Автор: Chatoyance
Перевод: Веон
Оригинал

Начало
Предыдущая глава

Глава четырнадцатая
Пыль четырёх лет

Персонаж "Лайм Щербет" заимствован с разрешения замечательного автора Gabriel LaVedier'а из его блестящей работы "Дамы чайного стола".

Каждый день, сразу после того, как принцесса Селестия опускала за горизонт своё яркое солнце, а принцесса Луна заставляла появиться звёзды и поднимала в небо луну, Лайм Щербет входила в Комнату Ожидания.

В комнате теперь оставались только две статуи: маленькая человеческая кобылка, которую, как узнала Лайм, звали "Айла", и более взрослая будущая кобылка, которую звали "Оливер". Старшая кобылка держала младшую над головой, очевидно, пытаясь спасти её ценой собственной жизни. Мороз охватил почти всю нижнюю половину тела Оливер, так что бедняжка начала бы умирать буквально в следующую секунду после того, как её освободили бы из каменного заточения.

Но, конечно, принцессы не допустят, чтобы такое произошло. Не допустят, если только отважный человеческий ребёнок согласится, чтобы ему помогли.

Смахивая метёлочкой пыль с двойной статуи, Лайм с любопытством разглядывала эту двоицу. Лицо младшей кобылки, высоко поднятой в воздух, было исполнено такого выражения благодарности и ужаса. В этот момент она чётко осознавала, какую великую жертву подруга приносит ради неё. А что подруга? На её лице не читалось ни ужаса, ни страха. Лишь твёрдая беззаветная решимость.

Когда Селестия объявила много лет тому назад, что собирается принять в Эквестрию беженцев, это вызвало немало волнений. Всепони помнили историю грифонов и какими проблемами она обернулась, когда им позволили остаться. Алмазные псы, когда они пробрались в Эквестрию, найдя в неё свой путь, начали свою жизнь в новой вселенной со смерти невинной пони. А драконы... большинство пони старались не думать о драконах слишком много.

Селестия имела дурную привычку спасать всех обречённых и умирающих, и в прошлые времена это приводило ко многим трагедиям, пока всё наконец не удалось уладить. Договор "Pax Equestria" теперь обеспечивал мир между четырьмя величайшими расами — пони, алмазными псами, грифонами и драконами. Но мир в Эквестрии царил не всегда, и эти неспокойные времена стоили многим пони жизни.

Многие, втайне или открыто, возражали против того, чтобы пускать "человеков" в Эквестрию. Споры при королевском дворе не утихали ни на минуту. Это будет как с грифонами, мрачно сулили одни. Будет опять как с собаками, говорили другие. Это может стать очередной катастрофой драконовских масштабов, испуганно шептали третьи.

На это Селестия сказала три вещи.

Люди погибают. Их мир сможет поддерживать их жизни ещё только три поколения, после чего весь их вид вымрет.

Она обещала людям, что спасёт их, в обмен на свою собственную жизнь.

И на этот раз всё будет по-другому. Эти беженцы придут не как странные чужеродные монстры, но как пони, такие же как всепони, что живут здесь. Они не будут убивать, как грифоны, собаки и драконы. Они не будут пытаться вести завоевания, как грифоны или драконы. Они не будут грабить и угонять в рабство, как драконы и псы. Они не причинят вреда ни единому пони, потому что они сами станут ими.

И пусть всё это будет непросто, будут и преимущества. Люди умны и изобретательны. У них есть новые песни и новые истории, новые блюда и способы их приготовления. Став пони, они позволят своей новой расе значительно превзойти численностью псов, грифонов и драконов, что обеспечит интересы пони в их родной вселенной.

И всё-таки возражения не прекращались. Люди разрушили свой собственный мир. Они жадные, жестокие и опасные. Может, понификация и излечивает от этого, но с чего вообще им помогать?

На это Селестия сказала одно.

Люди не были виноваты в том, что являлись такими, потому что они были порождением равнодушной, смертоносной вселенной. Но даже несмотря на это, они были способны на самую изумительную любовь, самую самоотверженную преданность, самое удивительное самопожертвование и самую крепкую дружбу. Даже несмотря на то, что им приходилось жить внутри кошмара, они часто старались быть лучше, чем было им назначено природой.

Лайм обвела взглядом две фигуры. Старшая кобылка знала, что умрёт, что холод настигнет её, но она всё равно подняла свою маленькую подругу над головой. Она остановилась, чтобы не поскользнуться, чтобы не уронить её. Лайм попыталась представить себе этот момент... вот маленькое человеческое существо осознаёт, что нет никакой надежды обогнать смертельный холод. Вот она встаёт, широко расставив ноги, берёт маленькую кобылку на руки и поднимает её, наперекор всему, над головой, думая только о выживании своей подруги и зная, что сама она обречена.

И люди испытывали смерть совсем не так, как Эквестрийцы. Для них конец... действительно был концом.

Лайм попыталась представить, каково это — жеребёнку принимать столь отчаянное решение и в самом деле претворять его в жизнь.

