Автор картинки — Underpable

Автор: Chatoyance
Перевод: Веон, Многорукий Удав
Оригинал

Начало
Предыдущая глава

Глава 21
В лунном сиянии

Солнце, клонившееся к закату, отбрасывало длинные тени. Лёгкий ветерок колыхал венчики ярких душистых цветов, растущих на широком лугу возле Южного пруда. Неподалёку парил в небе недостроенный Облачный Замок, и его светлые башни сияли белым, словно пушистый мел. По другую сторону озера, за чередой пригорков, возвышались четыре больших холма, а между ними — крыша шатра с красной спиралью и флагом Эквестрии, реющим над ней.

Тихие воды пруда отражали чистую лазурь, берег уступал место высокой свежей траве, нежной и душистой. Четверо новопони, подогнув ноги, сидели среди цветов у тихой воды, и тёплый вечерний воздух обнимал их цветочными ароматами.

Маленькая жёлтая единорожка прискакала к белому пегасу. Простая и бесхитростная в своей любви, она понимала только, что папочка вернулся, а потому прыгала вокруг него, лизала ему лицо, покрывая его нежными жеребячьими поцелуями, и виляла хвостиком, словно обрадованный щенок.

Юная оранжевая пегасочка, ещё не совсем обременённая будущим жеребёнком, замерла с растерянным видом, не понимая, что ей сейчас чувствовать. Пьянящая смесь страха, надежды, радости и гнева перепархивала по её лицу, словно стая бабочек, и ей стоило немалых усилий сохранять молчание.

Земная пони персикового цвета была сама безмятежность — тише воды в пруду. Она безмолвно наблюдала, как маленькая единорожка осыпает жеребца безудержными нежностями, и в глубине души, несмотря на всю внешнюю сдержанность, она как никто другой хотела последовать примеру своей дочки, чтобы буквально утопить жеребца под градом полизушек и поцелуев и никогда-никогда не останавливаться.

— Алекси.

— Каприс.

Она взглянула в его лиловые глаза, цвета поздних сумерек, границы ночи. Они смотрели на неё в ответ с грустью, тоской и сожалением.

В первый раз за всю свою жизнь Каприс не знала, что ей делать. Никакие импланты не подсказывали ей подходящий ответ. Никакие скрытые сенсоры не докладывали о составе крови стоящего перед ней пегаса. У неё не было заготовлено ни плана, ни замысла, ни сценария. Алекси прилетел, она хотела его больше всех и вся на всём белом свете, и вместе с тем отчаянно боялась, что сделает или скажет что-нибудь, что оттолкнёт его ещё сильнее.

Всегда и во всём она стремилась владеть преимуществом, более широким взглядом, более глубоким пониманием. Ей не составляло труда получать всё, что захочется, ведь другие были так просты, так легко поддавались влиянию. Но здесь всё было совсем не легко и совсем не просто, и у неё сейчас не было никаких преимуществ. Она была просто кобылицей, которая ещё никогда не чувствовала себя такой беспомощной и отчаявшейся, что в той своей жизни, что в этой.

— Каприс...

От голоса Алекси у неё всё дрожало внутри; как же было хорошо просто слышать его снова. Она старалась сдержать подступившие слёзы, но глаза не слушались, и не было у неё имплантов, чтобы контролировать их. Она ощущала себя беспомощной в собственном теле, плывущей без руля и ветрил по волнам собственных эмоций.

— Я... хотел узнать, может... что я правда хочу сказать, Каприс, так это то, что, может быть, мы могли бы...

Алекси выглядел растерянным, путался в словах, лишился своей привычной бравады. Он был как будто юный жеребчик, одинокий и потерянный. Это был совсем не тот Алекси, чей голос разносился из громкоговорителей Клиники, и не тот, который сплотил их табун в самый первый день. Такого Алекси Каприс никогда прежде не видела: хрупкий, ранимый, почти робкий, с понуро опущенной головой и грустно поникшими ушами, робко выглядывающий из-под чёлки.

Пампкин хотелось кричать, она хотела заорать, ей столько всего хотелось сказать им, но она прикусила язык, только бы не дать ему волю. В отчаянии она зажала голову между передними ногами, крепко прижав колени к щекам. "Тише, веди себя тише, сейчас их время".

