"Дружба сильнее Войны!"

Название: Дружба сильнее Войны!
Автор: MaîtreSerge.
Фандом: MLP: FiM
Жанр: Исторический кроссовер.
Размер:
На данный момент: 64 страницы. Первая часть завершена
Планируемый: 4 части, точный размер в главах/страницах неизвестен.
О рассказе:
Этот рассказ пойдёт об удивительных хитросплетениях судьбы, что ведёт сквозь раскалённое докрасна горнило войны столь непохожих друг на друга пони...
На дворе XV век — суровое, лихое время. Велькская Республика, могущество которой уже подточено двумя изнурительными войнами, на грани новой войны. Беспорядки в самой республике, связанные с бегством младшей сестры королевы Селестии, — Луны, на Запорожскую Вольницу, наводят на страшную мысль о скорой, кровавой и жестокой смуте.
Меж тем, когда на Велькскую Республику надвигается страшная буря, в ней остаётся место и доброте, и дружбе, и любви. Но как знать, насколько крепка дружба? Как знать, до чего любовь может довести пылкое сердце?

В: Ну вот зачем было мешать пони с войной?
О: Вот так вот мне захотелось, чего поделаешь. Вообще, к слову, я увлекаюсь историей, а в XVII веке, вернее, в событиях, происходивших в восточной Европе, для меня есть что-то неотразимо притягательное...
В: Будут ли в рассказе персонажи из сериала?
О: Да, будут, несомненно. Возможно, они поменяют имена, возможно, окажутся совсем в других условиях, но это будут они самые. Кому-то удастся пробиться на первый план, кто-то будет на втором, ну а кому-то придётся толкаться в "массовке".
В: Как пони удаётся в рассказе держать оружие — например, саблю или ружьё?
О: Природный телекинез. В сериале персонажи неоднократно держали что-нибудь в копытах.
В: Война — значит будет гуро?
О: Ни в коем случае. Никакого гуро, ибо сам, мягко говоря, не являюсь поклонником.
В: Что это за странный суржик в рассказе?
О: Этим я хотел передать то, что в одном государстве говорят на разных языках.

Ещё вот что хочется отметить. Рассказ во многом копирует роман "Огнём и Мечом", по которому был создан одноименный винрарный фильм. Да, меня уже можно обвинять в наглейшем плагиате :D

А вы как думали? Без справки по миру не обойтись. К прочтению необязательно, но, в общем-то, желательно. Особенно в том случае, если вас заинтересовало.

Карта.

Религии.

Солецизм и солнцеславие — две родственных религии. Последователи и того и другого вероучения имеют святую книгу с одним и тем же названием — "Сиятельная Книга", и поклоняются Богу, который, как они верят, находится на солнце и наблюдает с него за происходящим на земле.
Раскол между двумя учениями случился давно, около восьми столетий назад, и с тех пор различий между ними становится всё больше и больше. А с увеличением различий растёт и взаимная неприязнь, что является причиной не только многих войн но и мелких, житейских ссор и раздоров...
Помимо того, существует манашад — религия, созданная будто бы в противовес солемицизму и солнцеславию. Последователи двух первых религий, называющие себя светианами, поклоняются Солнцу и верят в силу дневного света. Манашадцы же — наоборот, поклоняются месяцу, и предпочитают ночное время дневному.

Велькская Республика.

Велькская Республика — основное государство произведения. Оно во многом противоречиво — да, оно именуется республикой, но при этом в нём существует монарх, избираемый на Великом Табуне (совет, созываемый в особых ситуациях). Впрочем, настоящей власти оный монарх имеет немного — власть сосредоточена в руках крупных и более мелких чистопородных, которые даже в случае войны редко приходят друг другу на помощь.
Нынешний же правитель Республики, королева Селестия, — особый случай, и не только потому, что она принадлежит к другой расе, — к аликорнам, так ещё и правит уже на протяжении двух столетий.
На самом деле, мало кто знает, откуда она появилась. Около двух веков назад, во время великой войны тогда ещё Веольшского Королевства с Замошским Царством, Табун выбрал её — невесть откуда взявшуюся чистопородную из рода Севтонских, и ни разу об этом не пожалел. Несмотря на то, что королевская власть уже тогда была строго ограничиваема вольностями чистопородных, именно благодаря Селестии была подписан договор с Лаитаньским Королевством, в результате чего образовалась Велькская Республика. Тогда же были захвачены обширные земли Делькрайны на юге, что весьма приумножило благосостояние государства.
Как уже было сказано, королевская власть не очень сильна в Велькской Республике. И, несмотря на все попытки Селестии как-то приструнить магнатов и чистопородных, с каждым годом власть табунов и табунчиков — больших и малых собраний, растёт, что приводит к многочисленным разногласиям, и зачастую только мешает. Свободы и права чистопородных — это святая святых в глазах оных. Святыня, которую они будут отстаивать до последнего вздоха.
В Велькскую Республику входит три народа. Первый — веольшане, можно сказать, является основным. Второй — лаитане, нисколько не уступает в важности первому, недаром титул правителя — "Король Веольшский и Великий Князь Лаитаньский". Третий же — делькрайнцы, это нечто другое... Во-первых, Делькрайна, несмотря ни на что, земля солнцеславная, в то время как народы Веольши и Лаитаньи — исконные солецисты. Это приводит ко многим конфликтам, в частности из-за того, что священники-солемицисты зачастую притесняют солнцеславных попов, и, конечно же, наоборот. Во-вторых, не стоит сбрасывать со счетов битяшей. Трудно сказать, кто они такие — то ли разбойники, то ли защитники, но их существование выгодно Велькской Республике — они селятся около рек (например, самый крупный центр битяшества на Делькрайне — Запорожская Вольница, стоит на реке Чиетрец), и Запорожские, да и прочие битяши — крепкие, суровые воины, не только каждый год устраивают набеги на Кайруфское ханство, но и стерегут крайние рубежи государства от ответного нападения. Битяши считают себя независимыми, и тоже в некотором роде дворянами, посему смотрят на крестьянство свысока, и свою независимость и вольности пытаются всячески отстоять, что приводит к многочисленным восстаниям, ибо магнаты — те, кто Велькской Республикой управляют, вольных воинов не особо жалуют. Помимо того, существуют реестровые битяши — в отличие от "обычных" битяшей, они напрямую служат Велькской короне (конечно же, номинально, на самом-то деле они служат князю, нанявшему их), и получают за то жалование.

Прочие государства.