Она подумала о Кримсон, и Морнинг Стар, и других новопони, которых прежде встречала. Нет, тут было совсем не так, как с драконами, грифонами или алмазными псами. Эти странные, тонконогие, плосколицые пришельцы заслуживали второго шанса.

Уже выходя из Комнаты Ожидания, она стала напевать песенку, которую слышала когда-то. Принцесса Луна однажды взяла её и их общую подругу на представление, устроенное новопони. Они сидели на балконе, укрывшись тёмными плащами, слушали и пили чай. Новопони принесли в Эквестрию множество хороших вещей. Свою еду, своё искусство, свои истории и, конечно же, свои чудесные остроумные песни.

"Mairzy doats and dozy doats
And liddle lamzy divey
A kiddley divey too, wouldn't you?
Yes! Mairzy doats and dozy doats
and liddle lamzy divey
A kiddley divey too, wouldn't you?"[1]

— Да, да, определённо не откажусь. Листья ползучего плюща очень вкусные, особенно с чесночком... — произнесла Лайм, ступая по коридору. — О пудинг! Ну вот, теперь я снова проголодалась!

Стефан Бетанкур изучал большую бухгалтерскую книгу, когда наткнулся на кляксу. Небольшое чернильное пятно скрывало фрагмент колонки, в которой отмечалось число семей, пониженных в ранге до прислуги. Перья для письма всё ещё представляли для Бертарелли проблему. Роман был единственным человеком, которому Бетанкур мог доверить подобные вопросы, но даже спустя тринадцать лет он не мог совладать с пером.

— Роман, сколько всего осталось детей?

Ещё одна клякса скрывала это число, и Стафан начинал сомневаться, была ли эта конкретная случайность такой уж случайной.

Бертарелли мрачно поглядел на него.

— Тридцать шесть.

— Из восьмидесяти девяти человеческих детей осталось всего тридцать шесть?

Стефан нахмурился. С тех пор, как его собственная дочь вместе с пятью другими детьми сбежала в пони, новые попытки следовали одна за другой. Согласно новому указу, изданному после инцидента с ружьями и беконом, каждый человек покинувший пределы Масады был обязан пройти немедленную понификацию.

Таким образом, любой ребёнок, сумевший выбраться за пределы стен, мог быть уверен, что станет пони не позднее, чем надо будет ложиться спать. Принцессы не собирались допускать новой трагедии, а взрослые люди были объявлены неблагонадёжными и, даже более того — вероломной угрозой короне. Которой они, по правде сказать, могли бы являться, если бы их план не был сорван призраком проклятой дохлой свиньи.

Сорок пять детей ушли по стопам его мятежной дочери Петры. Каким-то образом они умудрялись выбираться наружу. Стефан подозревал... нет, не подозревал, он был уверен, что дети получали помощь извне. Загадочные проломы в стене, как раз настолько широкие, чтобы смог протиснуться ребёнок. Таинственные ветви плюща, выросшие за одну ночь, чтобы послужить живой лестницей для преодоления баррикады. Туннель под стеной, подозрительно безопасный и хорошо прокопанный.

Но хуже всего было то, что в большинстве случаев родители и другие члены семей уходили следом. Они добровольно выходили за ворота и уходили в пони, чтобы быть со своими детьми. Половина новой прислуги сбежала именно таким образом. Из трёхсот с лишним Добрых Семей в Человеческой Масаде оставалось меньше восьмидесяти. Они больше не могли родить новых детей, и все прекрасно об этом знали. Бетанкур поставил локти на стол и уткнулся лицом в ладони.

Всё было кончено. Он пытался. Он изо всех сил пытался сохранить истинное человечество, его правящий класс, и оставить их людьми, но он проиграл. Дети не могли понять, что есть нечто более важное, чем простое счастье, исключительно долгая и комфортная жизнь, бесконечное изобилие и жизнь в прекрасной волшебной стране чудес. Дети не могли понять ценности настоящей власти. Они не могли осознать всего величия того, чтобы оставаться настоящим человеком, несмотря ни на что.

Что было больнее всего, все эти взрослые люди, которых он считал правящим классом, оказывается, были с радостью готовы сбежать вслед за своими заблудшими детьми. Самым большим шоком для него стало предательство Брина. Из-за простого ребёнка. Этот момент, когда Сергей воззвал к Разделу Шесть, пытаясь заставить Селестию понифицировать его смертельно раненного сына... Стефан до сих пор не оправился от этого потрясения. Когда Брин с боем прорвался за ворота после вступления указа в силу, Бетанкур был ни капли не удивлён.

Уязвлён — да. Рассержен — тоже да. Но не удивлён.

Добрые Семьи превращались в отребье, простой люд, все до одного. Когда-то их предки были королями и пиратами, главарями разбойников и строителями империй. Теперь же большинство из них сбегало, прельстившись мелкими желаниями бедняков — пасторальным изобилием, красотой, дружбой, жизнью полной магии и удовольствий. Они теперь были всё равно что животные, ничем не лучше корпортативных долговых рабов, жизнями которых когда-то повелевали.

— Довольно, Роман. Довольно.

