Автор: Chatoyance
Перевод: Веон
Оригинал

Начало
Предыдущая глава

Глава тринадцатая
Шесть новых утр
Эшер и Мило — Часть третья

Окно в конце коридора находилось на почти пятисотметровой высоте над крышей массивной замковой цитадели. Башня находилась у внешней стены, так что всего несколько метров отделяло её от края крыши. Сама цитадель возвышалась более чем на триста метров над верхним ярусом Кантерлота, затем шли ещё триста метров и ещё два яруса города, за которыми начиналась колоссальная полуторакилометровая пропасть, заканчивавшаяся на зелёной равнине, лежавшей у подножия Кантерлотской горы.

В условиях земной физики весь Кантерлот с его горой, городом и замком был бы просто невозможен в принципе. Он бы обрушился ото всех мыслимых причин, начиная от закона обратных квадратов и заканчивая углом естественного откоса. Земные силы межатомного взаимодействия были бы просто не в состоянии удержать такое мегасооружение вместе, а широкие полукруглые висячие сады рассыпались бы задолго до того, как их смогли бы достроить.

Но это была не Земля, и физика, в которой эволюционировало человечество, здесь не имела силы. Двеоны занимали место атомов, планарное притяжение заменяло гравитацию, а закон обратных квадратов впервые был встречен только когда копыта впервые ступили за грань эквестрийского космоса. Давление воздуха на вершине почти отвесной Кантерлотской горы оставалось таким же, как и на широких равнинах у её подножия. Мало того, небо действительно являлось куполом — пусть не хрустальным, но всё-таки твёрдым, солнце и луна представляли собой огромные чародейные диски, скользившие по его поверхности, а звёзды — сияющие самоцветы, вправленные в небесную твердь.

Селестия и Луна подбирали любые крупицы порядка, какие могли найти, кружась и качаясь на волнах хаоса, оставшегося после падения Дискорда. Лишь одна вещь в их вселенной оставалась постоянной — руины простого замка, доставшегося им. Он выглядел древним, однако его могло выбросить из пучин дискордова хаоса уже изначально созданным таким, чтобы казаться старым. У сестёр сохранились воспоминания, разрозненные, обрывочные воспоминания, о том, как они жили в замке, но даже они могли оказаться полностью ложными.

Руины замка оставались недвижными и постоянными, и сёстры, ибо именно так они думали о себе, держались за него, пока всё вокруг бурлило и менялось в беспросветном ужасе. Замок также послужил им путеводной нитью — он был направлением, указывавшим за пределы хаоса на то, к чему сёстры стремились больше всего на свете. К Порядку.

Крошечные смотровые "глазки", не больше земного протона, принесли Селестии ответ. Замок указал им путь, сёстры последовали за этим лучом надежды и жадно всматривались в каждое новое видение другого мира. Новые концепции проникли в их умы: ровные поверхности, которые не меняются, ровные поверхности назывались "землёй". Груды земли — "горы" — и большие скопления стабильной, неизменной воды в "морях", "озёрах" и "прудах". Широкий купол наверху, нежно-голубой с одной стороны и иссиня-чёрный с другой, который каким-то причудливым образом вращался.

Долгое время сёстры брали то, что могли разглядеть в чужом мире, и воплощали его у себя в меру своего понимания. Таким образом, вначале земля была отделена от хаоса, а затем и сам хаос был закрыт куполом, сделанным из её изнанки — пространство легко искривлялось и выворачивалось по воле сестёр, ибо это было то, что они хорошо знали и понимали.

Со временем Селестия приметила жизнь. Твёрдое существо бегало на копытах и глубоко дышало воздухом. Если вселенная становилась лучше от порядка, тогда и собственное существование могло сделаться только лучше, если самому стать твёрдым и постоянным. Сёстры приняли постоянную форму и сделали свои первые шаги по безбрежной равнине, которую они сотворили. И в этот самый миг, окружённые оглушающей тишиной, они заплакали, ибо поняли, насколько они одиноки.

Жизнь подобна узору, который можно повторить. И со временем более маленькие и простые версии теперь уже сестёр-пони начали бродить по суровому ландшафту, пощипывая редкую растительность, которую Селестия создала на основе виденного в другом мире. У меньших пони были глаза и уши, копыта и хвосты, и эти копыта гремели по земле, когда они галопом мчались по её просторам.

Перидот Кабошон мчалась галопом, и её копыта гремели не по земле, но по мраморному полу на пути к широкому окну в конце коридора. Её понячьи глаза ничего не разбирали от слёз, её понячье сердце ничего не разбирало от отчаяния. Её жеребёнок презирал её, а она презирала за это себя.

Когда Слоана Кэмерон ещё только-только стала Перидот, когда она прошла репаративную понификацию, выполненную принцессой Луной, свои первые шаги она делала в замешательстве. Чистые эмоции затопили её разум — эмоции, которые она всю свою человеческую жизнь училась игнорировать и подавлять. В среде Добрых Семей не выбьешься наверх, будучи сентиментальным. Чувства становились первой жертвой в войне за власть и влияние в реальном мире, и эту жертву Слоана принесла с готовностью.