Кайруфское ханство располагается к югу от Велькского королевства, и, несмотря на то, что не занимает больших земель, является вечным противником вельчан. Населяют его алмазные псы, исповедующие манашад, плюс к тому — очень яро, что зачастую приводит к войнам против "неверных" — а именно Велькской Республики и Замошского Царства. Считается, что кайруфцы дики, жестоки и нецивилизованны, кроме того, фанатичны, и что уживаться с ними в мире попросту невозможно.
Солнцеславное же Замошское Царство — другая картина. Оно предпочитает не слишком ввязываться в дела Велькской Республки, но камни преткновения существуют и тут, и один из них — город Смолухов, за последние три века переходивший из копыт в копыта не менее пяти-шести раз. Оно довольно велико, но расширяется в основном на восток — в те земли, где ещё нет больших государст.
Королевство Свен — земля снегов и льда. Свены — суровый, могучий народ, исповедующий солемицизм. Не менее сурова и могуча и их знаменитая армия — предмет гордости многих королей свенов на протяжении столетий. И недаром, ведь это — дисциплинированная, организованная, хоть и не очень многочисленная сила. Кроме того, они совсем не гнушаются наёмничеством — воины Королевства Свен принимали участие во многих войнах, воюя за самые разные государства.
Воюет королевство довольно часто — как с Велькской Республикой, так и с Замошским Царством.
И, наконец, Западные Королевства, которые, впрочем, не столь важны: они нечасто принимают участие в происходящем, ибо междусобойные войны (в том числе религиозные) и борьба за землю не прекращаются на западе ни на год.

Встреча в степи.

Посеешь же плод добр, и древо добро вырастет; посеешь же злой плод, и злое древо взрастёт из него.
— Сиятельная Книга.

Юная лавандовая единорожка, Искряна Земирежская, сидела за книгой в своей комнате. Её любознательный ум впитывал в себя, точно губка, букву за буквой, строку за строкой, страницу за страницей… сейчас, в эти волшебные часы чтения, она не нуждалась больше ни в чём.
Она поправила свою опрятную, пурпурную гриву с розовой полосой и облокотилась на стол.
Единорожка любила читать, любила получать новые знания, которые, – хотя она об этом и не задумывалась, – в тот суровый век, среди грубых нравов и непрестанных войн, навряд ли пригодились бы ей.
…Ещё одна страница…
Какой же добрый волшебник придумал чтение? Как бусы из слов могут с таким изяществом нанизываться на ниточки разума, порождать яркие образы, бесценные знания и с головой увлекать в иной мир?
Эту загадку ей ещё предстояло разгадать.
Но об этом позже.

***

От края до края Вечносвободную Степь окутала покровом чёрного бархата чаровница-ночь.
Солнце закатилось за далёкий горизонт и утонуло в тёмно-серой дымке. Звёзды сотнями, тысячами белых россыпей заискрились на ясном небе.
Смолкли последние птицы, повисла мёртвая тишина. Только, казалось, то там то сям с таинственным шёпотом мерцал изменчивый образ, что сплетал воедино тьму и тусклые огоньки: то зловещий дух степи обходил свои обширные владения дозором.
Призрак парил над землей, нашёптывал заклятья на неведомом наречии и ухмылялся: на его землях царит покой, который, впрочем, не сулит ничего доброго любому чужаку...
Мелькнула в ночном небе неуловимая тень и тут же пропала из виду. Дух степи, скорый, как мимолётная мысль, и зловредный, как голодный крыс, продолжал осмотр своего имения.
Вдруг, он замер. Сомкнулись призрачные брови, оскалились незримые клыки, а глотка исторгла беззвучный рык.
Посреди степи он увидел костерок. Маленький, скромный костерок.
Но костерок настолько желанный для усталого путешественника, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Однако тёплых чувств у призрака приветливые потрескивания пламени не вызвали. Он не любил беспорядка, а огонь посреди его земель, – то ли не беспорядок?
Дух степи взмахнул длинными чёрными крыльями и полетел к костру.
Так просто он этого не оставит.

Несколько путников посреди степи собрались вокруг уютного костерка.
Кто же они? Что заставило их устроить привал в этих недобрых землях? Страшная ли усталость? Безрассудство ли? Молодецкая ли удаль, жажда приключений?
Похоже, они нисколько не сомневались, что могут дать отпор кому угодно и чему угодно, ибо опасности здесь поджидали на каждом шагу, – будь то лютые разбойники, кровожадные звери, или ещё что – ранее невиданное и неслыханное.
Случалось и такое, что разъезды кайруфцев и битяшей рыскали по степи, схватывались друг с другом и заодно убивали всех, кого не попадя. И тела тех несчастных, что по случайности попадались к ним, оставались лежать здесь, обобранные и неупокоенные.
Впрочем, такого не случалось уже давным-давно...
Шёл 1648 год и Вечносвободная Степь пребывала в сравнительном покое. Такое уже бывало, – но, как и всегда, до поры до времени. Снова пронесётся ещё один десяток мирных лет, – и опять сильные мира сего не поделят что-то между собою. Пойдут тогда вперёд, на бой с врагами королевские полки, княжьи хоругви и отряды наёмников. Бросят Запорожские битяши свой клич по степи: «Пугу!» – и сотни бравых молодцов как один подымутся на борьбу со своим извечным врагом – Кайруфским Ханством.
И зазвенят на этих пустынных просторах сабли, загремят боевые кличи и затрещат самопалы; подобно пчёлам, зажужжат калёные стрелы; развеют ночную тьму сполохи ружейного огня, и бездыханные тела десятками будут валиться на землю. И годами будут гнить эти тела, и лишь случайный путешественник наткнётся копытом на пожелтевший за давностию лет череп, вздрогнет, съёжится, с опаской оглянется по сторонам, и ускорит свой шаг.
А когда закончится схватка, то снова воцарится над степями безмолвие, которое нарушат своим мрачным карканьем лишь чёрные вороны – извечные спутники битвы…

Огонёк, вокруг которого собрались четыре жеребца, с тихим треском поглощал хворост.
На голове первого, – земного пони, разодетого в пёстрые одежды, красовалась каракулевая папаха. Могучие мышцы перекатывались под его тёмно-красной, как запёкшаяся кровь, шкурой. С хмурым, но настороженным видом точил он свой катар камнем.
То был уже немолодой и опытный битяш, который доселе не растерял своей богатырской удали.
В небе прокричал ворон. Вдалеке, за небольшим леском, беззвучно блеснула молния. С запада дунул ледяной ветер и пробрал старого битяша до костей. Он словно не почувствовал холода; хриплый крик ворона – вот что на краткий миг привлекло его внимание. Жеребец прервал своё занятие, поднял голову и обратил зоркий взгляд голубых глаз в ночные небеса, – туда, где созвездия сплетались в мерцающие узоры.
«Ворон кричит... Не к добру это...» – подумал он и нахмурился пуще прежнего.
Он тряхнул гривой и с досадой, как надоедливого таракана, отбросил эту скверную мысль. Снова завжикал камешек по клинку, на котором то и дело отражались сполохи огня...
Конечно, такого бывалого вояку как он, воронами не напугаешь.
Битяш этот был бесстрашным, отчаянным воином. Такие, как он, не страшились и диких грифонов, и вендиго, – да и собрав охотничий отряд, они даже драконов могли уложить.
Стоит ли говорить о его битвах с простыми пони?..
За свою долгую жизнь он где только не бывал, чего только не видал, чего только не натерпелся.
Не раз он вместе со своими товарищами на лёгких лодках, «чайках», появлялся из ниоткуда с тем, чтобы разорить и разграбить очередную деревню врага. Не раз уж он лез в самое пекло битвы, сшибал вражьи головы своим острым катаром. Не раз уж он грудью вставал на защиту солнцеславной Запорожской Вольницы, – своего второго дома, места, подобного которому нет больше нигде в мире.
Не раз уж он наблюдал и печальный конец своих верных друзей и соратников…
Взгрустнулось битяшу, – вспомнил он крик ворона, вздрогнул, и ушёл в воспоминания...
Казалось ему, что только вчера пал Лысо, – его закадычный приятель: один из псов-кайруфцев в пылу сражения подкрался к нему сзади и пырнул ножом в спину.
Вспомнил запорожец его перекошенную от боли морду, вспомнил тот гнев, который охватил всё его существо, вспомнил то стремление отомстить за убиенного друга…
Вспомнил он, как прокатилась по его щеке скупая слеза.
Вспомнил он, как после боя отпевали они своих павших товарищей, в числе которых был и беззаботный Лысо – хитрый и удалой, точно матёрый лис. В трудную минуту он всегда подбадривал своих товарищей, а в скорбную пору из сил выбивался, – лишь бы только прогнать грусть и тоску прочь. И пил он поистине страшно; Лысо в одиночку мог перепить и перекричать целую гусарскую хоругвь Велькской Республики.