У Бетанкура гудела голова. Ему не надо было даже заглядывать в бертареллевские бумаги, чтобы увидеть числа — они огненными знаками горели на стене. Масада таяла, хирела, угасала. Он, Стефан Бетанкур, взял в заложники всё население Земли, чтобы обеспечить особое обхождение для правящей элиты, и теперь элита пускала это обхождение коту под хвост. "Чего ради всё это затевалось?" — вопрошал себя он. Все эти войны и завоевания, как экономические, так и физические? Все эти усилия, чтобы превратить Землю в их личную ферму с миллиардами работающих на ней батраков? Многовековое стремление стать фактическими королями и королевами планеты?

Но теперь не было больше планеты.

— Уходите. Просто... идите.

Роман Бертарелли ушёл, качая головой, и беззвучно притворил за собой дверь.

Стефан Бетанкур сидел, один во всём Мулескиннере, глядя в окно на чуждую, колдовскую луну. Уйдут. Со временем они все уйдут, и не было никакого способа им помешать. Будущие пони, все как один. Даже Роман, этот старый ублюдок. Но не он. Только не Стефан Бетанкур.

— Я не стану. — Он не знал, может ли лунная принцесса его слышать, но всё равно произнёс это вслух. — Слышишь? Я говорю "нет". В этом мире, вашем мире, ты бы конечно назвала меня чудовищем, верно?

Естественно, никакого ответа он не услышал.

— Я не стану перед тобой унижаться. Уж лучше править адом, чем прислуживать в раю. Мильтон был прав. Если я — последний на свете человек, то я не соглашусь ни на что меньшее, чем моё законное место.

Лицо Бетанкура налилось кровью.

— Я ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! — прокричал он и остановился, тяжело дыша. — Я чёртов... генеральный директор... человечества...

Луна за окном лишь молча сияла в ответ, безжалостно и безучастно.

— Я... я большая... шишка. Большая, мать её, шишка!

Справа, в стороне от луны, Стефан заметил необычный узор из звёзд. Это была улыбающаяся рожица, вроде тех, что были когда-то популярны в гипернете. Должно быть, принцесса выстроила звёзды таким образом, чтобы позабавить любителей ночного неба, которым случится взглянуть в эту его часть.

Даже проклятые небеса этого мира насмехались над ним.

Лиловые с переливами крылья плавными взмахами разрезали воздух, высекая из него скульптуру полёта. Юный жеребёнок-пегас заложил аккуратный вираж, огибая жилую многоквартирную башню, пока в поле его зрения не показался балкон третьего этажа. Помня про висящие на спине перемётные сумки, он мерно захлопал крыльями, мягко приземляясь рядом с большой керамической клумбой, полнившейся пышно цветущими клевером и мальвой.

— Ма-а-а-ам! Я дома!

Перидот отложила в чернильницу перо, которым намечала в магических письменах структуру фокусирующего заклинания для использования в проекте чаротронного микроскопа. За прошедшее время идея успела расшириться до создания инструмента, которым могли бы пользоваться не только единороги. Новая версия микроскопа использовала трубку Бевельмейтера для магического питания ментальной связи, чтобы к ней мог подключаться любой пони. В теории пегасы и земные пони могли им пользоваться вообще без помощи единорога. Фокусирующее заклинание позволило бы им увеличивать и приближать любую вещь, которую они захотят изучить.

Прошло уже два года с тех пор, как её сын вернулся к жизни, а она всё ещё работала над своим микроскопом. Дела в Эквестрии двигались медленно, но им, с другой стороны, и не нужно было никуда спешить. Энтропия не вела здесь строгого суда, не было нужды бояться ужасных засух, заморозков или неурожаев, а все сколько-нибудь опасные хищники подписали "Pax Equestria" и были теперь друзьями. Стремительный прогресс был уделом отчаянных пришельцев из гибнущих миров. Ну, или древних ворчливых единорогов, вроде её научного руководителя.

Перидот мечтала, чтобы её ребёнок смог однажды увидеть то же, что видела она, не прибегая к её помощи. Во всех прочих отношениях медицина и научные исследования не являлись прерогативой одних только единорогов. И земных пони, и пегасов можно было во множестве встретить в любых областях. Земные пони и вовсе играли в медицине особую роль, и если бы им удалось получить хотя бы частичку мистического зрения единорогов, выгоды для всех пони были бы просто ошеломительными.

— Ой, а я не посмотрела, как ты приземлялся!

Перидот очень гордилась лётными умениями своего сына. С продвинутыми техниками он ещё испытывал сложности, зато в основах добился исключительных успехов. Его приземления были особенно хороши, безупречно управляемы и почти беззвучны. Перидот любила просто наблюдать, как её жеребёнок приземляется. В его исполнении это всегда выглядело так восхитительно и непринуждённо.

— Пожалуй, я могу сделать ещё один круг вокруг башни и приземлиться снова, если ты очень хочешь, — сказал он тоном, намекавшим, что он не пылает по этому поводу энтузиазмом.

