"Дружба сильнее Войны!", Часть II, Глава III.

«Самая страшная из войн — это война гражданская. Нет ничего бедственней, нет ничего ужасней времени, когда сын подымает копыто на отца, когда брат сжигает жилище брата, когда сосед истязает соседа. Только твёрдый духом, только сильный волей сумеет противостоять этому ужасному бедствию, не помешавшись умом. Ещё раз повторяю: нет ничего хуже гражданской войны, ибо она разрушительна, она тлетворна и бесславна. А раскаиваться за грехи своих павших отцов придётся сыновьям и внукам. Так пусть хранит же Солнце Республику от гражданской войны на веки вечные».
- Сигизмунд Станкевич, «История Велькской Республики».

Много воды утекло с тех пор, когда я выкладывал последнюю главу, любезные друзья. Много я всякого передумал, поучаствовал в кой-каких турнирах писательских — но со временем понял, что нет мне ничего милей, ничего родней старой доброй "Дружбы сильнее Войны!". Посему рад представить вам новую, чересчур уж припозднившуюся главу. :)

Самое интересное под катом.

Глава III.

Счастье и Смех!.

«Собирайтесь пони
Смейтесь, смейтесь
Пусть проснется радость, радость, радость!
Мне и вправду нужен смех, смех, смех!
От друзей моих от всех!».

В лесной чаще затрещали ветки. Из зарослей выглянула розовая мордочка, повела носом и снова спряталась. На мгновение воцарилась тишина. Тут ветки затрещали пуще прежнего, кто-то засопел, кто-то застрекотал, и бурый единорог продрался сквозь кусты. Вся его одежда была изорвана, сам он был мрачен, как пасмурный день, и рог его был обломан. За ним семенила розовая пони.
– Дискорд дёрнул меня на это! – вскричал единорог, когда ветка стеганула его по морде. – Остался бы с этим разбойником, подался бы на Запорожскую Вольницу, стал бы битяш, и жил бы себе на старости лет, не тужил! А тут что? Карабкаюсь по каким-то лесам, по каким-то чащобам, и…
– Дядя Ржев, – сказала розовая пони. – Пожалуйста, не ругайся… ты такой милый, когда не ругаешься.
Пан Пац (а это был он) фыркнул про себя, но умолк. Несколько времени они прокладывали себе дорогу молча, но Дарина вскоре спросила:
– А… эм… почему мы идём к Чигривиллю, а не к Лодзинам?
– Видишь ли, в чём дело, – сказал Ржев и поднял копыто с важным видом. – Если бы мы пошли к Лодзинам (что мы и сделали бы, не окажись поблизости меня), Богдан нагнал бы нас в два счёта. Держу пари, в его дурную голову никогда даже и мысли не придёт, что мы можем пойти на Чигривилль. Я ещё, видишь ли, следы за нами замёл: раструбил всем о том, что, дескать, завтра я к Лодзинам собираюсь. Вот они, небось, и рыскают по дорогам, а нас-то там и подавно нет!
– Вот это да! – глаза княжны расширились. – Дядя Ржев, какой же ты умный!
– Ха! Ещё бы. Да это ещё что! Вот, помню, случилось мне…
– Постой, дядя Ржев… А почему мы тогда не по дороге идём, а прячемся?
– Ну, мало ли что. Я этого шельмеца знаю, и…
– Дядя Ржев, ты опять ругае–
Дарина вздрогнула, притихла. Пан Пац замер и стал прислушиваться.
– С-слышишь? – задрожала Дарина. – Крылья хлопают…
– Прячемся! – зашипел Ржев, прыгнул на Дарину и мигом затащил её в кусты.
Над чащей кружили пегасы.