Но Перидот, Слоана-пони, обнаружила себя на новой войне, коль скоро человеческая власть стала для неё навеки недоступна. Эта война шла в её душе, и в отличие от большинства новопони, она не была рада всепоглащающему состраданию и непорочности, которые теперь царили в её новом уме. Она не понимала их. Она никогда прежде не позволяла себе их испытывать, и теперь их чужеродность пугала её. В отчаянии она вернулась к привычной тактике и стала сопротивляться странному изо всех сил.

Но битва была неравной, и она теряла позиции каждый час. В конце концов холодное безразличие с тяжкими всхлипами уступило осознанию, сколь многого она лишила себя, будучи человеком, и бесконечному сожалению этому факту.

И вот, теперь уже благодарная за свои новые чувства, Перидот Кабошон обнаружила, что стоит перед новой проблемой: она не имела ни малейшего понятия, как выражать эти тёплые, нежные чувства, жившие в её душе.

В первую же ночь после понификации Перидот ждало ужасающее открытие. Её план, как провести триста свежеобретённых лет жизни, рассыпался на глазах. По её замыслу, она должна была постепенно захватить эквестрийский королевский двор. Она планировала основать здесь новую, понячью, версию Добрых Семей. Чтобы самой оказаться во главе, разумеется. В первую же ночь все эти цели утратили для неё всякую ценность. Она сбежала из Человечьей Масады сразу после истории с ружьями и беконом, движимая честолюбием и жаждой мести, но теперь эта мотивация начинала в ней угасать.

Теперь, будучи на другой стороне видового барьера, бывшая Слоана Кэмерон внезапно ощутила, что находит строительство империй непривлекательным, а месть — нежеланной. Ни то, ни другое не приумножало всеобщее счастье, не демонстрировало заботы. Действительно, все эти устремления были теперь противоположностью всего, что наполняло её сердце.

Перидот ворочалась в постели, не в силах уснуть, и всё отчаянно пыталась понять, кем же она стала, и что важно для этого нового существа, которое думает о других и жаждет гармонии превыше власти. Одна мысль возвращалась к ней снова и снова на протяжении всей этой бессонной ночи — Мило. Её жеребёнок. Её первый и единственный жеребёнок, её любимый Мило.

Любимый. Эта мысль потрясла её. Как человек, она никогда не позволяла себе ощущать любовь. Теперь же это чувство жгло её изнутри, словно кусок раскалённого угля. Любить кого-либо или что-либо среди вечно враждующих Добрых Семей значило проявить слабость, стать уязвимым к эмоциональному шантажу, манипуляциям и разорению.

Мило. Она любила своего жеребёнка. Всегда любила, хоть никогда не показывала и не признавалась в этом. Вместе с этой абсолютной уверенностью её охватил абсолютный стыд — он ведь, наверное, чувствовал себя ужасно отвергнутым. Сколько бы она ни пыталась, Перидот не могла вспомнить хотя бы одного раза, когда она обнимала своего ребёнка. Она даже не была уверена, что хоть раз держала его на руках, когда он только родился.

Она коротала года в ожидании, когда её изувеченный Мило будет возрождён, исцелён, преобразован. Только этим она теперь и жила. Когда придёт время, она будет там, она всё исправит. Она будет своему жеребёнку той матерью, которой всегда должна была быть. Она зафиксировала в своём уме эту сцену: Мило поднимется на ноги, как новопревращённый пони, и побежит к ней, на ходу выкрикивая её имя.

Если только... Если только он не возненавидит её за прошлые ошибки. Он мог увидеть её насквозь, осознать, что её любовь раскрылась только благодаря её эгоистичному бегству из Масады, а вовсе не из-за заботы по отношению к нему. Он мог понять, что она понифицировалась не ради него, а ради очередного коварного злокозненного плана.

Именно это теперь и произошло. Мило не побежал ей навстречу. Он не стал выкрикивать её имя. Он посмотрел на неё с презрением, которого она и заслуживала. Презрением, которое она заслужила годами пренебрежения и эмоциональной холодности. Копыта Перидот с грохотом обрушивались на мрамор. Окно было впереди, уже совсем близко. Сейчас она пролетит через него и вылетит из жизни своего бедного маленького сына. Это было единственное, что она могла теперь сделать. Она прервёт его горечь, его скорбь, и освободит ему путь к новой жизни с новой матерью без всякой эмоциональной связи с ней. Это будет единственный достойный поступок, который она когда-либо совершала ради него...

Перидот прыгнула. Она взвилась в воздух, с силой оттолкнувшись мощными задними ногами, и полетела прямо к центру огромного стеклянного окна. Сейчас будет громкий звон разбитого стекла и долгое-долгое падение, а потом Мило от неё освободится, и она заплатит за свои ошибки своей же жизнью. Всё зачтено. Все квиты биты.