И долго бы мог запорожец кручиниться, вспоминать своих товарищей, что пали в жестоких боях (мало кто из битяшей доживал до преклонной старости), как вдруг...
Странное, тревожное чувство охватило всё его существо, – будто бы сотни незримых игл вонзились в его тело. Он вскочил на все четыре ноги, просунул копыто в рукоять катара и гаркнул:
– Вставайте, хлопци!
– А що сталося, пан атаман? – захлопал глазами Миклош – самый молодой из всей четвёрки.
– Немае времени! – отрезал старый битяш и добавил: – биду чую.
Из уважения к его опыту и мудрости трое молодцов поднялись на ноги, схватились за оружие и стали озираться по сторонам.
Мертвецкая тишина... Только ветер то и дело обдаёт морду своим холодным дыханием. Атаман с подозрением осматривался; он знал, нутром чуял, что не одни они здесь.
Так прошло несколько времени.
– Эй! – пронёсся по степи резкий оклик.
– Хто иде?! – закричал атаман и погрозил катаром в темноту.
Никто не ответил. Он оглянулся: его не столь умудрённые опытом спутники словно на угольях сидели.
«Трусы» – стиснул он зубы. Не успел он отдать новый приказ, как вдруг услышал торопливый топот многих копыт…
То добрый десяток пони окружал их со всех сторон.
Но его переполнял не страх, а лишь решимость дать всем напастям отпор.
Вдруг, пронзительный свист пронёсся по степи. Четырёх путников обступили пони, одетые в тряпьё. Вооружены они были из копыт вон плохо – кто с ржавым ножом, кто с косой, а кто получше одет – тот и с копьём.
Снова мелькнул далёкий сполох молнии. Из круга грабителей вышел, вытаскивая из ножен клинок, бежевый земной в справной шапке. «Главарь, Дискорд бы его побрал» – пронеслось в голове у атамана.
Главарь зло ухмыльнулся, погладил клинок и сказал:
– Ну що, странныки, добром будете дилытыся, али как?
Осознание численного превосходства придавало ему храбрости.
Но храбрость эта была подобна той храбрости, что показывает собачонка пред лицом опасности: бахвалится, лает кичливая собачка на своего противника, но её судьба предрешена заранее.

Атаман не боялся за свою жизнь. Он боялся за жизни тех, кто погибнет, если он не доберётся туда, куда ему нужно, – и только это беспокоило его. Битяш выслушал речи главаря, неприметной походкою отступил назад, толкнул задней ногой ближестоящего к нему единорога и прошипел:
– Юрко!
– Я. – Юрко с невозмутимым видом изучал врагов. За то атаман его и ценил – какая бы беда не приключилась, он всегда оставался спокоен.
– Палы по ным из самопалив, що есть мочы. Мы тебе прыкроемо.
Юрко лишь сощурился и молча кивнул в ответ. Его правое копыто потянулось к поясу, где висели, сокрытые одеждами, два метких пистоля и один длинный самопал...
Атаман отвернулся и, точно старый волк, загнанный молодым охотником в угол пещеры, взглянул в глаза главарю разбойников.
Вот уж уверенно наводит свой самопал охотник; торопиться ему некуда, волк у него на мушке. Зверь не может спастись.
Но на самом деле, жертва – не волк, а беспечный охотник. Он решил, что застрелить матёрого и опытного волка будет не сложнее, чем бешеную собаку. Но он ошибается; волк не сдался, не попрощался с жизнью, он лишь отступил на время и оценивает своего противника.
Оценивает с тем, чтобы мгновение спустя броситься на охотника и загрызть его...
Атаман, чеканя шаг, направился к разбойничьему главарю. По пути он бормотал себе под нос молитву:
«...Боже пресвитлый, ты все видыш, все знаеш, спаси ж и оборони от погибели, освиты ж мою дорогу и согрий мою душу ...
И путники, и грабители насторожились, наблюдая за двумя предводителями. Один лишь главарь не показывал вида, – хотя он и знал, что теперь-то без боя путники точно не сдадутся.
Атаман приблизился к нему и прошипел:
– От мене ты тилькы катаром по шии схлопочеш, мясоед проклятый.
Животный гнев вспыхнул на морде главаря, он закричал и замахнулся катаром .
То был знак для молодцов атамана. Прогремел выстрел, и главарь, морду которого исказила гримаса боли, покачнулся и тяжело рухнул на землю.
Грабители, разъярённые смертью своего предводителя, с громкими криками помчались на битяшей, как мчатся бурные волны на большие корабли. Атаман проревел:
– Боже пресветлый, защити нас! – и бросился вперёд.
И завязалась лютая сеча.
Грянули три громоподобных выстрела. Три трупа рухнули на землю. Юрко не знал промахов.
Разбойники всей гурьбой, как разъярённые вороны, навалились на битяшей. Закалённые в боях запорожцы отбивались со страшной силой, – могло даже показаться, что они вот-вот потеснят разбойников и разгонят их по степи, как разгоняет ветер опавшие листья.
Словно вихрь, мелькал то там, то сям катар атамана, вгрызался он в плоть и со свистом рассекал воздух. Грады ударов встретили охотников за лёгкой поживой, – и такого яростного сопротивления те не ожидали. Они дрогнули, и едва-едва не пустились бежать,– как вдруг раздался глухой стон.
Юрко, сражённый ударом задних копыт, рухнул оземь.
Разбойники радостно взвыли и набросились на битяшей с новыми силами.
Напрасно атаман дрался с тремя противниками одновременно, напрасно, стиснув зубы, отражал он один удар за другим. С такой толпой справиться бы смог только былинный богатырь.
Так и случилось. Разбойник подобрался к атаману сзади и огрел его копытом.
Помутнело всё, потемнело пред глазами атамана... Он подался вперёд и грохнулся оземь.