***

Прошло два дня. Искряна Земирежская, наконец, оправилась от ужасных потрясений, и теперь стремилась прочь из гостеприимного хутора Серебряные Боры.
Её тянуло домой.
Она не знала, что ждёт её по пути, где кишмя кишели разбойничьи ватаги, где горели сёла, где воцарился хаос – но тяга к дому росла в ней с каждой минутой.
Пылала в огне войны привольная Делькрайна. Крестьяне резали панов, жолнеры усмиряли крестьян, битяши рубились с жолнерами. С юга шли запорожцы со своими страшными союзниками – сворами Кайруфа, а с севера, огнём и мечом расправляясь с бунтовщиками, наступали полки коронного гетмана.
Пора домой. Пора прощаться.

Искряна посмотрела на бабулю Кузнечиху, которая полюбилась ей, как родная мать.
– Ну что, яблонька? – вздохнула старушка и положила копыто ей на спину. – Я тебя выходила, я тебя на ноги поставила – а теперь ты уходишь.
– Бабуля, – потупила глаза Искряна. – Мне надо идти. Правда, надо.
Единорожка подняла взгляд и с тоской поглядела на тесную хату, на маленькие оконца, на соломенную крышу – на свой второй дом.
– Да, чего уж там, – отмахнулась Кузнечиха. – Грустно, конечно, но что поделаешь? Прощай, девонька. Не поминай лихом.
– А Большому Маку ничего не надо передать?
Старушка пригорюнилась.
– Кроме пирога-то? Передавай ему сердечный привет. Да и Ивашке тоже передавай. Пускай, -вздохнула она, – себя берегут, а врагам…
Кузнечиха задумалась.
– Врагам, – промолвила она, – врагам…, – её словно осенило, – обидчикам пускай спуску не дают, вот что. И пусть помнят, родные мои, что я есть на белом свете.
Старушка всхлипнула.
– Передам, – сказала с жаром единорожка, – обязательно передам!
– Как-то они там? – поникла Кузнечиха. – Чего поделывают? Живы ли, здоровы ли?..
Искряна без лишних слов обняла старушку. Так они и стояли, заключив друг друга в объятья, пока Кузнечиха не вздохнула:
– Ладно, яблочко. Иди. И да поможет тебе Солнце.
– Прощай, бабуля.
Единорожка развернулась и поскакала прочь. Весь хутор глазел на неё, как на какое-то диво: кобылы, жеребята и старики с удивлением разглядывали её растрёпанную гриву, набитые битком сумки, и глаза.
Глаза, мокрые от слёз.

***

– Як это, нет?!– взревел Богдан. – Як это, нет?!!
Он спрыгнул с кровати, – да так, что посуда на полках зазвенела.
– Так, пан атаман, – развёл копытами Юрко. – Нету их, и всё тут.
Сиромахо зарычал и боднул своего помощника. Их лбы столкнулись с глухим стуком.
– Як? Вы, битяшы, не можете найти дряхлого дида и слабу кобылу?!
– Пан атаман, – проговорил Юрко, отступив назад. – Вам ни до чого трывожытыся. Мы их найдемо. А вы поранени, вам трывожытыся ни до чого.
– Трывожытыся?! – наступал Богдан.
– Трывожытыся.
Помолчали.
– А ведь що-то сталося, Юрко ... – нахмурился Богдан. – По глазам бачу.
– Да, – кивнул Юрко. – Мы наткнулыся на розьизд велячишек, потерялы пятерых.
– Тьфу ты.
Сиромахо стал мерять шагами комнату.
– Проклята рана, – сморщился он и потёр лоб. – Саднить, зараза, спокою не даёт.
Он походил туда-сюда ещё немного.
– Куды ж они делыся?..– сказал, глядя в оконце. – Ох, Пац, старый лис ты этакий – шуткуеш, не обвесты тоби мене округ копыта.
Помолчали.
– ДА ГОРЫ ОНО ВСЁ СЫНИМ ПЛАМЕНЕМ! – взревел Сиромахо и, сорвав со лба повязку, бросился вон из дому.
– Пан атаман! – окликнул Юрко и бросился вдогонку. – Пан атаман!
Пропитанная кровью повязка осталась лежать на полу.