Стекло затуманилось от её дыхания.

В воздухе по ту сторону окна пролетела плеяда пегасов, гоняясь за заколдованным мячом. Какая-то воздушная игра. Мило теперь был пегасом. Возможно, когда-нибудь и он будет смеяться от восторга, гоняя точно такой же мяч.

Окно не становилось ближе. Вообще-то, если уж на то пошло, оно удалялось, всё быстрее и быстрее.

Перидот заметила, что её зрение стало немного туманным — всё было окутано каким-то бледным серебристым свечением. Свернувшись в воздухе калачиком и посмотрев на свои копыта, она увидела, что они тоже окружены светом. Стены коридора проносились мимо неё, а окно удалялось всё стремительнее и стремительнее. Её левитировали против её воли задом наперёд. Некоторое время она пыталась вырваться, но потом обмякла. Всё было бесполезно. Она была теперь полностью в чужой власти.

Принцесса Луна развернула её и аккуратно поставила на мраморный пол. Зелёная единорожка не стала подниматься и снова бежать. Она просто сидела, сгорбившись, и смотрела в пол, неуклюже распластав задние ноги.

— Нас вводит в смуту решительность твоего отчаянного и нежеланного стремленья. Нет в нашей душе ни капли восхищенья перед ним, живёт же в ней лишь удивление тому, что ты смогла преодолеть всякое сострадание к своему живому телу в безумной жажде загасить самой жизни пылающий огонь.

Принцесса и правда выглядела озадаченной. Пони никогда не пытались совершить самоубийства. В эквестрийском языке даже слова-то такого не было.

— Возможно только заключить, что некая досадная самолюбивость укоренилась в твоём теле его наистарательнейшей трансформации вопреки. Быть может, мы всё же оступились, распутывая хитросплетения твоего чела, и сами потому виновны в твоём неслыханном поступке.

Лицо Луны из ошеломлённого сделалось печальным, она вновь засветила свой рог, и его серебристое свечение эхом отозвалось вокруг головы Перидот. Наконец, принцесса развеяла свою магию и покачала гривой.

— Перидот Кабошон, ты мчишься без руля, влекомая рекой своих эмоций, не ведая ни порогов, ни стремнин. Отныне мы велим тебе никогда более не прибегать к столь малодушному спасенью и, пущей уверенности ради, мы заключили наше веление во плоти.

Зелёная единорожка подняла глаза. Она не чувствовала в себе никаких перемен, но и сомневаться в словах принцессы у неё не было причин.

Тем временем, Луна повернулась к Мило и произнесла:

— Жеребчик новодельный, внемли нам прилежно. Мы обошли все закоулки мыслей и души твоей дражайшей матери и не нашли там ничего, кроме великой любви к тебе, несовершенно буде её выражение. Она хотела бы обнять тебя, как самое дорогое, что есть у неё на свете, и впредь никогда более не отдаляться. Мы заявляем это тебе как непреложную истину, а посему гнев и скорбь твои пусты и лишены смысла, ибо твоя мать сидит ныне пред тобой, объятая одним лишь страхом, что ты не будешь любить её в ответ.

Принцесса ночи склонила голову, посмотрела Мило в его широкие понячьи глаза, затем наклонилась ещё ближе, и лишь внимательное ухо жеребёнка, направленное в её сторону, уловило тихий шёпот:

— Она тебя любит. Иди обними её. Живо.

Чего ни Мило, ни кто-либо другой не услышал, так это одного слова, которое ночная правительница проворчала себе под нос: "Новопони..."

Мило прошёл на ещё плохо слушавшихся ногах туда, где сидела на полу его мать. Не говоря ни слова, он сел напротив ней, а затем бережно обхватил зелёную единорожку передними ногами. Перидот начала всхлипывать, потом завыла, изо всех сил обнимая своего ребёнка в ответ. Мать и жеребёнок крепко держались друг за друга, оба вздрагивая от слёз сожалений, облегчения и радости.

Кримсон, Морнинг и Плантейн тоже ощутили, что их захватывают эмоции, и крепко прижались друг к другу в поисках простого понячьего тепла. На какое-то время в коридоре воцарилась тишина, полнившаяся облегчёнными вздохами и всхлипами от того, что всё так благополучно разрешилось.

Только Луна заметила последнюю вспышку золотого света, ознаменовавшую, что её сестра закончила трансформацию Сергея Брина. Пока всепони в коридоре обменивались радостными возгласами и объятиями, из дверей Комнаты Ожидания показались Свифтвинд и ещё один новый жеребец.

Сергей неуклюже переставлял негнущиеся ноги, время от времени опираясь на идущего возле него сына.

— Я не могу поверить. Я — всё ещё я. Я — всё ещё я... Я чувствую себя как я, только я пони, и это нормально, всё в норме. Я думаю, я — это я. Я должен быть я. Я — всё ещё я!