В Вечносвободной Степи только что разыгралась одна из обыкновенных сцен.

Не успели обрадоваться разбойники, как крик «бей-руби» раздался в краткой тишине. Разбойники как один обернулись туда, откуда шёл крик. Шесть пегасов, разодетых в красную форму Велькской Республики, вынырнули из ночной, тягучей, как мёд, мглы.
И пришли они по их души.
Разбойники, было, обратились в бегство, – но преследователи настигали их и разили без пощады.
Вот уж острое копьё пронзило первого разбойника, за ним заследом пали и второй, и третий, и четвёртый…
Воины покружили над полем боя, опустились вниз и сложили крылья. Один из них, – по-видимому, предводитель, подошёл к атаману. Тот еле дышал. Пегас, пытаясь разглядеть морду незнакомца, крикнул:
– Анджей!
– Я, пан поручик! – юный единорог синей, как грозовое небо, масти, – почти что подросток, со спехом подскакал к своему хозяину.
– Высечь огня да запалить!
Тотчас же посыпались искры и вспыхнул факел. Свет полился на понурую морду атамана. Анджей опустил навострённое ухо на грудь павшего и отвёл взгляд куда-то в сторону, прислушиваясь…
– Знатная птица… – пробормотал себе под нос поручик, и тотчас же осведомился: – Ну что, живой?
– Живой, ваша милость. Такого-то попробуй, убей... – Анджей убрал голову с груди земного, понизил голос и прошептал: – А шапка-то на нём какая... Целое состояние стоит. Пан поручик, может быть...
– Анджей! – оборвал речи своего слуги поручик.
– Я же только предложил, ваша милость! – замахал копытами Анджей.
Вдруг, атаман зашевелился и, с трудом вдыхая воздух, прохрипел:
– Пить... Пить...
Анджей не стал дожидаться приказа, а открепил от пояса флягу с драконкой – крепким хмельным напитком, и подал её атаману. Тот прильнул к горлышку и стал жадно, словно бык, утомлённый дракой, глотать живительную влагу.
– Ладно, здесь и заночуем, – запалите костёр! – крикнул поручик.
Солдаты стали готовить стоянку. Негромкий, деловитый гомон заслонил собою тишину. Степь будто бы оживилась. Одни принялись разжигать заново костёр, другие – расстилать медвежьи шкуры для ночлега, а третьи пошли по дрова. Мёртвых свалили в одну кучу и убрали её подальше, а еле живого Юрка уложили на землю. Им занялся лекарь из отряда.
Поручик, не беспокоясь больше о незнакомце, прилёг на бурку у костра.
На вид ему было ему лет двадцать шесть – а это, если учесть его немалый чин, немного. Весёлые сполохи огня озаряли его тёмно-жёлтый, как спелая пшеница, окрас, светлую гриву, задорные зелёные глаза и надёжную кольчугу.
Атаман напился, отдышался, и с некоторым трудом поднялся на ноги. Поручик встал и пошёл к нему.
– У кого это я? – спросил атаман и посмотрел вокруг.
– У тех, кто вашу милость спасли, – ответил ему поручик не без дружелюбия.
– Однако прошу прощения, что сразу не поблагодарил за помощь! Примите же копыто моё и искреннюю благодарность.
Атаман протянул копыто поручику. Впрочем, самоуверенный рыцарь не сделал того же, а лишь усмехнулся:
– Анонимных благодарностей не принимаю. Сперва я хотел бы удостовериться, что говорю с чистопородным.
– Соглашусь, что неправильно поступил, сразу имени своего не назвав. Перед тобой, сударь, Прокоп Шумейко, чистопородный Кыювурского уезда, полковник битяшской хоругви.
– Ян Несвижский, поручик панцирной гусарской хоругви светлейшего князя Доминика Черешецкого.
– Под началом славного воина, сударь, служишь! – удивился Прокоп. – Прими же теперь копыто моё и благодарность.
Они пожали друг другу копыта.
Теперь поручик нисколько не сомневался в незнакомце. Одежды и умение вести разговор, а также небольшая булава за поясом, – знак власти как среди реестровых, так и Запорожских битяшей, выдавали в нём благородное происхождение.
Пан Несвижский пригласил его отужинать – благо, к обыкновенным запахам степи примешался, точно капля душистого вина к целому морю воды, приятный аромат наваристого борща.
Поначалу все молчали. Только трещал костёр, стучали ложки об глиняные миски, и челюсти пережёвывали варёные овощи.
Однако вскорости молчание нарушилось; принесли вино в изрядном бурдюке. Поручик и не то полковник, не то атаман выпили по чарке и завязалась нескучная беседа...
– За наше благополучное домой возвращение! – воскликнул Ян и залпом выпил.
– Позволь же полюбопытствовать, сударь, а откуда ты возвращаешься? – спросил Прокоп, чьи усы уже увлажнились алым вином.
– О, издалёка, – махнул копытом Ян, – из самого Кайруфа!
– И зачем же ты, сударь, туда ездил? – полюбопытствовал Прокоп. – Выкуп, али что-то другое?
– К хану, с посланием от светлейшего князя Доминика Черешецкого.
Шумейко насторожился. Хитрость мимолётной, смутной тенью скользнула по его морде, уши его приподнялись, и сам он как-то вытянулся:
– Так вот как, сударь! В приятной же компании тебе побывать довелось… И о чём светлейший князь изволил писать хану?
– О чём князь хану писал, это ни вашей милости, ни меня не касается, – нахмурился поручик.
– Я, было, удивился, – с лукавой улыбкой заметил Прокоп, – что светлейший князь такого молодого своего офицера отправил послом к хану. Вижу теперь, что не по годам ты умён, и заткнёшь за пояс многих наших бородатых мудрецов.
Ян ничего не ответил на лесть. Только глаза его вспыхнули задорным огоньком.
– А ты, сударь, чего поделываешь здесь, в степи? – спросил он в свою очередь.
– Еду с посланиями в крепость Копытач, к пану Грогоцкому. Да вот, – развёл полковник копытами, – как видишь, такое вот несчастье нам приключилось.
– Отчего же вы вверх по Чиетрецу вплавь не отправились? – удивился Ян и отпил ещё вина.
– Ничего не знаю, – отчеканил Шумейко, – таков наказ был. Помимо того, нынче в степи спокойней, нежели в другое время.
– И всё же, странно, – покачал головой пан Несвижский.
Вдруг раздались резкие возгласы и звон оружия. Неужто чужаки какие?
Ян и Прокоп разом обернулись. Последний, ни секунды не раздумывая, закричал на делькрайнском:
– СТОЯТИ!
Пони, которые появились из темноты, точно акулы из морских пучин, представляли собою сомнительное зрелище. Вид их не внушал никакого доверия – хмурые, суровые морды, длинные усы и бороды, прищуренные глаза, кое-где рваная одежда…
Напряжение повисло в воздухе. Казалось, ещё немного, и затрещат самопалы, а свинцовые пули вопьются в тела, – ибо читалась с обеих сторон лишь ненависть. Древняя, закоренелая ненависть.
Ненависть вольного битяша к жолнеру чистопородного князя, ненависть землепашца к чиновнику, что сдирает с крестьянина последний медный грош, ненависть заманчивой вольности к державным оковам.
Пан Несвижский замешкался: с одной стороны, раз уж Прокоп ведёт себя так, значит он их, вестимо, знает…
– Это мои хлопцы, – пояснил Шумейко.
…С другой стороны, Вечносвободная Степь – место опасное, и окажись он в другое время и в другом месте, он бы, не задумываясь, отдал приказ стрелять.
– Хто иде? – послышался строгий выклик на делькрайнском из толпы солдат.
– Божии слуги! – последовал ответ.
Когда полковник направился к ним, то тот же самый голос радостно воскликнул:
– Пан атаман, а мы уже боялыся! А що это за велячишки с тобою?
– Это не велячишки, – возразил Шумейко, – а благородни рицари. Он, – Прокоп указал копытом на Яна, – и его отряд спаслы нас от розбийникив.
Несвижский молча наблюдал. Его доверие к «полковнику» таяло, словно снег весной, с каждым мгновением…
Уже давно он с посольством покинул земли Велькской Республики. Много воды с тех пор утекло, и не знал ещё Ян, какие события происходят на его родине.
Но доверия к битяшам (даже реестровым) он не испытывал никакого.
А меж тем, знай он доподлинно то, что происходило сейчас в Велькской Республике, могли бы грядущие события развернуться совсем не так, как развернулись они на самом деле…
Вслед за этим Прокоп Шумейко повернулся к Яну и сказал:
– Что же, сударь, благодарю тебя за помощь, за угощение, но служба не ждёт, а времена-то нынче тяжёлые.
Поручик ничего не ответил, а лишь кивнул в ответ.
Он колебался. Казалось, что его копыто вот-вот поднимется вверх, что воскликнет его повелительный голос: «огонь!».
– Как знать, – продолжил полковник, – даст Солнце, встретимся, отплачу тебе за услугу. Гора с горой не сходится, а один пони с другим обязательно сойдётся...
– Бог пресветлый да осветит вашу дорогу, – промолвил Ян. – В добрый путь.
– В добрый, – кивнул Прокоп. – Солнце да защитит нас…
– Спасы и сохраны! – грянули битяши. Они развернулись и ушли (положив при этом раненого Юрка на носилки) с тем, чтобы исчезнуть так же внезапно, как появиться.
В краткий миг напряжение развеялось.
Солдаты поручика стали постепенно опускаться на свои места и возвращаться к своим делам.
Сам же поручик простоял дольше всех остальных. Непонятная тревога, точно червь, точила его изнутри.
Однако не прошло двух минут, как битяши запели. Завёл песню зычный, словно пушечный выстрел, голос, запорожцы подхватили её, – и полилась, заиграла, заструилась по степи дружная, лихая битяшская песня:

Ой там за морями высокие горы
Туманом покрыти
Ой там за лесами широкое поле
Галочки пролитни
Ой там за лесами широкое поле
Галочки пролитни

Ой вы галки галки вы чубарки
Пиднемытсь за гору
Ой вы хлопцы, хлопцы-запорожцы
Вернится до дому
Ой вы хлопцы, хлопцы-запорожцы
Вернится до дому

И разносилась по степям та песня, с каждым словом набирая силу и мощь. Случись здесь оказаться кайруфцу, упал бы он замертво от одного лишь её звучания.
Шальной ветер, который по своему обыкновению разносил лишь звуки сражений, с охотою проносил её по земле. Гремела она так, что отзвук её донёсся не только до поручика, но и до далёкой, одинокой деревянной крепости.
Вздрогнул и проснулся в ней старый страж; взглянул он вперёд, в дикие, необъятные степи.
Но пуста и безмятежна была Вечносвободная степь, даже более, нежели обычно. Вздохнул горько старик, вновь прилёг на деревянный пол и заснул крепким сном.

Ой рады б мы у гору пидняться
Туман налягае
Ой рады б мы до дому вернуться
Хан нас не пускае
Ой рады б мы до дому вернуться
Хан нас не пускае

Не так хане хане той проклятый
Как ханова маты
Хоче намы намы битяшами
Кайруф звоюваты
Хоче намы намы битяшами
Кайруф звоюваты

Она ж намы намы битяшами
Кайруф не звоюе
Она намы нашимы телами
Орлив насытуе
Она намы нашимы телами
Орлив насытуе

Ой вы галки галки вы чубарки
Пиднемытсь за гору
Ой вы хлопцы, хлопцы-запорожцы
Вернится до дому
Ой вы хлопцы, хлопцы-запорожцы
Вернится до дому…

***

А Искряна, между тем, перевернула ещё одну страницу…

Две судьбы.

… Затем повёл войско свое ясновельможный князь Доминик Черешецкий на битву с курфюрстом Виттергольдом. Бой состоялся в Бьяльском монастыре. Спустя два месяца тяжёлой осады победу одержали воинства Велькской Респубики, несмотря на численное превосходство свенов и лютые морозы, трещавшие в то время над этими землями...
— Летопись.

В Чигривилле, – обычном захолустном городке Велькской Республики, разыгралась весьма необычная сцена…

Впрочем, на этом стоит отвлечься. Чигривилль был не совсем обычным, хоть и захолустным городом. Начать хотя бы с того, что на границе с Вечнодикой степью этот город стоял первым, – и его жители нередко принимали на себя первые, самые страшные удары из степей.
Из-за этого чигривилльцы изрядно поднаторели в военном деле, – но, впрочем, спокойствию истинную цену они знали хорошо; в городке царило дружелюбие и искренность, – что в те суровые времена встречалось очень нечасто.
К землям вокруг Чигривилля прилегала одна из частей обширных владений светлейшего князя Доминика Черешцкого, – именитого и могучего воеводы Делькрайнского, который, благодаря своим великим ратным подвигам, стал живым преданием.
Именно под его началом и служил небезызвестный вам поручик Ян Несвижский.
Стоит повести рассказ о князе Черешецком, ибо его деяния заслуживают уважения более чем.