***

– Терпи, княжна, немного осталось! – сопел Ржев, продираясь сквозь заросли. – Чигривилль уже близко!
На Дарину было больно смотреть. Пышная грива спуталась, одежда местами изорвалась, а на мордочке читалось уныние.
Она пала духом.
За эти два ужасных дня они не единожды сталкивались с опасностью нос к носу. То и дело невдалеке пролетали пегасы и пробегали грузные кабаны, а каждую ночь в двух шагах выли волки. А беззащитной княжне не оставалось ничего, кроме как прижаться к дяде Ржеву и молиться, чтобы злые звери и злые пони никогда-никогда не нашли их.
Единорог, надо признать, трусил не меньше её, и только для виду храбрился и хватался за катар.
Даже неутомимый Ангел поутих. Он, подперев мордочку лапами, устроился у Дарины на голове и думал свои тяжёлые кроличьи думы.
Они брели по торной тропе около получаса, пока, наконец, не вышли на дорогу. Пан Пац замер, шепнул:
– О, Солнце! Видишь это?
Дарина подняла понурую, словно пасмурное небо, мордочку и ахнула.
Невдалеке виднелись маковки Чигривилльской церкви.
– Д-д-дядя Рж…
– Дошли, родная моя! – закричал Ржев. – Хвала Солнцу, дошли!
И он заключил Дарину в крепкие объятия – а та только пискнула в ответ. Ангел стрекотнул, сложил лапы на груди и отвернулся – распускать лапы ему не хотелось. Нет, хотелось, конечно, но что-то он подустал малость.
– Не поймал нас шельмец этот, – бормотал пан Пац, – не поймал, злодей! Айда, княжна – за мной!
Тогда он выпустил её и припустил вперёд. Дарина, помотав головой и оправившись от могучих отеческих объятий, поскакала следом.

На дороге не было ни души, так что до Чигривилльских стен пан Пац с Дариной добрались без приключений.
Ну как, без приключений…
– Стий! Кто иде?
Во мгновение ока их обступил десяток пегасов. Дарине в грудь упёрся самопал, Ржеву в бок уткнулось лезвие катара. Даже на Ангела глядело ружейное дуло и тот, смешно вскинув передние лапки кверху, замер на месте.
– Я говорю, – рявкнул один из них, – кто иде?!
Сомневаться в том, что путников окружили битяши, не приходилось. Об этом кричало всё – чубатые и усатые морды, синие кафтаны, широкие катары…
– Мы, э, – протянул Ржев. Его голову, казалось, сейчас разорвёт от потоков мыслей. – Мы из усадьбы Жорстковичи…
– Жорстковичи, значить? – рявкнул битяш. – Паны, чы що?
Пан Пац, словно вулкан, прям-таки закипел от праведного гнева.
– Паны? Да ты думай, що говориш, дурыло! Похожи мы на панив? Я – конюх тамошний, Онуфрий, а это дочка моя, Оленька. Очень уж нас эти паны заели, невмоготу стало – вот и утикали.
И впрямь, в потрёпанных путниках мало было сходства с богатыми чистопородными. Правда, в одежде их, всё-таки, проглядывалась былая нарядность, но…
– Що розкрычався, ну? – процедил сквозь зубы пегас. – Конюх, значить?
– Не вирыться мне що-то! – гаркнул другой битяш. – Андрейко, пристрель их – и дилу кинець.
– Боюсь я що-то, – протянул Андрейко, – вдруге, значить, Пан Зализный розсердыться? Давай лучше их до него одведемо?
– Айда.
– Ну, пишли! – прикрикнул на путников битяш.
И они пошли.
Два десятка злых глаз впивалось в пана Паца и Дарину из-под меховых шапок. Десяток катаров в любое мгновение мог впиться в них в довесок к глазам. На Дарину, впрочем, битяши смотрели с меньшей злобой – им не терпелось кое-чем с ней заняться.
Ужасно не терпелось.
«Дело табак, – раздумывал тем временем Ржев, – молодец, старая кляча Ржев Пац».