Свифтвинд качал головой, но держался рядом, чтобы вовремя подставить отцу крепкую спину, если того вдруг подводили ноги. Отец действительно любил его. Его отец пришёл за ним, чтобы теперь всегда быть рядом. Но Свифтвинд знал, что вопреки облегчённым тирадам его отца, Сергей Брин вовсе не был в точности прежним. Больше никогда он теперь не поднимет копыто на сына, больше никогда не причинит ему боль или вред. В этом отношении Сергей Брин навсегда изменился, и этой перемене Свифтвинд не мог быть не рад.

Мило всхлипнул и утёр нос передней ногой, замарав при этом немного шерсти.

— Мам?

Перидот, крепко обнимавшая сына передними копытами, на секунду прижалась мордочкой к его макушке. Она и сама сглатывала слёзы.

— Да?

— Я не понимаю. С тобой что-то было не так? Принцесса Луна это исправила?

Маленький пегас прижался к ней, радуясь возможности наконец-то ощущать её объятья.

— Да... да, со мной кое-что было не так, но принцесса тут совсем ни при чём. — Перидот лизнула его гриву, пытаясь её поправить. Она была ужасно взъерошена. — Когда мы... когда я была частью Добрых Семей, я больше заботилась о них, чем о тебе. Пожалуй... наверное, можно сказать, что я была сломана внутри.

— Но теперь-то всё в порядке? — Внезапно Мило стал выглядеть не столько как жеребчик, сколько как жеребёнок. Перидот впервые смогла ощутить неуверенность и беззащитность своего ребёнка и осознать, что это значит.

— Думаю, теперь да. — Она крепко прижала Мило к себе. — Отныне единственная "добрая семья", которая меня волнует, это мы.

Несмотря на его возраст, момент, подобный этому, был всем, чего когда-либо по-настоящему хотелось Мило. Просто ощутить, что он хоть немного важен для своей матери. Хоть немного любим. Теперь, когда этот момент наступил, казалось, что всё это уже выше его сил, и Мило вновь расплакался. Мало-помалу его слёзы утихли, но некоторое время он ещё держался за неё, зажмурившись и не желая отпускать, как будто боялся, что этот момент пройдёт и больше никогда уже не повториться.

— Всё хорошо, Мило. Теперь всё у нас будет хорошо. — Перидот с трудом оторвалась от сына и поднялась на ноги. — Идём, нам надо догонять остальных. Видишь, всепони уходят.

Мило поднялся на ноги и действительно заметил, что принцессы уже ушли, а Лайм, старшая горничная, объясняет что-то Эшеру... то есть, Свифтвинду... и его отцу. Петра, Сераф... Кримсон, Морнинг и Плантейн разговаривали между собой, и было ясно, что пришла пора двигаться куда-то дальше.

— Мам? — сказал Мило, на ходу прижимаясь к боку матери. Он словно бы не мог надышаться возможностью наконец-то быть рядом с ней. Как будто он голодал много лет подряд, а теперь ему протянули пышный ломоть хлеба. — Мне нужно новое имя.

Перидот засмеялась, с трудом удерживая равновесие:

— И как ты хочешь, чтобы тебя называли?

Мило уткнулся мордочкой в грудь матери, заставив её совсем остановиться.

— Не-е-ет. Я хочу, чтобы ты меня назвала, — сказал он и снова всхлипнул. — Ты ж моя мама.

Это последнее слово он произнёс с благоговением, как будто это было самое сокровенное слово на свете.

Многозначительность этого момента заставила Перидот задуматься. Она была для него целым миром, и лишь теперь впервые осознавала этот факт. Земля, Эквестрия — в любом мире и в любой вселенной ребёнку нужна его мама. И это была действительно универсальная истина.

— Тогда мне надо подумать. Я хочу выбрать какое-нибудь хорошее, чтобы ты мог им гордиться.

Мило опять заплакал, и они пошли догонять остальных.

 

В окна уже светила луна, когда Лайм Щербет наконец-то устроила растущую труппу новопони на ночлег. Три кобылки, конечно же, попросились в одну комнату. Они были лучшие подружки и естественно всегда хотели быть вместе. Свифтвинд с отцом заняли соседнюю, а в комнату напротив от них Лайм поселила Мило с его матерью Перидот.

Кримсон, Плантаня и Морнинг Стар поинтересовались, можно ли им опять попить чаю, как в прошлом году. Лайм отправила Желато за тележкой с чаем и пирожными на всех. Немного подумав, она также велела ей захватить несколько мисок с тайским кокосовым сеном и шиповником, оставшимися после ужина. Новопони часто оказывались голодными после своих трансформаций, и Лайм рассудила, что Свифтвинду, мистеру Брину и Мило скорее всего захочется съесть чего-нибудь более основательного.