Каприс почувствовала, как по щекам у неё побежали слёзы. Она не велела им течь, но они всё равно текли и не хотели останавливаться. Она понятия не имела, что делать. Следует ли ей сказать что-нибудь? Алекси смолк, он больше ничего не говорил. Нужно ли ей что-то сказать ему? Что, если сейчас правильнее всего молчать? Если бы только у неё была какая-то подсказка, что-нибудь, какой-то способ понять, что нужно делать.

Ряженка наконец успокоилась, её бурная радость сменилась умиротворением. Она лизнула Алекси в губы ещё пару раз, будто для верности, и обернулась к матери. "Ну, что же ты? — как будто говорила она Каприс своим взглядом. — Почему ты сидишь там, так далеко, когда тебе надо быть тут?"

Каприс всегда контролировала ситуацию. Она всегда выставляла напоказ ту маску, которая подходила больше всего, произносила в точности те слова, которые добьются нужного результата, и даже двигалась особым образом, который лучше всего служил её интересам. Сейчас она сидела, замерев на месте. Какую маску следует показать сейчас? Кем она должна стать в этой ситуации? У неё не было ответа. Казалось, что она вот-вот взорвётся. Буквально взорвётся.

Что-то внутри неё сломалось. Она ощутила, как оно ломается, трескается где-то в сердце, где-то в душе. Словно стекло, падающее на мраморный пол. Она больше не могла так жить дальше. Она просто... не могла так. Тяжесть необходимости быть Венецией, быть Каприс, всё время добиваться наилучшего исхода... она больше не могла нести её на себе. Просто не могла.

Персиковая кобылица бросилась навстречу Алекси, опрокинула его навзничь и повисла у него на груди, плача и рыдая, сотрясаясь от жестоких слёз. Каприс пыталась говорить, но вместо слов у неё выходило только какое-то ржание и фырканье, переполненное эмоциями за гранью разума и смысла. Алекси медленно, осторожно сомкнул передние копыта на её теле, прижимая его к себе. Она была словно персиковая буря в его объятьях, проливаясь ливнем на его груди и сотрясаясь громом из тоски и скорби.

Он чуть было не забыл, как приятно от неё пахло, какой мягкой она была на ощупь. Пегас крепче обхватил земную пони, ясно ощущая у себя на груди её хрупкое тело, вздрагивавшее и сжимавшееся от обуревавших её эмоций. Он пытался быть сильным ради неё, ради Каприс, но это продолжалось слишком долго, и он чувствовал себя вымотанным. Он обнаружил, что уже и сам плачет, не помня себя; он больше и не думал пытаться быть сильным и храбрым Алекси. Всё, что он знал, это что ему одиноко, а она была рядом, наконец-то, она была рядом.

Когда Каприс вновь обрела способность дышать, когда её зрение стало проясняться, солнце уже садилось за горизонт. Небо окрасилось в цвет глаз Алекси, его прекрасных, драгоценных глаз, и она даже приметила одинокую звёздочку, прежде времени утвердившуюся на небе по воле Луны.

Грудь Алекси была мокрой от уже начинавших засыхать слёз. Глаза Каприс ощущались как выжатые несколько раз тряпки. Её горло болело от разрывавших его рыданий, а нос отёк и не дышал. Но передние копыта Алекси крепко обнимали её за шею, прижимая головой к его груди, а его задние ноги обнимали её вокруг живота. Каприс шмыгнула носом и фыркнула, пытаясь заставить ноздри снова дышать.

Она подняла голову, чтобы заглянуть в его исчерченное слезами лицо. Их взгляды на мгновенье встретились, передавая то, что не сумели бы сказать слова, затем мордочка Алекси приблизилась к ней, и Каприс растворилась в ощущении тепла его губ, прикосновений языка.

Когда поцелуй закончился, случилось это только лишь потому, что Каприс больше нечем было дышать. Её нос всё ещё был заложен, и ей пришлось высморкаться, чтобы его прочистить. Она чихнула, и на траву вылетели длинные нити соплей. Это было ужасно и ни капельки не привлекательно.

— Ох, Селестия, прости... — Она снова чихнула, высмаркивая остатки слёз вперемешку с соплями, и ничегошеньки не смогла с этим поделать. — ...Прости. Не самый романтичный момент. Извини.

— Ш-ш-ш... ш-ш-ш... — У Алекси не нашлось для неё ничего, кроме улыбки. — ...жизнь полна неопрятностей, даже здесь. Если это значит быть вместе с тобой, я могу потерпеть немножко соплей.

Каприс стало неловко, но Алекси всё смотрел на неё и улыбался.