Да, Ржев Пац поставил на карту всё и прогадал. Увы, он не мог знать, что три дня тому, ночью, битяши изрубили в куски весь гарнизон Чигривилля и всех чистопородных – даже небогатых. Досталось от их гнева и зажиточным купцам – а кто не смог откупиться золотом и серебром, тот, может статься, день кряду корчился на колу…
Это случилось среди ночи. Кое-кто из городовых битяшей, едва даже сговариваясь, пошёл «колотыты негодникив» после немалой попойки – и вскоре это переросло в свирепую бойню.
Битяши, которые месяц назад даже подумать и не могли о такой дерзости, решились.
И они не щадили никого.
Ни стар, ни млад.
Никто не сумел дать им отпор.

Как только отряд вошёл в Чигривилль, пан Пац похолодел. На воротах был распят изувеченный труп земного пони. С переломанными ногами, в лохмотьях, – седоусая голова опущена на грудь, – он скрючился так, что, глядя на него, кровь застывала в жилах.
И Ржев узнал его. Это был знакомый ему полковник реестровых битяшей.
Пан Земняцкий.
Тот самый пан Земняцкий, благодаря которому он познакомился с Яном Несвижским.
Он один из битяшской старшины не желал бунтовать. И когда он встал на пути одичавшей толпы, она расправилась с ним, наплевав на былое уважение.
Его затоптали насмерть.
«Бедолага, – обливался потом Ржев. – Жаль его, всё-таки. Хороший был пони. Пресвятое Солнце, лишь бы с нами так не обошлись…»
– Пан атаман!
Навстречу отряду вышел другой отряд – впереди него вышагивал земной пони с длинными вислыми усами, в кольчуге и стальном шлеме. Накопытники его и подковы тоже были из стали, – казалось даже, что и глаза его мерцают стальным блеском.
Недаром соратники прозвали его Железным Паном.
Железный Пан кивнул в ответ.
– Тут двое лазутчикив до городу пидишлы. Мы их схватылы и до тебе, пан атаман, значить, привелы.
– Лазутчикив? – отозвался Железный Пан и бросил на них безучастный взгляд.
– Не хочу встрявати, – встрял Ржев, – но мы не лазутчыкы, ваша милость. Выслушайте мене ласкаво, ясновельможный пан полковник…
– Ишь як заговорыв! – заржал Андрейко, запрокинув голову назад.
Тем временем, народу вокруг всё прибывало и прибывало. Пони с огромным любопытством разглядывали двух путников – может статься, кто-то даже и узнал старого пройдоху и пьянчугу пана Паца…
– Убыты их, – бросил Железный Пан. – Кобылку себе забырайте.
Битяши с охотой подчинялись Железному Пану, хоть с их любимцем, Богданом Сиромахой он и не ладил. Но Богдан уехал, забрав с собою самых верных воинов, и после него только Железный Пан мог верховодить лихими битяшами.
– Вы ещё пожалеете! – взревел пан Пац, когда его подхватило четыре дюжих копыта. – За мной князь Черешецкий, гады! Клянусь, вы дорого заплатите!
– Ой, боюся-боюся, – ухмыльнулся Андрейко.
– Эм…
Тут все взглянули на Дарину, про которую почему-то позабыли. Битяши хищно оскалились и стали наступать на неё, но княжна ничуть не оробела:
– Эм… пан рыцарь… – и взглянула Железному Пану в глаза.
– Ну? – буркнул Железный Пан.
Ему не понравилось, что сердце его, запрятанное глубоко-глубоко под надёжной кольчугой, ёкнуло. Битяшам тоже стало как-то не по себе.
– Пан рыцарь… – шаркнула копытцем Дарина. – Знаете, вы конечно хотите нас… кхм… убить, и всё такое, но… эм, извините, а нельзя ли мне напоследок… э… спеть песню?
– Песню? – нахмурил кустистые брови Железный Пан. – Ну…
Он переглянулся с битяшами. Те тоже недоумевали.
– Ну… так и быть.
По толпе пробежал ропот. Пони не понимали, в чём дело: почему этих двоих ещё не искололи пиками, не затоптали и не изрубили до полусмерти, а потом не бросили в котёл с кипятком?
– Кхем, – тихонько кашлянула Дарина.
А потом она запела.