Это была одна из многих вещей, благодаря которым Лайм являлась старшей горничной Кантерлотского замка — умение предвидеть нужды ещё до того, как гости поймут, что им чего-то не хватает. Это не так уж сложно, часто думала Лайм. Нужно просто быть внимательной и думать о счастье других. Чего скромница Лайм не осознавала, так это того, насколько исключительной она была и в том, и в другом.

Когда Желато вернулась с серебристой тележкой, Лайм обнаружила, что не ошиблась в своих прогнозах.

— О-о... мнн... это... это просто фантастика. Я даже не мог подумать о том, чтобы попробовать нечто подобное всего несколько часов назад, но теперь... Мннн, мнф... Спасибо вам, к слову. Очень предусмотрительно!

На этом Сергей Брин окончательно замолк, неуклюже толкая миску с тайским сеном по комнате, пока совсем не загнал её в угол, и непрерывно уписывая сено за обе щёки, как будто изголодавшийся пёс. Новообращённый бело-коричневый земной пони с головой погрузился в гастрономический экстаз, непроизвольно воссоздавая первую и самую старую традицию Бюро — Первый Завтрак Пони.

Свифтвинд засмеялся, глядя, как отец непроизвольно для самого себя виляет хвостом:

— Похоже, ему нравится.

— Вот. — Лайм левитировала на пол другую миску и налила в неё воды из кувшина. Было совершенно ясно, что мистер Брин пока не в состоянии как следует пользоваться своим новым телом. Казалось исключительно правильным сделать так, чтобы всё для него было более доступным. — Он, наверное, сильно захочет пить, когда закончит вылизывать эту миску дочиста. Вот немного чистой воды, чтобы не надо было тянуться.

— Папа он немного... он не привык... — Свифтвинд внезапно ужасно смутился за неуклюжее, собакоподобное поведение отца.

— Глупости. Сперва нужно научиться стоять, прежде чем браться бегать рысью, — сказала Лайм и тепло улыбнулась синему жеребёнку. — Я даже не могу представить, как это должно быть тяжело — учиться всему заново, словно новорождённый. Гордись своим отцом. Помогай ему. Он ведь пришёл сюда ради тебя.

Лайм, конечно же, была в курсе всех сложностей и неурядиц, которые сопровождали приход сегодняшних гостей. В этом была часть того, что значит быть гостеприимно распростёртыми копытами Кантерлотского замка. У каждого гостя есть своя история, и эта история определяет, что ему будет нужно, чтобы чувствовать себя хорошо и комфортно. А Лайм ничего не любила больше, чем знать, что у каждого из гостей принцесс есть всё, что ему нужно, и именно тогда, когда оно ему потребуется.

Прежде чем уйти, Лайм проследила, чтобы вторая миска тайского сена, а также большой кувшин воды и ещё один кувшин с мелонадом стояли на низком столике. И действительно, уже было повернувшись, чтобы уходить, она краем глаза заметила, как Свифтвинд тоже сунул мордочку в миску, изголодавшись, по-видимому, не меньше отца. Судя по дребезгу и звону, донёсшимся из-за закрытой двери, маленький единорог гонял свою миску по полу не хуже, чем его папа, захваченный насыщенностью своих новых понячьих чувств.

Три кобылки почти не заметили присутствие Лайм, когда она вошла, чтобы подать им чай и пирожные. Они были такими хорошими друзьями, что единорожка просто не cмогла не улыбнуться. Тёплая атмосфера товарищества напомнила ей о её собственных ближайших соратницах и их совместных похождениях. Кримсон, Плантейн и Морнинг Стар с жаром обсуждали события дня и строили планы возможного будущего для двух мальчиков и их родителей.

Когда Лайм тихо закрывала за собой дверь, она услышала, как Кримсон Бьюти, всегда самая учтивая из всех, крикнула ей вдогонку:

— Спасибо вам огромное!

Лайм расплылась в улыбке. Кримсон оказалась в точности такой милой и доброжелательной, какой казалась её статуя.

В комнате мисс Кабошон Лайм застала Перидот лежащей на кровати, прикрыв мордочку копытцем. Её маленький жеребёнок крепко спал, измотанный от переизбытка эмоций и преисполненный долгожданного умиротворения. Тёмно-лиловый пегас свернулся калачиком, голову положив на живот матери вместо подушки, а спиной как можно плотнее прижавшись к её задним ногам.

Стараясь ступать как можно тише, Лайм принесла ещё одну миску с остатками тайского сена, а также несколько пирожных и чай. Мисс Кабошон улыбнулась и кивнула ей. Будучи единорогом, она могла подкрепиться ими, не беспокоясь, что потревожит своего ребёнка. Здесь Лайм также поставила два кувшина: один с мелонадом и один с водой, а затем оставила мать и жеребёнка наедине.