— Нет-нет, всё нормально. Мама просто... — Перидот осеклась. Иногда у неё перехватывало голос на этом слове. Мама. Единственным, что вызывало в ней большую радость и гордость, чем все её чаротронные разработки, было осознание, как много она значит для своего сына. — Мама просто любит смотреть, как ты летаешь. Это же так удивительно.

Перидот крепко обняла своего жеребёнка шеей, затем спросила, отступив назад:

— Что сегодня было в школе?

Синден Кабошон (его имя означало "гремящая молния" и досталось ему от старинного экспериментального самолёта, который нравился его маме) стряхнул с себя перемётные сумки и направился к кухне.

— Я всё ещё пытаюсь сделать эту штуку, когда ты сначала летишь вверх, потом переворачиваешься и пикируешь назад.

— Переворот Иммельмана? — Перидот направилась вслед за сыном, мимоходом подхватив телекинезом его сумки и повесив их на крючок у двери.

— Нет. — Синден наполнил стакан пряным сидром из бочки и вернул затычку на место, прежде чем отпить глоток. — Ну... то есть, да, но это его человечье название. На самом деле он называется... м-м-м... "Манёвр Нимбусвинг".

Мама вечно называла всё непонятными словами. Иногда это сбивало с толку, особенно когда он никак не мог запомнить правильное название.

— Ну да. — Перидот на секунду прижала ушки. — Нимбусвинг, точно. Извини.

Им обоим ещё столько всего нужно было выучить... или забыть.

— Я подумала, не пойти ли нам сегодня ужинать в кафе. Мне много ещё нужно сделать по проекту к завтрашнему дню, а готовка... ну, в общем, она отнимает много времени. Ты как на это смотришь?

Перидот любила готовить, и ей нравилось, когда сыну нравилась её еда, но сроки начинали поджимать.

Синден тут же оживился от такого предложения:

— Пицца! Давай пойдём в пиццу. Пожа-а-а-луйста, в пиццу, мам?

Перидот вздохнула. С тех пор, как на первом ярусе открылась новая пиццерия, её сына тянуло туда как магнитом... Его и значительную часть населения Кантерлота. Там всегда бывала очередь на входе. Земная кухня была в моде в последнее время.

— Сына, там всегда очередь. Весь смысл того, чтобы идти в кафе, в том, чтобы...

О нет, этот взгляд... Луна милостивая, защитница жеребят... и глупых пони.

— НУ ПОЖА-А-А-А-А-АЛУЙСТА?

Седулус Нестерпимый завтра обязательно будет фыркать и бросать на неё презрительные взгляды вплоть до самого обеда, после которого у престарелого единорога обычно поднималось настроение. Но этот взгляд... этот взгляд на лице её сына!

Её сердце растаяло... как четверо разных сортов сыра под шестью видами овощей.

— Да... мы можем пойти есть пиццу. Опять.

— УРА!!! — Синден выбежал из кухни и поскакал прямо к балкону. — Только для тебя, мам!

Всего одним взмахом пурпурных крыльев юный пегас поднялся в воздух и отправился облетать башню по кругу.

Перидот вышла на балкон и окинула взглядом Кантерлот, посмеиваясь про себя. Микроскоп может и подождать. Нельзя сказать, что от того, что она закончит сегодня, а не завтра, будет какая-то существенная разница. Седулус просто привередничает. Что действительно важно, так это провести время с сыном, слушая, как он провёл свой день, за его любимой едой, и не упустить эти драгоценные неповторимые моменты, пока он ещё не вырос и не перестал нуждаться в ней как раньше.

У неё будет почти триста лет, чтобы закончить работу над микроскопом. А детство коротко и бывает только раз. Перидот чуть было не выбросила возможность быть матерью Синдена на ветер. Ничто в целой Эквестрии не заставит её совершить эту ошибку снова.

Она старалась это не показывать, но она чуть не начала плакать, когда Синден совершил идеальное, мягкое и безупречно плавное приземление. Она так им гордилась.

— Это... было очень здорово, сынок. Спасибо, что показал мне. — Перидот отвернулась и немного всхлипнула. — Иди возьми свой учебник по полётам. Пройдёмся с тобой по этому... "Манёвру Нимбусвинг" за ужином. Может быть, я смогу чем-то помочь.

— НУ МА-А-А-а-а-ам-м!

Вечер оказался совсем не таким свободным от ответственности, как надеялся Синден.

— Пони, которые едят пиццу три вечера за месяц, это пони, которые получают хорошие оценки, — отрезала Перидот. — Не спорь.

Она, конечно, любила баловать своего сына, но всему же есть предел.

— У-у... плюшки-ватрушки.

Синден потопал к своим перемётным сумкам на крючке у двери, сунул нос в правую из них и, порывшись немного, вытащил оттуда зубами свой лётный учебник. Нужен был тот, который пахнет сыром. Синден уже как-то брал его с собой в пиццерию.

— Я вжял!

— Давай так, — сказала Перидот, вешая на спину собственную пару сумок — лёгких и элегантных, — если ты сможешь повторить всю процедуру выхода из сваливания, ни разу не подглядывая, зайдём потом за мороженым.