***

Начало его правления ознаменовал страшный голод, – такого голода, такой разрухи и стольких смертей даже старожилы не припоминали.
Поначалу народ страсть как перепугался – ходили даже слухи о том, что это – знак небес. Говорили, что голод – лишь предвестник Ненасытной Чумы, которая многих превратит в бездумных упырей. Говорили, что близится Конец Всего Светлого.
Крестьяне, встревоженные и обозлённые, похватались за оружие. Начался бунт. И тут бы и делу конец, – ведь восстания в те времена случались нередко, но к мятежникам, внезапно для всех, примкнули таинственные фениксы.
Эти волшебные, гордые создания из огня и света были, пожалуй, самыми загадочными существами во всей Эквестрии. Они всегда появлялись будто бы из ниоткуда, – и ни с кем, кроме избранных ими, они не говорили. В конце концов, они исчезали, – внезапно и весьма некстати.
Какая им выгода была от союза с мятежными крестьянами? Этого никто не знает и до сих пор. В чём может состоять их выгода, никто тоже не знал.
Дряхлый отец Доминика не снёс этой ужасной вести и скончался. На княжеский престол вступил молодой Черешецкий, полный сил и решимости.
Он точно знал, что лучший способ искоренить заразу, – это вырывать её в корне.
Молодой Черешецкий не открыл своих житниц, как поступали обыкновенно в трудную годину голода: он немедля собрал свои хоругви и жестоко покарал мятежников. Солдаты вешали, рубили, распинали и убивали, не щадя ни стар, ни млад. Волна ужаса, крови и смерти прокатилась по мятежникам, смяла их и разметала по земле.
За то народ дал ему прозвище «Кровавый».
Фениксы исчезли, все, – все до единого, – и исчезли они так же неожиданно, как и появились. Никто не мог поведать о том, что они замышляли: тех редких счастливчиков, которые имели право с ними говорить, они забрали с собою. А куда забрали?.. Неизвестно.
Суровое наказание тотчас же отбило у крестьян всякую охоту к возмущениям. Бунт закончился. Народ разошёлся по разорённым домам, еле слышно проклиная всех и вся: судьбу-злодейку, проклятый голод и Кровавого Князя…
И только редкие виселицы и кресты, которые ровными рядами стояли вдоль дорог, своим красноречивым молчанием рассказывали прохожим путникам об ужасных событиях недалёкого прошлого.

А затем начались чудеса: возрождение земель Черешецких из кровавого пепла.
Доминик с таким же пламенным пылом, с каким он раннее подавлял восстание, принялся за работу. И все дивились на его великие дела, – и надивиться не могли…
За какие-то семь лет он доверху набил житницы в своих владениях, расправился со всеми разбойными ватагами, расширил подвластные ему земли едва ли не на четверть, разорил все логовища диких грифонов, сместил львиную долю сановников, наместников, чиновников и офицеров, заменив их молодыми, но подающими великие надежды пони…
Дела заладились в его землях. И вскоре простой народ, почитай, и забыл прежние обиды и притеснения. Да, память не умерла, – ибо память о злодействах не умирает никогда, – но то, что всё во владениях Черешецкого идёт на поправку, разумелось само собою.
Как ему это удалось – неизвестно. Злые языки говорили, что он побратался с нечистой силой: то ли с демонами, то ли с Дискордом, то ли с ведьмами, то ли с фениксами…

Но во всей красе его блестящий дар проявился позже, во время великой и разрушительной войны с Королевством Свен.

Настали недобрые времена для всей Велькской Республики; едва грянула война, как два коронных гетмана в самом разгаре сражения предали свою отчизну. Одно сокрушительное поражение следовало за другим. Войско свенов захлестнуло страну, словно голодная орда параспрайтов тучные, колосистые поля.
Увы! Не было у Велькской Республики предводителя, не было вождя, который бы крепким копытом и метким словом направил войско на бой: растерянные вельможи тратили своё время на пустые споры, а королева Селестия ничего не могла с этим поделать.
И когда уж стали поговаривать о добровольной сдаче, появился он.
Доминик Черешецкий. Он ни с кем не советовался, он никому не подчинялся, – он всё делал по-своему.
Вместе со своими полками он пошёл на свенов. Два воинства сошлись в битве за Бьяльский монастырь – древнюю и прославленную обитель, прочные белокаменные стены которой могли долго сдерживать натиск даже самого опасного неприятеля.
И грянул бой!
Воины князя бок о бок с монахами и прихожанами отстаивали монастырь, а на них валом надвигались стройные ряды свенов.
Защитники обрушили на врага огненный шквал свинца, кипящего масла и пушечных ядер. Когда загремели первые выстрелы, монастырь заволокло густым покровом порохового дыма и сажи. Ядра, изрыгаемые пушками, с леденящим душу воем вгрызались в толпы врагов. Повсюду грохотали самопалы, – и свинцовые пули, точно маленькие насекомые, впивались в тела и несли смерть.
Ужасные потери охладили пыл пришельцев с севера, но не сломили их закалённый дух. Они добрались до стен и полезли на приступ…
Завязалась жестокая сеча. Громкий звон оружия затмил собою все прочие звуки. Противники рубили, кололи и резали, – то и дело со стен срывались бездыханные трупы и валились на обагренную кровью землю.
Пощады не просил никто.
Мелькали клинки, бряцали доспехи, а робкие лучи солнца, что скрылось за тучей, вспыхивали на железе, словно на поверхности бурной воды.
Сражение не утихало долго, как не утихает яростный пожар, который со временем только набирает силу.

Два месяца продолжалась осада, и после этого сражения столько сказаний о могучем князе сложили, столько домыслов и измышлений выдумали, что теперь отличить истину ото лжи никак невозможно.
Одни рассказывали, что князь, видя нерадивого солдата, выхватывал у него самопал и метко поражал врагов, на зависть даже прославленным стрелкам. После нескольких выстрелов он молча возвращал оружие бойцу, одаривал его суровым взглядом и шёл дальше.
Другие рассказывали об ином случае. Князь тогда обозревал со стены сражение, совсем поблизости от сражения. Вдруг, откуда не возьмись, на стену, шипя по-змеиному, залетела бомба.
Повалились на землю солдаты, разбежались кто куда (ни одного единорога в тот момент, по несчастью, поблизости не оказалось), и один лишь Черешецкий подбежал к бомбе, вцепился в фитиль зубами, вырвал его и затушил об снег.
Бомба не взорвалась.
Третьи утверждали, что даже спустя месяц осады, жестоких лишений и яростных приступов князь-таки оставался непреклонен. Никто даже и припомнить не мог того, чтобы оставил он крепостные стены. Днём он наблюдал за битвой, иногда сражался и сам, а ночью неусыпно нёс дозор на стенах, подобно простому солдату…
Рассказывали, как он предотвратил взрыв в монастыре. Тогда небольшой отряд вражеских пегасов, нагруженный бочками с порохом, залетел средь безлунной ночи в крепость.
Никто их не заметил.
Они тайком зарезали караульного и заложили бомбу. Минутное дело, казалось бы.
Вот уж от они отбежали назад, подальше от бомбы. Один из свенов отошёл на расстояние выстрела и навёл пистоль. Однако не успел он грызнуть спусковой крючок, как вдруг оглушительный гром пронёсся по погружённой в сонную тишину крепости. Пегас покачнулся, словно срубленное дерево, и повалился на землю.
То стрелял князь.
Свены не догадались использовать свою последнюю возможность и попытались обстрелять ненавистного им князя. Все пули просвистели мимо; он тотчас же укрылся за грудой развалин. Свены поняли, что задание они теперь провалили уж наверняка, – и взмыли в воздух.
Не всем удалось уйти – подоспевшие вельчане сразили почти половину пегасов дружным самопальным огнём.