Завтра они все разойдутся кто куда, но труппа соберётся вместе вновь ещё как минимум один раз. Две статуи оставались в Комнате Ожидания, неспешно коротая года, пока календарь не позволит им вернутся к жизни. Все они были словно куколки, только и ждущие, чтобы превратиться в бабочек.

Или в пегасов, подумала Лайм и хихикнула своей идее.

Плантейн Эйкерс осторожно выползла из постели и тихо прокралась к двери. На это ушло полночи, но вот наконец её друзья крепко уснули и можно было приступить к исполнению своего замысла. Взявшись за ручку зубами, она осторожно потянула её и немного приоткрыла дверь, как раз настолько, чтобы беззвучно проскользнуть наружу. Оказавшись в коридоре, она так же беззвучно закрыла дверь за собой.

Шесть лет Плантейн ждала в своих снах. Говорили, что Луна бродит по царству снов, и там с ней можно было увидеться и поговорить. Так же, как Селестия была солнцем, приносящим каждый день миру новый рассвет, так и Луна служила ночным светилом, ведая делами ночи и провожая конец каждого дня.

Говорили, что Луна провожает души умерших туда, куда они отправляются после смерти.

Ни на минуту Плантейн не прекращала скучать по своей милой длинноухой подруге. Крем Бунней была не просто её самой близкой компаньонкой, она была её учителем, её настоящим другом и, в конечном итоге, её спасительницей. Отсутствие Крем грызло Плантейн, терзало душу, разрывало сердце. Она старалась улыбаться. Она старалась быть хорошей сестрой для Кримсон и доброй подругой для Морнинг Стар, но... теперь её всегда преследовала меланхолия. Она уже не была той пони, которой являлась раньше, потому что её второй половины не было больше рядом.

Сегодня боль превозмогала всякий страх. Луна была таинственной и она говорила древними словами. На Ночь Кошмаров на неё было страшно, и волнительно, смотреть. Немногие осмеливались тревожить её в любое время. Но Плантейн Эйкерс больше не могла терпеть. Если принцесса не приходит к ней во сне, значит она сама пойдёт к принцессе наяву.

Плантейн осторожно кралась по мраморному коридору. Хотя она стремилась идти как можно тише, её копыта всё равно издавали лёгкое цоканье при каждом шаге. Зал за залом, переход за переходом она пробиралась к той части замка, в которой обитала принцесса Луна.

Она подслушала, что после восхода луны принцесса чаще всего удалялась в свои покои. Иногда её можно было увидеть на большом примыкавшем к покоям балконе перестраивающей звёзды. Иногда она и вовсе отсутствовала по каким-то своим загадочным делам. Плантейн надеялась, что сегодня ей будет улыбнётся удача и она застанет принцессу одну.

Башня Луны находилась на другой стороне каменного моста, перекинувшегося на невозможной высоте через пропасть. Плантаня нервно посеменила вперёд, окружённая темнотой внизу и звёздами сверху. Мост казался волшебной голубой лентой в свете луны, а башни и шпили замка выглядели как гигантские фарфоровые зубы. Где-то на середине пустынного моста её гриву тронуло внезапное дуновение, и кобылка остановилась, вертя головой в поисках пегаса, который должен был вызвать этот ветер, но ночь была тиха и никто не летал в небе.

Тёмные фонари висели по обе стороны от богато разукрашенной двери. Стражи тоже не было видно, что показалось Плантане очень странным. Королегвардейцы встречались в замке буквально на каждом шагу, гордо стоящие в своей старинной броне. И все фонари, что попадались ей по пути сюда, ярко горели. Плантаня потрогала каменный парапет, чтобы убедиться, что это не сон. Он оказался твёрдым.

В свете луны можно было разглядеть, что огромные двери слегка приоткрыты. Изображения фестралов, мышекрылых пони, летели по резному, усыпанному звёздами небу, раскинувшемуся на дверной поверхности. Резная луна сияла серебром и серебром же блестели вырезанные на двери звёзды.

По другую сторону дверей её ждала только тьма. Плантаня остановилась на мгновение, набираясь решимости, и наконец шагнула вперёд.

Тьма обступила её со всех сторон. Пройдя всего два или три шага, Плантаня обнаружила, что ничего не может различить впереди. Свет луны не заглядывал в окна и не пробирался в приоткрытую дверь лунной дорожкой, освещая ей путь. Плантаня повернула голову назад, надеясь увидеть хоть какой-нибудь свет и не обнаружила вообще никаких признаков двери.

Маленькая земная пони с осторожностью развернулась вся целиком и слепо побрела вперёд, с каждым шагом высоко поднимая передние копыта, чтобы пробовать ими пустоту. После восьми или девяти таких шагов она поняла, что уже должна была оказаться на другой стороне приоткрытой двери. Ещё пять осторожных прощупывающих шагов окончательно убедили её в этом. Здесь больше не было стены, и не было больше никакой двери.