Синден послушно спрятал учебник под крыло.

— Эм... Если ты сорвался в спуск вопреки стараниям, знай, что это у пегасов зовётся сваливанием!

Мать и сын двинулись вниз по длинной винтовой лестнице, проходящей через всю башню. Дверь они, ни минуты не задумываясь, оставили широко открытой. Это же была Эквестрия.

— Хорошо, — улыбнулась Перидот, — но для мороженого этого мало. Давай следующую.

Синден на мгновение наморщил лоб.

— Пускай полёт и будет крут, самоконтроль спасёт твой круп...

Солнце клонилось к закату. Где-то над первым ярусом, на уровне замка, две принцессы готовились сменить день на ночь.

— ...Не дай расти углу атаки, возьми разгон и не теряй отваги!

Город раскинулся перед ними со всех сторон. Всюду, куда ни посмотри, можно было видеть идущих по своим делам пони: одни шли домой, другие — куда-нибудь ужинать, третьи направлялись на вечерние представления или просто любовались закатом. Перидот подумала, не взять ли им кэб до первого яруса, но потом вспомнила, что по пути есть такой чудесный парк, и город сегодня выглядел изумительно красиво.

Пусть Седулус фыркает завтра сколько хочет. Всюду на улицах уже зажигались светлячковые фонари, заливая всё своим тёплым светом. Где-то, скорее всего наверху в парке, слышалась музыка.

— Очень хорошо! — дала Перидот своё заключение.

Синден просиял:

— Мороженка!

— Да. Ты не возражаешь, если мы туда пройдёмся?

Перидот улыбнулась и кивнула проходившей мимо паре. Единорог и земнопони улыбнулись и кивнули в ответ.

— Неа. Особенно если мы... случайно... будем проходить мимо магазина игрушек.

— Случайно... проходить мимо магазина игрушек?

Бедняжка. Он бы не смог быть менее скрытным, даже если бы специально старался.

— Ну, знаешь... он может оказаться по пути... и если да... было бы интересно... туда заглянуть. Самую капельку.

Перидот с трудом сдерживала смех.

— Только немножко посмотреть. На всякий случай. А то вдруг.

— Именно! — Лицо Синдена просияло. — Ты знаешь, никогда нельзя знать наверняка.

— О, я знаю. Ещё как знаю. — Перидот отчаянно пыталась не улыбаться, но проигрывала этот бой.

— Замеча-а-ательно! — Синден улыбнулся, коварно растопырив уши. Вне всякого сомнения, он мнил себя великим крылатым комбинатором. Маленький жеребчик обернулся и посмотрел на мать: — А почему ты смеёшься?

Закончив вспахивать грядку, Хвиннем повернул голову назад, чтобы разблокировать и поднять нож и отвал плуга. Ещё одно лёгкое движение головой, и они снова были зафиксированы, но уже выше уровня земли. Теперь плуг легко можно было отвести обратно в сарай.

Новопони, когда-то называвший себя "Сергеем", взял себе имя Хвиннем, потому что это показалось ему очень остроумным. Его сын, Эшер, являвшийся главной причиной, почему он пошёл в пони, назвал себя "Свифтвиндом" — "Резвым Ветром". Это было слегка необычное имя, учитывая, что сын у него был единорогом. "Свифтвинд" было бы отличным именем для пегаса, и, вообще-то, Хвиннему часто приходилось вести на эту тему разговоры. Когда он упоминал своего сына, в ответ обычно звучало что-нибудь вроде: "А, он у вас пегас?", после чего приходилось объяснять, что нет, он не пегас, он единорог, просто он очень любит быстро бегать. "А! — следовала тогда удивлённая реакция. — Обычно это пегасье имя, когда с облаками, ветром и всем таким."

Ещё ни разу Хвиннема не спросили о его собственном необычном имени, что это вызывало у него некоторую досаду.

Его сына звали Свифтвинд. Джонатан Свифт. Путешествия Гулливера. Хвиннем доподлинно знал, что книга была переведена (с небольшими купюрами) на эквестрийский язык. Он видел её в местной библиотеке в разделе "иновселенской литературы". Хвиннем. Вот как произносилось "гуингнгнм" — название расы разумных говорящих лошадей из книги Свифта!

Хвиннем вздохнул. Было сомнительно, что много кто из местных вообще ходил в библиотеку. Вопреки усилиям принцессы Луны привить народу большую любовь к чтению ("Чтение есть питанье для ума!"), кампания не возымела особого эффекта в глубоко провинциальном и сельском Восточном Выпаске.

Свифтвинду хотелось жить в таком месте, где он мог бы побегать, где он мог бы играть с животными возле пруда и чтобы вокруг было много деревьев. Кантерлот, таким образом, отпадал, и оставались только границы Эквестрии, почти у самого начала Экспонентных земель. Хвиннем не хотел слишком отдаляться от Кантерлотской горы и Человечьей Масады на её обратной стороне, да и Свифтвинд хотел иногда туда возвращаться, так что Восточный Выпасок был достойным компромиссом.