Когда я маленькой была и шёл к закату де-е-ень...

Перед глазами у пана Паца помутилось.
«ЧТО она делает? – взорвалась в его голове мысль. – КАКОГО Дискорда?!»

Меня пугала в темноте почти любая те-е-ень…

В ту минуту недоумённых взглядов насчиталось бы больше, чем звёзд на небе. Ничего не происходило, – маленькая, робкая розовая пони просто пела какую-то глупую песенку, но, глядя на её мордочку, слушая её чудный голосок, нельзя было не растрогаться.

Я сразу под подушку, чтоб их не видеть жуть,
Но бабушка сказала мне, что путь такой не поможет мне ничуть!

Вдруг впридачу к её голосу запиликала певучая скрипка. Все разом оглянулись – и увидели пегаса Тришку, местного музыкантишку. Душа это была разбитная, больше двух грошей за ним никогда не водилось, но играл он и впрямь искусно.
Оглянулись все – все, кроме Дарины. Она, как ни в чём не бывало, продолжала петь, а Тришка вовсю наяривал на своей скрипице…

Она сказала – внучка, ты гордо встань, и страхам посмотри в глаза
Стоит только засмеяться и станут страхи исчезать!
Ха! Ха! Ха!

И тут начались чудеса.
Волшебное слияние соловьиного голоска Дарины, которая с каждым мгновением набиралась храбрости, и разудалая, залихватская игра Тришки сделали нечто невероятное.

Смейтесь над ужасным!
Фыркайте над страшным!
Ржите над противным!

Всем вокруг захотелось пуститься в пляс.

Нечего бояться!
Нужно лишь смеяться!
Ха! Ха! Ха!

Дарина оборвала песню на высокой ноте, и Тришка, который уже успел соединиться с ней крепкими душевными узами, провёл смычком в последний раз.
Пан Пац оцепенел.
«Будь. Я. Проклят».
Он ещё не познакомился с другой Дариной – с бойким, прытким комочком радости и веселья. И теперь, глядя на лучезарную улыбку княжны, ему хотелось расшибить себе лоб о ближайшую стенку.
«Будь. Я. Проклят. – гремели в его голове колокола. – Минуту. Назад. Нас. Хотели. ПРИКОНЧИТЬ!!»
Дарина переглянулась с Тришкой, тот кивнул. Потом он покрепче сжал смычок зубами и провёл по струнам раз, другой, третий…
И вот он уже, закрыв глаза и позабыв обо всём на свете, выводит задорную мелодию…
– Эй, поняши! – взвизгнула Дарина, подскакивая, как мячик, на месте. – Как насчёт повеселиться?
Толпа загомонила.
– Я вас не слышу! – княжна театрально приложила копытце к уху и вытянулась.
«Клянусь Солнцем».
Толпа загомонила ещё громче.
«Клянусь Солнцем!»
А Железный Пан просто стоял на месте, озадаченный донельзя, и слова «схватить её», – слова, которые всё это время грохотали, словно оползень, у него в голове, наотрез отказались идти на язык. Он было подумал, что имеет дело с ужасным, тёмным колдовством, но назвать эту праздничную пони «колдуньей» он не смог бы вовек.
Железный Пан сморгнул. «Праздничная пони» появилась перед ним, как из-под земли выросла.
– Эй, пан рыцарь!
Железный Пан сморгнул ещё раз.
– Не желаешь потанцевать, а? – княжна встретила своими лучистыми очами его холодные, безучастные глаза и ни капли не смутилась.
– Э…
– Да ну тебя, – хихикнула Дарина, – пойдём!
И она, подхватив его под копыто, потащила за собой огромного, закованного в доспехи пони. Железный Пан тщился дать ей отпор, но его отчаянные попытки с треском провалились. Даже тело перестало его слушаться – оно хотело поскорей пойти и танцевать, танцевать – танцевать до упаду!
Битяши и горожане, между тем, не теряли времени даром и уже собирали большой-большой хоровод. За галдежом народа скрипица Тришки поутихла, и если бы к нему не пришла подмога – тонкая свирель, бубен и рожок, музыки никто бы и не услыхал.
«БУДЬ Я ПРОКЛЯТ!!!»
Пан Пац едва не лишился чувств. Впервые он видел НАЯВУ такую чушь.
Впрочем, жаловаться ему было не на что. Эта чушь, как-никак, избавила его от скорой встречи с кой-какой малоприятной костлявой особой в чёрном балахоне.
А потом всё завертелось, словно снежная пурга, закружилось, словно вихрь и…