Плантаня села прямо там, где была, озадаченная, сбитая с толку и напуганная. Ещё ей было стыдно, что она забралась без спросу в личную башню принцессы ночи. Плантаня понятия не имела, как теперь отсюда выбраться, куда бы она ни попала, и во что она теперь вообще ввязалась.

Плантаня подняла ногу в абсолютной тьме и легонько цокнула копытом по мраморному полу в надежде, что лёгкое резкое эхо поможет ей понять размеры комнаты или хотя бы намекнёт на присутствие стен. Но вместо твёрдого мрамора копыто упёрлось в мягкий песок, и это очень испугало кобылку.

Всюду вокруг неё, насколько можно было определить на ощупь, лежал песок. Она сидела на песке, а пол каким-то образом исчез или превратился в него. Запах воды коснулся её чуткого носа, а до ушей начал доноситься звук накатывающихся на берег волн.

Сердце Плантани начало биться быстрее, ибо в этом не было ничего простого и обыденного в её представлении. Здесь явно действовала какая-то могущественная магия. В голове у неё закружились предположения: Может быть, она как-нибудь телепортировалась в какую-то темницу в наказание за непрошеный приход? Хотя нет... здесь совсем не пахло мхом и старым камнем. Запах у воды был свежий и чистый. Песок был скорее мелкий, как на пляже, а не грубый и зернистый, как на полу подземелья.

Может, тогда это всё-таки был сон? Боль в ноге над левым копытом, куда она сама себя укусила, строго убеждал, что она всё-таки не спит. Плантейн подняла глаза, надеясь увидеть хоть какой-то намёк на звёздный свет, но всё та же вездесущая чернота застилала ей взгляд во всех направлениях.

Плих, послышалось в темноте.

Звук был далёкий, но отчётливо влажный.

Плюх.

Уши Плантани навострились, поворачиваясь и нацеливаясь на источник звука, словно радары. Звуки были впереди и чуть слева, и становились ближе.

Плих. Плюх. Плих. Плюх.

Звучало очень знакомо. Как будто какой-то предмет снова и снова окунали в воду, а потом опять вытаскивали. Нос Плантани уловил тонкий аромат дерева. Мокрого дерева и... животный запах. Ах, до чего же знакомый животный запах. Слёзы покатились по щекам кобылки. Этот запах нельзя было спутать ни с чем. Это был запах кролика. Одного совершенно определённого кролика, наполовину являвшегося существом из Вечнодикого леса. Наполовину снежного кролика. Крем Буннэ.

Волосы у неё на загривке начали вставать дыбом, мурашки страха и благоговейного трепета побежали по шее и спине.

Плих. Плюх. Хлюп.

Хлюпанье смолкло в каких-нибудь восемнадцати хуфах от того места, где Плантаня сидела в темноте на каком-то необъяснимом пляже. Запах деревянной лодки и вёсел мешался с почти всепоглощающим знакомым запахом её давно потерянной подруги.

— Крем? — голос Плантани дрогнул в темноте. — Это... это ты?

Плих.

Звук был тихий — на этот раз не весло, а лапа. Плантаня слышала его раньше, когда её длинноухая вторая половинка игралась с водой во время многих купаний, когда они играли в пруду за пределами плантации с её особой особой погодной зоной. Или в тот раз в огромном хрустальном фонтане в Левиафании, когда они давали представление для драконов.

— Крем... ах, Крем! — Плантаня теперь плакала, страх в ней почти полностью сменился горечью утраты. — Тебе нужна помощь? Ты в опасности, или в беде, или...

Плантаня сама не понимала, что говорит, так как понятия не имела, что же тут происходит. Всё, что она знала, это что тьма пугала её и что эта встреча выходила за грани её понимания.

Плуп, плуп.

— С тобой... всё в порядке? — Плантаня наклонилась вперёд, в темноту, направив уши точно на источник звука.

Плих.

Почему здесь было так темно? Плантейн жаждала увидеть свою подругу. Она чуяла Крем чётко и ясно, этот любимый и дорогой ей запах, сильный и яркий и такой живой, и он был прямо здесь, всего в нескольких шагах.

Плантаня стала подниматься на ноги. Если бы только она могла дотронуться до Крем, только дотянуться до неё...

Хлюп! Хлюп! Флуш! Плих! Хлюп! Хлюп! Хлип!

Плеск стал каким-то остервенелым и отчаянным. Плантаня замерла, полуприсев, большей частью веса опираясь на передние ноги.

— Крем? — Плеск тут же прекратился. — Мне лучше остаться здесь?

Плих.

Медленно, осторожно, Плантаня снова уселась на круп. Но, чтобы быть абсолютно уверенной, решила переспросить:

— Мне оставаться здесь, где я сейчас, правильно?

Плих.

Плантаня уставилась в темноту, безуспешно вглядываясь в том направлении, где, как подсказывали ей нос и уши, сидела в маленькой лодочке её подруга.