Неделя на копытах или несколько часов по воздуху было не близко, но и не слишком далеко. Хвиннем и Свифт делили очень уютный двухэтажный домик в деревне, и Хвиннем по-очереди работал на всех фермах. Границы землевладения в крохотном Выпаске были слегка расплывчатыми, так что всепони фактически делили всё между собой, и различные фермы составляли один большой деревенский хутор. Каждый пони получал свою долю от урожая, потому что всепони делятся, и поэтому все помогали в работе на ферме. Хвиннем как-то в шутку заметил, что только пони могли заставить коммунизм действительно заработать.

Никто из сельчан не понял слово "коммунизм". Старый Бинс — старейшина деревни — захотел узнать, что это за "изем" такой, и утверждал, что это не может быть что-то распространённое, потому что иначе бы он про него что-то слышал. Тэнгл — деревенский шерстобрей (и медик, и дантист, и коваль) высказал мысль, что "изем" звучит как что-то съедобное. Хвиннем пытался объяснить, что он имел в виду на самом деле, но всё безрезультатно. В конце концов, отчаявшись, Хвиннем предположил, что изем на вкус похож на клубнику.

Тэнгл и Бинс обдумывали, и дискутировали, и взвешивали, и размышляли. Наконец, они пришли к выводу, что изем — это клубника и есть, просто по-другому называется, а клубника вещь довольно распространённая, так что, по этой логике, Хвиннем должен быть прав. Так что они купили ему сидр "за то, что знает много слов".

С тех пор к Хвинему стали ходить всякий раз, когда понибудь из сельчан чего-нибудь не понимал. А поскольку сам он был новопони и мало что реально знал об Эквестрии, однажды в порыве отчаяния он просто стал придумывать объяснения. Это как будто сработало. Он получил бесплатный сидр, и ни один пони в Восточном Выпаске ничего не сказал. Хвиннем подозревал, что они прекрасно знали, что он берёт объяснения из головы, просто им нравилось слушать, как он излагает.

Но бесплатный сидр есть бесплатный сидр, как ни крути.

— Пап! — крикнул Свифтвинд, подбегая к отцу, и стал помогать ему заводить плуг в сарай. Тщательно закрыв за собой дверь, чтобы курицы не вздумали устраивать в повозках гнёзда, они направились к своему дому.

— Я сегодня был на пруду!

Свифтвинд любил свой пруд. А Хвиннем любил слушать рассказы сына о том, какие с ним там происходили приключения. Иногда Свифт любил искупаться, но большую часть времени он играл со своими друзьями-животными. В Эквестрии, оказывается, было множество разных мелких животных, и все они хотя бы отчасти разумные. Только копытные обладали даром речи, но и другие существа тоже были смышлёными, и у них были свои способы общаться. Свифт подружился со всеми, с кем смог.

— Дасти... это большой лосось, я тебе рассказывал... Дасти сделал этот свой прыжок с переворотом и бултых — прямо в пруд, только вся вода полетела на Попрыгунью, и она как рассердится!

Свифтвинд был весь мокрый от пота. Должно быть, сегодня он изрядно набегался.

— Попрыгунья? — переспросил Хвиннем. За всеми маленькими друзьями его сына было трудно уследить. — Она кролик, да?

— Нет! Жаворонок. Она просто любит прыгать по земле, потому что летать боится. — Ну конечно, птица. Как же он мог не догадаться. — Попрыгунья как рассердилась, что её обрызгали, как начала чирикать, и от этого проснулся Белкин, который спал, и он...

— Белка? — перебил его Хвиннем. — Я не знал, что ты знаком с белкой. А она рыжая или серая?

Хвиннем несколько раз видел белок на картинках в книгах и очень хотел увидеть хотя бы одну вживую.

— Белка? А, Белкин! Нет, он бобёр. Иногда, правда, просто бешеный. Орёт, как баклан. Так вот, Белкин...

— Постой... — сказал Хвиннем, распахивая дверь дома копытом. — Бобра зовут Белкин, а баклана как?

— Баклан не он, а она, пап. — Свифтвинд засветил свой рог и накачал себе из колонки полную миску воды, из которой тут же принялся пить. — Бакланиху зовут Логика. Короче, Белкин проснулся и такой "А-А-А!", а Попрыгнуья такая "ВРЯ-Я-Я!", а...

— Ты знаешь баклана по имени "Логика". В этой деревне. — Хвиннем покачал головой, принимаясь готовить ужин.

— Логика очень умная, пап. Она знает больше любой водоплавающей птицы, которую я встречал, — сказал жеребёнок с самым серьёзным видом.

— Значит, ты знаешь жаворонка по имени "Попрыгунья", бобра, которого зовут "Белкин", лосося по имени Дасти и бакланиху по имени "Логика"? Всё правильно?

Свифтвинд налил себе ещё воды. Он очень запарился, пока бежал.

— А-ха. Ну да.

— Третья база, — выкрикнул Хвиннем, заглядывая в кладовую в поисках мальвы. Ага. Мальвовые корешки. Подойдут.

— Чего? — удивился Свифтвинд.