Вечерело. Бархатные сумерки мало-помалу опускались на Чигривилль, но не было в нём места той тихой грусти, которая приходит с наступлением ночной мглы: Чигривилль гулял.
– Дарина! Дарина!
– Уиииии!
– Дарина, очнись!
Грузный, неуклюжий пан Пац напрасно пытался изворачиваться, лавируя посреди кадрили. Пони то и дело натыкались на него, словно корабли на рифы – но, будучи слишком радостными для того, чтобы браниться, только смеялись.
И от этого Ржеву становилось не по себе.
Ещё его злило то, что он никак не мог догнать княжну. Её розовая шёрстка мелькала то там, то сям – и казалось, что гоняться за ней – это всё равно что пытаться ухватить копытами ветер.
– Дарина!! – ревел он, продираясь сквозь толпу.
– Чего? – откликнулась наконец та, не переставая, впрочем, скакать, как полоумная.
– Подойди сюда, быстро! – закричал Ржев и тихо выругался, когда ему в бок врезалась очередная парочка.
– Чего? – княжна подскочила к пану Пацу и одарила его лучистой улыбкой.
Единорог мёртвой хваткой схватил её и прижал к себе.
– А теперь успокойся.
– Дядя Ржев! – хихикала Дарина, пытаясь вырваться. – Что стряслось-то?
– Богдан здесь.
И подобно тому, как во мгновение ока тускнеют глаза пронзённого стрелой, так потускнели глаза прекрасной княжны. Улыбка сползла с мордочки, грива потеряла былую пышность и розовая пони затряслась всем телом.
– Д-д-дяд…
– Вот что, – отрезал Ржев, порядком вышедший из терпения. – Сейчас мы берём копыта в копыта и бежим.
– Л-ладно…
– И никаких мне дурацких выходок вроде этой!
– Какой «этой»? – понурилась княжна. – Я… я же просто хотела повеселить пони…
– Да, и спасла нам обоим жизнь! Но, клянусь Солнцем, это было так… так… тьфу! Короче, пошли! Нет времени.
Тут он вздрогнул и обернулся.
– Разойдысь! – кричали позади. – Расступысь, Дискорд бы вас побрал!
– Побежали!
И они побежали, что было духу.

***

Искряна Земирежская лёгкой рысцой трусила по пустынной дороге, и в одной из её сумок покоился заветный ключ, подаренный ей заботливой бабулей Кузнечихой. Этот ключ открывал драгоценную дверь – дверь к покою и миру.
Дверь домой.
Но она не знала, что дома больше нет. Она не знала, что её родителей не миновала нещадная расправа Чигривилльских битяшей. Она не знала, что их бездыханные тела покоятся на дне Чиетреца.
Она не знала.
«С ними всё хорошо, – думала единорожка. – В конце концов, Чигривилль под копытом князя Доминика Черешецкого. Бунт ещё не зашёл так далеко…»
«А вот мне, – добавила она, – стоит позаботиться о себе самой».
Ведь в Эквестрии наступала ночь.
А вдалеке протяжно, надрывно выли волки – как будто чувствовали, что кровопролитие только-только начинается...