— Крем... Крем... ты спасла нас, Крем. Ты почти спасла нас всех. Мы потеряли Хэмтона и Катлера и... кое-кого других... но они рассказали принцессам, где нас искать. И люди больше не держат свиней и кур для мяса. Все человечьи дети выжили, они теперь почти все пони. Только Оливер и Айла остались, и у них тоже будет возможность понифицироваться через несколько лет. Ты спасла... ты спасла меня, Крем. Ты спасла мою жизнь.

Плантаня всхлипнула, она не могла больше сдерживать слёз.

Плих.

Плантане захотелось вскочить, побежать на запах своей длинноухой подруги, но что-то внутри заставляло её сидеть смирно. Плантейн не чувствовала здесь ничего злого, ничего враждебного, но она ощущала опасность, как будто стояла у края какого-то обрыва, за которым нет и не может быть возврата.

— Я скучаю по тебе. Я очень по тебе скучаю! Я скучаю каждый день, я скучаю за завтраком, и я всё время оглядываюсь, ожидая, что ты будешь рядом, но тебя нет... и...

Плюх, плип, плип, плих!

Плантаня утёрла глаза и нос шёрсткой над копытом.

— Я знаю. Знаю. Я стараюсь. Очень стараюсь. Кримсон... это Петра, она теперь земная пони, как я... Кримсон теперь моя сестра! Ты знала? У меня теперь есть сестра!

Плих.

— Я не могу... ты не можешь вернуться со мной?

Плих.

— Мне не нравится, что ты сидишь в этом тёмном месте, Крем! Я ничего не понимаю! Я хочу спасти тебя, я хочу тебя вернуть, я...

Новые запахи и звуки наполнили плантанин нос, заставив её замолчать. Они обрушились на неё в темноте словно шквал, внезапный из-за обострённого внимания. Запахи клевера и ягод, и тёплой летней травы. Пирогов, и пирожных, и... кроличий смех. Тоненькие писки и взвизгивания радости и счастья. Совсем как звуки, которые издавала Крем, когда радовалась, только тут их было много и разных.

Плантаня различала топот кроличьих лапок, бегающих и прыгающих вокруг. И музыку — странную, неземную музыку, которая была прекрасней, чем всё, что она когда-либо слышала. Это была вечеринка или праздник, и кролики там были повсюду — столько, что по запаху или слуху не сосчитать.

И слышались намёки на другие запахи. Запах свиней, кур... и запах пони.

— Значит... у тебя всё в порядке?

Плих.

— Что бы там ни делалось... у вас, кажется, весело. Ты счастлива, Крем? Тебе там не плохо? Там хорошо?

Плих.

На минуту её охватило облегчение, поднимаясь откуда-то из груди, струясь из глаз и стекая по щекам. Она подняла ногу, чтобы утереть глаза, а когда поставила её обратно, в ушах у неё раздался гулкий "цок", эхом отразившийся от стен и потолка.

Плантаня огляделась. Мягкий лунный свет проникал в открытые окна, заливая привратные покои башни серебристым сиянием. Пол покрывали чёрные и белые мраморные плитки, выстроившиеся в шахматном порядке, а в глубину интерьера уходил раскатанный поверх плитки ковёр. Низкие столики и диванчики сияли в вечернем свете, и Плантаня могла различить на стенах рамы старинных картин.

Маленькая каштановая кобылка аккуратно поднялась на ноги и медленно развернулась в полнейшей тишине. Широкие двустворчатые двери были слегка приоткрыты, совсем чуть-чуть, так чтобы она могла беззвучно проскользнуть наружу.

Каменный мост вновь лежал впереди в свете луны и звёзд, уводя к величественным залам и укреплениям остального замка. Плантаня сделала один шаг, затем другой, удаляясь со всей возможной скрытностью от загадочной башни ночной принцессы.

Когда она дошла до середины моста, её левое копыто наткнулось на что-то мягкое, явно не являвшееся камнем. Плантаня опустила глаза и приподняла копыто.

Здесь, посреди моста, на тысячу хуфов выше любого сада или клумбы, лежал одинокий белый цветок эквестрийского клевера.

Плантаня уставилась на него, лежащий на голом камне, сплющенный под её копытом. Затем она опустила голову, на мгновение ощутив сладкий травяной запах, взяла цветок в зубы и приладила его в карман жакета.

Волосы у неё на загривке снова поднялись от вновь побежаших по спине мурашек. Плантаня ещё раз глянула на башню ночной принцессы и увидела, что двери её плотно закрыты, а по обе стороны от них горят светлячковые фонари.

Спешно, уже не заботясь о стуке копыт, Плантаня поскакала обратно в замок и не останавливалась, пока не очутилась за дверью своей комнаты и не забралась в постель рядом с сонно бормочущей в дрёме сестрой.

 

Читать дальше

 

"My Little Pony: Friendship is Magic", Hasbro, 2010-2019
"HUMAN in Equestria: A Conversion Bureau Story", Chatoyance, 2013
Перевод: Веон, 2018-2020