— Ничего, сынок, не обращай внимания. — С капустой мальва будет в самый раз. Она уже должна была поспеть на огороде. — Сходишь за капустой, Свифт?

— А я не знал, что ты знаешь Капусту! — обрадовался Свифтвинд. — Мне пригласить его к нам на ужин?

Ах да. "Капустой" звали Свифтиного друга-ослика, который жил через дом от них.

— Нет. Я имею в виду капусту, которая растёт на грядке. Принеси её, пожалуйста.

— А-а, — разочарованно протянул жеребёнок.

Хвиннем вздохнул.

— Если сможешь найти три спелых кочана, можешь позвать к нам своего друга.

— Уже бегу! — тут же обрадовался жеребёнок.

Хвиннем посмотрел, как его жеребёнок носится по огороду, и, улыбнувшись, облокотился на подоконник. Тут же из горшка с землёй, стоявшего на окне, показались цветки маргариток, двигаясь и вырастая прямо у него на глазах и щекоча его ноздри своим запахом. Ах да, он же земной пони. Об этом легко было временами забыть. Счастливые чувства заставляли растения быстрее расти и, видимо, то, что он чувствовал к своему сыну заставило недавно посаженные маргаритки в считанные секунды проклюнуться и расцвести.

Свифтввинд уже держал два кочана в магическом поле и рыскал по грядкам в поисках третьего.

Хвиннем осторожно дотронулся кончиком копыта до одной из маргариток, и тут же увидел, как между ним и цветком проскочил зелёный, почти что электрический разряд. Он был едва заметен, и, если специально не приглядываться, его сложно было бы различить. Растение в ответ стало ещё выше и произвело на свет ещё три вкусных цветка. Странное это было дело — быть ходячей магией. Но оно же приносило ему удовлетворение, какого он никогда не испытывал за всю свою земную карьеру.

Груды бумажной работы просто не могли тягаться с тем, чтобы вырастить хотя бы один единственный цветок из своей любви к сыну. Вся эта бухгалтерия и юридическая чепуха. Междоусобицы и семейные дрязги. Попытки разгромить конкурирующие семьи, используя неоднозначные пункты договоров и извращая дух соглашений. Пробиваться наверх было грязной работой.

Хвиннем бережно прикоснулся копытом к земле в горшке, с изумлением глядя, как микроскопические нити зелёного света змеятся по поверхности почвы. Маргаритки при этом как будто встали прямее, словно вытягиваясь по стойке смирно в стремлении ему угодить.

Пробиваться наверх — грязная работа. А вот копаться в настоящей грязи... оказалось чистой работой. Хвиннем изумлённо покачал головой. До чего же тут всё было по-другому — здесь, по ту сторону стен Масады.

— Третья капуста!!! — крикнул Свифтвинд. Три кочана, окутанные голубой аурой, кружились вокруг его головы.

Хвиннем рассмеялся:

— Давай, зови своего друга, Свифт!

Капустные кочаны подплыли к окну, где голубое сияние развеялось, и они опустились на подоконник. Хвиннем проводил взглядом сына, галопом ускакавшего по грунтовой дороге, от беззаботной радости высоко вскидывая копытца.

Поставив сковороду разогреваться, Хвиннем взял в зубы нож. Хватка его была крепка, и он не чувствовал никакого сотрясения, когда рубил капусту пополам с мальвой. "Сладкий соус или пикантный," — на секунду задумался он. Немного того и другого, решил Хвиннем и добавил из обоих флаконов. Похоже, стир-фрай был поистине универсальной техникой приготовления, объединявшей разные миры и вселенные. Хотя, опять же, почему нет? Сковорода есть сковорода, будь это вок или эквестрийский седловой сотейник. Изогнутая поверхность предназначалась, чтобы накапливать излишки масла, хотя и выглядела странно. Но своё дело делала.

Хвиннем добавил ещё немного растительного масла, вызвав новую волну запахов, от которых начинало урчать в животе.

Три года прошло с тех пор, как он прошёл понификацию и променял свои руки на копыта. Первые несколько месяцев было тяжело. Он чувствовал себя неуклюжим и каким-то неродным в своём новом теле. Теперь он и сам удивлялся, как ловко управлялся со всеми принадлежностями, не пользуясь ничем, кроме зубов и копыт. У Свифтвинда была магия, а у земных пони была своя сверхъестественная ловкость и неутомимость.

Хвиннем заканчивал готовить своё импровизированное сладко-пряное блюдо, балансируя большой тарелкой на спине, когда на дороге показались Свифт с его новым другом, которые со всех ног скакали к дому.

Разумные животные, магия, пони и ослики, бакланы и бобры, и зелень, растущая повсюду. Эквестрия — непростой мир... но хороший, решил про себя Хвиннем. Он завёл голову назад и перенёс тарелку на стол в тот самый миг, когда два жеребёнка влетели на кухню.

— Это Капуста, пап! Он мой друг! — просиял Свифтвинд.

Ослик улыбнулся и шевельнул ушами в знак приветствия:

— Здравствуйте, папа Свифтвинда!