— Алекси... Прости меня, пожалуйста. Мне жаль, что я на тебя давила. Мне жаль, что я всё пыталась контролировать. Я не хочу быть такой, честно. Меня ничего не волнует, кроме того, что я хочу тебя. Я просто... хочу тебя, Алекси. Ты нужен мне. Ты просто... нужен мне.

Каприс смолкла, не зная, что ещё сказать. Ей просто хотелось повторять эти слова снова и снова, пока Алекси не пообещает остаться с ней.

— А ты прости меня, что сбежал. Я проявил себя трусом, используя свой гнев, чтобы оправдать то, что сбежал, как испуганный ребёнок. Это ты должна прощать меня. — Алекси стал целовать её, затем лизать глаза, и это было приятно. Её веки зудели от слёз, и его язык их успокаивал.

Спустя какое-то время Каприс решилась продолжить:

— Алекси, я правда говорила это всерьёз, тогда, в клинике. Я говорила от всего сердца. Я хочу тебя. Но теперь я скажу тебе кое-что новое. — Каприс сделала несколько глубоких вдохов. Эти слова почему-то трудно было произнести, когда они действительно имели вес. — Я... люблю тебя, Алекси. Я не просто хочу тебя, не просто нуждаюсь в тебе. Я правда люблю тебя.

Как же хорошо было наконец сказать это по-настоящему всерьёз!

— Я люблю тебя! Просто люблю, и всё тут!

Её лицо просияло, и она чувствовала себя так, будто только что выиграла какой-то замечательный приз. На глаза опять навернулись слёзы.

— Я просто хотела сказать это тебе, Алекси. Я... я пойму, если ты не захочешь остаться со мной. Я просто рада, что ты вернулся и меня выслушал. Спасибо тебе.

Каприс лежала поперёк него, стараясь как следует пропитаться ощущением близости с ним, как будто это могло быть в последний раз, потому что... это вполне могло быть так. Она скорее всего слишком далеко зашла, говоря это. Она, наверное, опять всё испортила.

— О нет, ты так просто от меня не отделаешься.

Каприс немного опешила, а Алекси извернулся и сбросил её с себя, так что сам оказался сверху. Затем он поднялся на ноги и посмотрел на неё сверху вниз. Каприс прижала передние копыта к груди, не уверенная, чего ожидать.

— "Я пойму, если ты не захочешь остаться со мной", — сказал он, передразнивая её. — Там, в клинике, ты сказала мне, что ты теперь моя, и что у меня теперь есть дочка, и что мы теперь семья. Ты сказала, что не передумаешь, сколько бы времени ни прошло. Да будет так. Ловлю тебя на слове! Я заявляю права на тебя и на эту жизнь! Алекси остаётся и никуда уходить не собирается; так что пожинай последствия своих действий и даже не думай жаловаться!

Он изо всех сил старался быть суровым и строгим, но смех в его глазах всё равно было невозможно спрятать.

— Абсолютно. — Каприс казалось, что её рот вот-вот порвётся, так широко она улыбалась. — Как скажешь, милый.

Она приняла свой самый кроткий и покорный вид — расчётливое выражение №236, "полное подчинение господину".

— Ах ты... негодная пони! — И с этими словами Алекси начал покусывать и пощипывать её грудь, живот и шею, и Каприс хохотала, потому что это было щекотно, и потому что ей было хорошо, и потому что это было самое замечательное чувство на свете.

Пока луна поднималась в небо, Пампкин изо всех сил удерживала Ряженку на месте. Маленькая единорожка хотела прыгнуть на Каприс и Алекси, но Пампкин оттащила её за хвост, едва только Каприс бросилась на жеребца. Теперь пегасочка старалась успокоить малышку, как могла, хоть за ней и трудно было приглядывать сквозь наворачивающиеся на глазах слёзы.

Она утянула маленькую пони подальше в высокую траву и стала ласково лизать Ряженке ушки, пока крохотный жеребёнок наконец не уснул.

* * * * *

Каприс лежала на животе, тяжело дыша. Алекси всем весом давил ей на спину, но это была приятная тяжесть. Она повернула голову, и губы Алекси жадно приникли к её, но почти тут же отстранились. Он дышал ещё тяжелее, чем она, ведь он делал большую часть работы.

