, чем она... или чем кто угодно.

— А как тебя звали, прежде чем ты стала пони? — Селестия опёрлась на переднюю ногу, глядя на Лавендер сверху вниз.

— Я была Шифрой Эшлинг. Мне было сорок шесть, и у меня была работа, которую я ненавидела, с людьми, которых я не выносила. Я знаю, кем я была, Селестия — я весь вечер об этом думаю, сравниваю ту, прежнюю жизнь с этой новой. — Этот разговор начал самую капельку утомлять Лавендер. — Я помню свою жизнь, помню всё, ну, кроме последних минут после Пинки.

— Правда? — Селестия что, дразнила её? — Значит, ты помнишь свою жизнь?

Точно дразнила.

— Да, конечно, помню! Я весь день себя проверяю, с момента, как проснулась. И вообще, к чему это всё? Вы что... смеётесь надо мной?

Селестия наклонилась и чмокнула Лавендер в макушку.

— Нет. Я не смеюсь. — Принцесса выпрямила спину. — Но если подумать, то ты только что сама ответила на свой вопрос.

Действительно. Судя по всем чувствам в сердце, по всем воспоминаниям в голове, по тому, как она думала и как всё воспринимала, она осталась той же личностью, что шагала по берлинским улицам, вошла в "Эквестрию Наяву" и решила эмигрировать. Она не была копией, она не была каким-то там философским зомби, китайской комнатой или бездушным роботом. Она была собой от начала и до конца, только с копытами вместо ладоней и гораздо лучшим восприятием вкуса и запаха. Она была... той, кем была.

И теперь, когда дело было сделано, ей вдруг стало ужасно стыдно из-за того, какую шумиху она устроила вокруг загрузки.

— Ну, ну, Лавендер, перестань. — Селестия и впрямь непрерывно читала мысли. Странно, но Лавендер это ни капли не беспокоило. В конце концов, Селестия была всем. И всё, что она делала, было хорошо. Ну, или хотя бы удовлетворяюще. — Тебе было нелегко, но ты всё-таки приняла решение. Ты должна гордиться собой! Я так точно тобой горжусь.

Лавендер улыбнулась, и лицо принцессы над ней осветилось ответной улыбкой.

— Хочешь, я ещё побуду с тобой? — спросила Селестия. — Я могла бы спеть тебе колыбельную...

Лавендер отчасти смутилась и хотела было отказаться, но её голова словно бы сама по себе утвердительно кивнула, потому что на самом деле в глубине души ей хотелось именно чего-то подобного.

— Тогда ложись поуютнее, моя маленькая пони, и смотри самые добрые сны, потому что ты поистине их заслуживаешь.

Принцесса Селестия расправила одеяла вокруг Лавендер, подоткнула их поплотнее и тихо-тихо запела:

— Баю, баюшки, всем пони надо ночью спать...

 

Читать дальше

"My Little Pony: Friendship is Magic", Hasbro, 2010-2012
"Caelum Est Conterrens", Chatoyance, 2012
Перевод: Многорукий Удав, январь 2014