***

Богдан пробудился на заре – пробудился и тотчас же застонал. Рана на голове взорвалась вспышкой боли, словно кто-то опалил её факелом.
– Какого? – охнул он, обхватив голову копытами. – Какого?..
– Лежите, пан атаман, лежите.
– Кто это?
Он лежал на тёплой постели, в горнице с маленькими окошками, из которых в комнату просачивались тусклые лучики света. Снаружи, за бревенчатыми стенами, пели пташки и гомонили пони.
– Где я? – выдавил он, оглядевшись – беспомощно, точно маленький жеребёнок.
– У добрых пони, в Чигривилле.
И тут Богдан разглядел, кому обязан жизнью.

Анджей всю ночь не сомкнул глаз: он хлопотал над полуживым врагом своего господина, над своим личным врагом.
Он хлопотал над Богданом Сиромахой.
– Т-ты? – простонал Богдан.
– Так, ваша милость, – пожал плечами Анджей.
– Ты… ты же этому, Несвижскому служишь.
Анджей отвернулся с насмешкой на губах.
– Надоело, – бросил он. – Тошно стало пресмыкаться – вот и не служу больше. Вот, думаю, дай-ка к битяшам подамся…
– А за это, – добавил он, потерев щёку, – я на вас зла не держу. Ну, ударили и ударили – вышли из себя, с кем не бывает.
– Вот как… понятно… Послушай, Анджей, – встрепенулся он. – А что со мной случилось-то?
– Много крови потеряли, вот и сознания лишились. Поотрывать бы головы битяшам вашим за такое врачевание – только хуже сделали, подлецы. Ну, ничего, – улыбнулся он, – вы у меня живо на ноги встанете. Лечить я умею.
– Дарина! – выдохнул вдруг Сиромахо, рывком сел и едва не вылетел с кровати, как ядро из пушки. – Увёл её от меня этот чёртов Пац! Увёл, шельма!!
– Тс-с-с! Вам, ваша милость, покой нужен!
– Пусти меня, вражий сын! – прошипел Сиромахо. – Пусти, не то…
И снова по ране как из пушки выпалили.
Богдан выдохнул и повалился обратно.
– Вот так, – сказал Анджей. – Успокойтесь.
Дверь с треском распахнулась. В горницу ворвался Юрко.
– Зекора прыбыла, пан атаман. Ещё прылетив посол от Луны, з наказом. Дило важное, говорить.
– Посол? – вздрогнул Богдан. – Впусты его сперва.
– Ты, лекарь, – кивнул Юрко Анджею, – выйди.
– Ступай, Анджей, – вздохнул Сиромахо. – Спасибо тебе за заботу.
Анджей кивнул и вышел прочь.
Сойдя со ступенек, он с удовольствием, как будто впитывая лучи рассветного солнца, вдохнул свежие ароматы зари – ароматы росы, прохлады и свежести. Потом он потоптался на месте и пошёл своей дорогой.
«Ну кто же знал, – думал он с улыбкой, – что всё так сложится. Вот он, Богдан Сиромахо, в моей власти, и он уже мне доверяет. Теперь дело за малым».
Он и впрямь не ожидал, что так повернётся колесо судьбы. Несколько дней назад он и вообразить себе такого не мог, и появление Богдана застало Анджея врасплох. Когда в город ворвался отряд битяшей с криками «лекаря, лекаря!» он не знал, кого ему придётся выхаживать. А когда узнал, то идти на попятный было уже поздно.
И если раньше он знать не знал, и ведать не ведал куда идти и к кому примкнуть, то теперь последний кирпичик в крепости его замысла занял своё законное место.
Анджей потёр щёку. Она все ещё побаливала после того оскорбительного удара.
Анджей ухмыльнулся. Скоро кто-то поплатится за запятнанную честь обедневшего чистопородного.
Да, ненависть наложила на юного единорога свою страшную печать. Мало в нём осталось от плутоватого, но добродушного парня, которого знал и любил пан Несвижский.
Ещё меньше – от того, кого знала и любила волшебница Искряна Земирежская.