Алекси медленно скатился с неё набок, вздрагивая от смеха в промежутках между глубокими вдохами. С некоторыми усилиями он перевернулся обратно на живот, чтобы лечь прижавшись к ней боком, согреваясь её мягким теплом. Пот на его шёрстке начал испаряться и остывать, так что её тепло создавало приятный контраст.

Каприс прижалась к нему ещё крепче. Она повернула шею так, чтобы её голова оказалась прямо над его, и глубоко вдохнула, наслаждаясь сладковатым запахом пота у него в гриве. Ей хотелось положить на него сверху переднюю ногу, но в таком положении это было неудобно, к тому же ей и так было слишком уютно, чтобы ещё что-то предпринимать. Вместо этого она стала лизать его ушки, неторопливо и ласково.

Луна уже высоко стояла в небе, и звёзды блестели, словно бриллианты, рассыпанные по необъятному пурпурному ковру. Ночное небо в Эквестрии никогда не бывало абсолютно чёрным; оно всегда светилось глубокими насыщенными красками: тёмной и таинственной синевой, неоглядным и мерцающим лиловым, безбрежным благородным пурпуром.

— Каприс... — произнёс Алекси тихо и нежно, почти шёпотом. Она ещё никогда не слышала, чтобы его голос звучал так.

— М-м-м? — Каприс немного пробивала дрожь, но вовсе не оттого, что ей было хоть чуточку холодно.

— Я хочу, чтобы ты знала. Я тоже тебя люблю. Мне кажется, я полюбил тебя с первой минуты, когда тебя увидел, когда меня вызвали, чтобы отнести тебя из конверсионной. Мы с Бетани сидели тогда с тобой, пока ты не проснулась, но... я не мог оторвать от тебя глаз. Да и рук, если уж честно.

— Хм-м... хех... припоминаю. Ты гладил меня. Я ещё долго то просыпалась, то проваливалась в сон, но я помню... ты гладил мою гриву и фланки. Ах ты неприличный жеребец.

Каприс улыбнулась ему, глядя из-под полуприкрытых век.

— Очень неприличный, ведь я тогда ещё был человеком. И Алекси ни о чём не жалеет!

Каприс улыбнулась ещё шире — вот теперь он был больше похож на Алекси, которого она знала.

— Тебе это не казалось странным? Я тогда вела себя довольно напористо, и меня ничуть не смущал видовой барьер. Скажу тебе по секрету: меня это даже заводило. Я немного жалею, что мы... ничего не сделали тогда.

Каприс широко улыбнулась.

— Ах ты плутовка! И ты ещё называешь меня неприличным. — Алекси потёрся головой о её шею. — У меня тогда были свои... сложности. Пожалуй, это и правда было немного странным для меня... Хотя не думаю, что ты много потеряла. Я был тогда не так одарён, как жеребец. Сказать по правде, я был бы в ужасе, будь это так. Мамочки!

Каприс захихикала в ответ, потом громко засмеялась, и Алекси засмеялся вместе с ней. Да, у пони эти с этим делом было... несколько интенсивнее. Тут уж сомнений нет.

— Но это был бы ты. Вот что главное. — Каприс начала любовно вычёсывать Алекси гриву. По крайней мере, куда могла дотянуться. — Ну, и фактор экзотичности тоже. Будем с собою честны, мы же взрослые пони.

— Тогда прости меня, что не угодил, когда мог. Теперь буду вечно об этом жалеть. — Алекси перекатился на живот, а потом ползком подобрался к Каприс, чтобы снова лечь с ней бок о бок, только на этот раз они были наравне, чем он и воспользовался, чтобы поцеловать её.

— Хмм-хм-хм-хмм... — засмеялась Каприс сквозь занятые губы. — Нам просто нужно будет возместить это упущение со временем. У меня есть кое-какие идеи... которыми... — Каприс отвлеклась, прижавшись к губам Алекси. Они были такими мягкими и тёплыми. — ...я могу... поделиться... если... хочешь.

— Кхем-кхем! — послышалось из темноты. — Можно мы... пойдём домой уже?

— ПАМПКИН?!?

Каприс и Алекси подскочили от неожиданности и стали озираться по сторонам, но так ничего и не увидели, кроме цветов и высокой травы.

— Я... не хотела возвращаться на холм одна в темноте! — Голова Пампкин вынырнула из травы примерно в двадцати пяти копытах от них, словно какой-нибудь чёрно-оранжевый перископ.

— БЁНКА! — пискнул ещё один голос возле неё.

— Ой, и Ряженка, кажется, есть хочет.