Стоит ли говорить, что князь заслужил великую любовь со стороны своего воинства? Стоит ли говорить, что войско свенов – одно из лучших во всей Эквестрии, боялось Князя-Демона (так они его прозвали) пуще злобного Дискорда? Стоит ли говорить, что своей верностью отчизне, своим мужеством и неутомимостью он подавал великий пример всем своим воинам?
И несмотря ни на что, – несмотря на голод, усталость, морозы и бесконечные перестрелки, солдаты его не желали сдаваться. Каждый раз, когда на стенах появлялся князь, – худой, измождённый, но всё ещё с огнём в глазах, воины дружно кричали:
– Слава Доминику, слава! Все костьми за тебя поляжем, а не сдадимся! Ура! – и сражались стократ лучше, на пределе всех мыслимых возможностей.

И – диво дивное, к концу осады не свены, а вельчане оказались победителями – несмотря на то, что у последних вышли почти все боеприпасы, а голодные защитники сгрызли до основания каждый кустик в монастырских стенах.
К тому времени в Велькской Республике дела пошли лучше: королева Селестия наконец убедила вельмож выступить единой силой против врага. И тогда-то курфюрст Виттергольд ощутил, что дело пахнет порохом… К тому же, прочих лордов королевства Свен не волновала судьба Виттергольда, – бездарного полководца, который провалил такую лёгкую осаду.
Собственные соратники бросили его на произвол судьбы.
Он сложил оружие и сдался на милость Черешецкого.
Говорят, что когда князь вошёл во вражеский стан, то воины свенов жались к палаткам, и шептались, точно деревья в лесу; «вот он, – мол, – Демон». И правда, глаза Доминика горели каким-то нездоровым огнём, а взгляд его будто бы отсутствовал (эта странность водится за ним и до сей поры).
Выступал он с гордо поднятой головой, несмотря на страшную худобу и усталость. С презрением смерял он отрешёнными взглядами солдат «лучшего войска во всём мире». Когда же он столкнулся мордой к морде с предводителями врага, – курфюрстом Виттергольдом и капитаном грифонов-корсаров, Гильдом Одноглазым, то их разговор был коротким:
– Стаьёмся, – Виттергольд испустил усталый вздох.– Ви побьедитель.
– Хорошая попытка, – пробормотал Гильд Одноглазый и сложил лапы на груди. – Но мы-то знаем, кто тут победил. Ха!..
Князь ещё выше поднял голову и ответил:
– Учитесь-ка вы воевать, судари.
После этой славной битвы Великий Табун без всяких сомнений назначил Доминика Черешецкого Воеводой Делькрайнским. Теперь никто не осмелился бы назвать его «душегубом», «кровавым», «братоубийцею» или «вольнодумцем», – а ведь некоторое время ходили за ним и такие прозвища.
Теперь его прозвали Неистовым.
Ещё много блестящих побед одержали войска Неистового Князя и впоследствии. Он взял Смолухов отчаянным приступом, он наголову разбил огромный отряд кайруфских лазутчиков в самом сердце Велькской Республики, он взял одну из воздушных крепостей Королевства Свен, построенных из облаков…

Так что слова Прокопа Шумейко: «Под началом славного воина, сударь, служишь!», были правдивы… Чего не скажешь об остальных лукавых речах подозрительного полковника. Из них как будто бы сочился лживый яд.

Но, впрочем, судьба – известная шутница…

***

На городской площади Чигривилля, как уже было сказано, разыгралась самая необычная сцена.
Два единорога-близнеца, братья Флим и Флэм, одетые в причудливые заморские убранства, вовсю расхваливали своё новое изобретение. Оно гремело, словно сотни барабанов, бряцало, будто бы клинок об латы, стучало, точно стая дятлов и звенело, как удары молотом об наковальню.
Как утверждали братья, большое устройство с великим множеством хитроумных механизмов – не что иное, как… Вечный Двигатель.

И вправду,– изобретение работало просто так, как вода или воздух. Работать её заставляло затейливое, словно узоры на окнах зимой, хитросплетение труб, грузов и шестерёнок. На глазах удивлённой толпы оно без помощи работников порубило дрова.
Представление впечатлило Чигривилльцев, – и оглушительный гром восторгов заслонил собой негромкое ворчание недовольных.
Впрочем, обман двух братьев вскоре раскрыл какой-то маленький жеребёнок: он из простого любопытства подкрался к машине сзади и заглянул туда. Жеребёнок обнаружил, что устройство в ход приводит… другой пони.
Горе-изобретателей подняли на смех. Те, однако, нисколько не растерялись; машина их, как и они сами, исчезла в мгновение ока, – стоило одному из них покрутить ус и с обаятельной улыбкой спросить:
– Ну что, в другой город, брат?

Искряна ахнула: наблюдая за происходящим, она совсем забылась. А ведь она потеряла столько времени! Столько страниц не прочитано, столько знаний упущено, пока она пребывала в праздности!..
Единорожка со спехом порысила к своему дому. У неё был ещё огромный ворох дел – а именно; учиться, учиться и ещё раз учиться.
Ей самой никогда не казалось, что она взваливает на себя чересчур большой груз ответственности. Полученье знаний она считала не только своей священной обязанностью, но и великим удовольствием.
Пожалуй, главным в её жизни.
Её увлекало всё на свете – от магии, в которой она весьма преуспела, до трактатов по истории и философии, – и даже рыцарские романы не оставляли её равнодушной. Сказания о благородном рыцаре по имени Дэринг Ду захватывали её в особенности.
Родители нисколько не возбраняли её увлечение чтением. Напротив, они всячески его поощряли, – в отличие от отцов и матерей её ровесниц, которых больше волновало, удастся ли выдать кобылку замуж.
– Если она не станет величайшей волшебницей всех времён и народов, – говорил её отец с гордостью, – я обреюсь налысо и стану продавать драконку на улице... Попомните мои слова, – продолжал он, – её имя ещё долго будет греметь по всей Республике!
Отец её, Огень Земирежской, небогатый чиновник, прикладывал все усилия к тому, чтобы раздобыть как можно больше книг для своей дочери, – и их в доме Искряны скопилось больше, чем драгоценностей в какой-нибудь драконьей пещере.
Правда, библиотекой этой пользовалось лишь семья Земирежских, – ибо вопросы просвещения и духовного воспитания не слишком-то заботили их соседей. Не заботили они и их отпрысков, которые предпочитали скучным занятиям житейские увеселения.
Нашу же героиню её товарки неоднократно пытались зазвать с собою на гуляния – но та всякий раз находила новые и новые причины для отказа...
– Вот ты где, Искряна!
Три юных единорожки встали на её пути. Юная Земирежская резко остановилась, как будто бы столкнувшись мордой к морде с разозлённым зверем.
Нет. Только не снова…
– Танцерка устраивает небольшую гулянку по случаю обретения метки её младшей сестрой… Хочешь пойти? – спросила белошёрстная пони с розовой гривой.
Искряна смешалась. Она должна измыслить что-нибудь, и поскорее…
– Ох, девчат, простите… – три единорожки ещё пристальнее уставились на неё. – Мне надо много прочитать сегодня. – Она улыбнулась с таким красноречием, с каким только могла, и стремглав промчалась мимо них.
– Она вообще что-нибудь другое кроме учёбы делает? – возмутилась розовогривая единорожка.