И ни тебе проверки биографии, ни докладов службы безопасности, ни оценки финансового состояния и беспокойства о связях, конфликтах интересов и семейной истории. Просто в доме появился новый персонаж, и он был друг. Просто вот так.

— Ну, здравствуй, Капуста! — засмеялся Хвиннем. — Надеюсь, ты любишь себя, потому что именно это у нас на ужин!

Ослик повернул голову и моргнул.

— Я люблю капусту!

Ну да, лошадиные носы. Он, должно быть, почуял, что здесь готовиться, ещё от своего дома.

— Вообще-то, вы ни за что не угадаете, откуда я получил своё имя!

Хвиннем не знал, но у него была весьма хорошая догадка.

Хотя, опять же, если вспомнить всех маленьких друзей его сына, он почти наверняка ошибался.

Лайм Щербет развешивала по всему мраморному залу праздничные сограчаговые венки. Четвёртый год уже почти подподходил к концу. В следующем месяце самой младшей из статуй исполниться восемнадцать по календарю, и тогда Оливер и Айла обе смогут вернуться к жизни.

В последнее время мать Оливер — Иссопия Гарден — наведывалась сюда довольно часто, иногда по два раза в месяц, чтобы повидать своего ребёнка. Она прошла понификацию несколько лет назад, заранее готовясь к тому, что скоро должно было произойти. Лайм довелось несколько раз с ней поговорить.

— Я просто хочу, чтобы у неё был уютный дом, когда она станет пони. Я приготовила для неё самую замечательную комнату и достала всё, что ей только может быть нужно. По крайней мере, я думаю, что достала. Если бы она только сказал мне... — Синевато-зелёная пегаска потёрлась о статую макушкой. — Оливер доверяла Селестии вещи, которые не решалась сказать мне. Я пыталась дать ей понять, что она всем может со мной делиться, но...

— Может быть, малышка Оливер просто не хотела обременять вас тем, что вы не сможете изменить? Довольно очевидно, что ваша дочка заботилась о других гораздо больше, чем о себе.

Лайм всегда старалась ободрить каждого из гостей принцесс, если это было нужно. Вообще-то, Лайм старалась ободрить вообще всех, кого могла. Просто это было приятно — быть ко всем доброжелательной.

— Нет, нет... — пегаска прижала ушки. — В старом мире... это было неприемлемо... родиться не того пола. Оливер отовсюду получала такой посыл. Даже, наверное, от меня.

— Не думаю, что смогу когда-нибудь по-настоящему понять, каково это было для вас. Но вы теперь здесь! И принцессы обязательно всё поправят, можете не сомневаться. Когда малышка Оливер проснётся, её будут ждать только друзья, любовь и поддержка. Правильно? — сказала Лайм и ободряюще тронула беспокойную мать мордочкой.

— Да. Д-да... Я просто сожалею иногда о прошлом. Но вы правы, мисс Щербет. — Её мордочка осветилась улыбкой. — Я теперь здесь. Я готова всегда быть рядом с Оливер, а это самое главное.

Венки не слишком-то помогали оживить Комнату Ожидания, но это была искренняя попытка, и они позволяли хоть как-то включить несчастных каменных детей в жизнь замка. Они не могли ни слышать, ни видеть, ни чувствовать, ни думать, но Лайм нравилось воображать, что они всё-таки как-то чувствовали любовь, которую она им направляла.

Десять лет казались немалым сроком. Но Луна объяснила, что для детей времени как будто не пройдёт совсем. Из всех масадских беглецов Оливер и Айла прождали дольше всех — целое десятилетие, пока Айле формально не исполнится восемнадцать. Их было слишком опасно пытаться разделять.

Через месяц маленький цирк снова вернётся сюда. Лайм гадала, все ли появятся на этот раз. Кримсон и Плантейн, Морнинг Стар, Свифтвинд и Синден, и все их родители, конечно. В этот раз Селестия рассылала особые приглашения всем пони, которых коснулась эта история, чтобы напоследок устроить своеобразную "встречу выпускников".

От этого было даже немного грустно. Выходя из Комнаты, Лайм вдруг осознала, что в следующем месяце будет последний раз, когда Масадская Шестёрка станет частью жизни замка. Она так привыкла к волнительному ожиданию возрождений. В каком-то смысле это было всё равно что открывать подарки, только вместо вещей внутри были новые пони, с которыми можно смеяться и играть, и вместе радоваться магии жизни.

Уже поворачивая за угол, она вспомнила, что забыла свою метёлочку из перьев. Ай разиня. Лайм быстро вернулась в Комнату Ожидания и подняла метёлочку магией. Минувшие четыре года станут последними, когда она присматривала за окаменелыми детьми. Через месяц Комната Ожидания, наверное, совсем исчезнет. В этом коридоре внезапно станет на одну дверь меньше, и никто из прислуги скорее всего не увидит, как это произойдёт.

Но Лайм намеревалась попытаться.

 

Читать дальше

 

"My Little Pony: Friendship is Magic", Hasbro, 2010-2019
"HUMAN in Equestria: A Conversion Bureau Story", Chatoyance, 2013
Перевод: Веон, 2018-2020