Каприс и Алекси снова плюхнулись на траву, в ужасе глядя друг на друга. Затем они начали смеяться, а потом хохотать, катаясь по траве и дрыгая ногами в воздухе.

— Мы ПОНИ! — прокричал Алекси. — Я ЖИВОТНОЕ ГРЕБУЧЕЕ!

И он засмеялся снова.

— ПОНИ! — крикнула Каприс, протянув все четыре копыта к звёздам. — И ты абсолютно прав, милый, — добавила она уже тише.

— Эквестрия. Что за страна! — Алекси покачал головой, катаясь гривой в траве. — Всё, я сдаюсь. Нет больше человека-Алекси. Был, да весь вышел. Капут!

С этими словами он откинулся навзничь, выпучив глаза и вывалив изо рта язык.

Каприс засмеялась и потыкала его в бок копытом.

— Ну перестань, детей напугаешь.

— Напугаю детей! — Алекси снова ожил и проревел: — По-моему, ты спохватилась слишком поздно!

— Это было не страшно, это было прекрасно. И я не ребёнок — мне уже рожать через пару месяцев! — обиделась Пампкин.

— Ты извращенка, и вообще, я говорила о Ряженке. — Каприс показала язык своей сестре. Извращенке.

— Я не извращенка, я просто темноты боюсь.

Пампкин изо всех сил старалась выглядеть оскорблённой, но если коварство когда и собиралось поселиться в ней, сейчас оно, видимо, в ужасе убежало.

Каприс поднялась на ноги и позвала Ряженку — голодная единорожка тут же устремилась к ней, воодушевлённая перспективой ужина.

— Я вовсе не хотела тебя обидеть, милая. Я думаю, это просто показывает, какие мы всё-таки близкие сёстры.

От этого щёки Пампкин немножко порозовели. Каприс не могла этого видеть, но знала сестру достаточно хорошо, чтобы это предположить.

Алекси лежал теперь на животе, наблюдая, как кормится Ряженка. Его взгляд блуждал по телу Каприс, мысленно отмечая самые любимые местечки. В конце концов пегас сдался, осознав, что нелюбимых просто нет. Она была так прекрасна в лунном свете. Её взъерошенная шёрстка блестела в свете луны, спутанная грива почти искрилась. Она казалась такой безмятежной, когда вскармливала своего жеребёнка. На мгновение Алекси представилось, что он попал в рай. Должно быть, сыворотка не сработала и он умер там, в клинике, а Эквестрия оказалась раем.

Когда Ряженка наелась и сыто рыгнула, все четверо неспешно направились к холму, который уже привыкли называть домом. Каприс споткнулась и чуть было не упала, но Алекси был рядом, чтобы подставить ей бок. Она постаралась идти осторожнее — трава здесь была совсем уж высокая и к тому же вся перепутанная.

Алекси, Каприс, Ряженка и Пампкин аккуратно пробирались между спящими телами членов их табуна, расположившихся на ночлег по всему центру деревни. Пары лежали рядом, прильнув друг к другу головами, группы сбивались в кучки, чтобы быть ближе друг к другу. Члены семьи устало взобрались на холм, нашли своё любимое место, зелёное и буйно растущее, окружённое кольцом из маленьких белых цветочков — явный признак того, что некая земная пони проводила здесь очень много времени, — и стали укладываться спать.

Ряженка свернулась на земле рядом с мамой, как всегда положив голову на внутренней стороне её бедра, поближе к вымечку. Алекси свернулся вокруг Каприс, положив на неё сверху переднюю ногу и уткнувшись носом в её гриву. Пампкин легла с другой стороны, рядом с Ряженкой, и пристроилась головой у Каприс под подбородком. Им было тепло и уютно лежать так вместе, и это была самая сущность любви.

В небе над деревней Саммерленд плыла яркая луна, заливая всё своим мягким светом. Сегодня табун был един, сегодня ночью все пони были вместе, каждая семья была целой и ночь полнилась блаженным спокойствием.

И на одном особом холме, залитом серебристым лунным светом, Алекси крепче прижимал к себе свою Каприс, уверенный наконец, что за обе свои несуразные жизни принял хотя бы одно решение, которое являлось истинно, безупречно, неоспоримо правильным.

 

Читать дальше

 

"My Little Pony: Friendship is Magic", Hasbro, 2010-2019
"The Taste Of Grass", Chatoyance, 2012
Перевод: Веон, Многорукий Удав, 2018-2020