Впрочем, ответ она знала заранее.

***

Воины в красных одеждах шагали по улице Чигривилля.
Два дня прошло с той загадочной встречи в степи, и Ян Несвижский, наконец-таки, добрался с отрядом до города. Здесь поручик хотел отдохнуть с денёк от долгой дороги, а засим продолжить свой путь до Лодзин, – где он надеялся наконец-то встретиться со своими друзьями, с князем Домиником, а также с Ней… С Раритою Досколович.
С дамой его сердца.

Некоторое время спустя он уже сидел в кабаке вместе со своим приятелем и давним другом Доминика Черешецкого, старым полковником Земняцким.
Ян с несказанным удовольствием попивал хмельной, пенистый сидр. Горячительная жидкость разливалась по его нутру, как после засухи разливается река по пересохшему руслу.
Как же он соскучился по хорошей кружке старого, доброго яблочного сидра…
– Что?! – вскрикнул удивлённый донельзя Земняцкий.
Они сидели за деревянным столом в самом углу шумного кабака, похожего своей оживлённостью на полное рассерженных насекомых осиное гнездо. Вокруг их них гудели, словно медные трубы, зычные голоса, стучали об столы, – а то и об головы кружки, звенели то и дело бутылки.
– А что случилось? – спросил поручик. Он со спокойным видом отпил сидр, вдохнул затхлый воздух и кашлянул.
Только что он поведал полковнику о случае в степи.
– Боже мой, Боже мой… – прошептал Земняцкий и схватился копытами за голову.
Ян давно знал убелённого благородными сединами полковника. В прошлом это был неистовый и прославленный рыцарь, а теперь же – немощный старик. Его полковничью власть продолжали признавать лишь из-за старых его подвигов и военных походов, в которых он всегда отличался как воин без страха и упрёка.
Годы смягчили его, а безвылазное сидение в захолустном Чигривилле только усугубило его слабость…
Наконец, он собрался с духом и продолжил:
– Ты, Ян, хоть ведаешь, кого ты от смерти спас? – спросил с расстановкой Земняцкий.
Тёмно-желтый пегас лишь удивлённо повёл бровью и ответил:
– Нет, не ведаю. В Кайруфе я не слышал никаких новостей.
Собеседник его, навздыхавшись вволю, покрутил седой ус и начал рассказывать:
– Дай Бог памяти… Месяца три назад Луна… – страшные слова с трудом давались ему. – Подалась на Запорожье…
Эта новость смутила молодого поручика, но он не подал виду и преспокойно спросил:
– Чего же в этом страшного?
– Чего страшного? – Земняцкий повысил голос и привстал, как будто бы Ян его оскорбил в лучших чувствах. – Чего страшного?! Да для битяшей это как искра для пороха, Ян! Как искра для пороха! Королева и до того неоднократно высказывала намёки, в которых читалась её к запорожцам поддержка, а теперь её младшая сестра бежит на Запорожье! – он затрясся. Голос его дрожал. – Ты хоть представляешь себе, как истолкуют это смутьяны-битяши? Как прямой сигнал к началу восстания, не иначе! Им только дай предлог, а там…
Старый полковник поутих. Он медленно сел, – словно на него нашло озарение, преклонил седую голову и тяжело вздохнул:
– Боже мой… Что тогда начнётся… – он закрыл свою морду копытами. – Что тогда начнётся…
Ян вздрогнул.
Слова Земняцкого проникли в самые недра его души. Смятение полковника передалось и ему.
Мурашки забегали по его спине, как кровожадные клопы по телу беззащитной жертвы.
С негодованием отмёл он это чувство, встряхнул гривой и попытался успокоить и себя, и полковника:
– Земняцкий, ты же делькрайнец. Битяши тебя хорошо знают. Поезжай на Запорожскую Вольницу и утихомирь их.
– Половина моих солдат на Запорожье недавно убежала… – вздохнул старик, убрав копыта от морды. – Половина… – повторил он и покачал головой. – И если бы не подполковник Сиромахо, другая бы тоже убежала. Мне, старому, могила, а не полковничий чин…
– Постой… – навострил уши поручик. – А как это связано с тем полковником, что я встретил в степи?
– Ты встретил и избавил от смерти Василя Дорошенко – предателя-полковника, – объяснил Земняцкий. – Он в Слупшуве старостой был, и со здешним старостой, Бабиничем, ссорился часто. Когда до него дошла весть о побеге принцессы Луны, то он взбунтовал реестровых битяшей. За ним отправили войско, – но ему удалось сбежать с некоторыми сторонниками, – снова вздох. – И теперь на Запорожье ещё одним прославленным воителем больше…
Вдруг, послышался хлопок дверью, резкий и оглушительный, словно залп из нескольких пушек разом:
– Здравствуйте, панове!
В дверях стоял худой единорог чёрной, точно туманное ночное небо, масти. Нестройные, редкие «и тебе привет», «здравствуй и ты» были ему ответом.
– Вот он, Бабинич, – попрядав ушами и оглянувшись в сторону двери, шепнул старый полковник. – Первый смутьян и забияка. Его здесь недолюбливают.
Вдруг он крикнул:
– Эй, пан Бабинич! Как там Василь Дорошенко поживает?!
– Мёртв, мёртв! – заржал чигривилльский староста и махнул хвостом.
Он принял от кабатчика чарку, полную драконкой до краёв и направился ко столу, за которым сидели Земняцкий с Несвижским.
– Мёртв, не будь я Бабинич! Я послал за ним своих молодцов, которые всю степь знают, как свои четыре копыта!
– А ты знаешь, милостивый сударь, что этот кавалер, – он указал копытом на Яна. – Разбойников твоих перебил, а Дорошенка спас?
Несвижский недоумевал; зачем полковник это рассказывает?
Эта новость, надо сказать, вызвала изрядный отклик в душе чёрного единорога, что он не преминул выразить в следующих словах:
– Что?! – фыркнул староста и поперхнулся драконкою. – Несмотря на приказы, в которых указано его ловить?! Да я те… Я те… – он даже стал заикаться от такой наглости со стороны поручика.
– Не знал он. Из Кайруфа возвращается!
Бабинич уж не слушал никого. Он, вперил взгляд выпученных глаз в Яна, который обращал на старосту не больше внимания, чем на досадного комара.
Наконец, староста оправился от потрясения и закричал:
– Ну, милостивый государь! Да я тебя в кандалы!! Да я вашу милость прикажу битяшам в капусту порубить! Да я!..
Не успел он договорить, как зеленоглазый пегас вскочил с места:
– А вот этого не хочешь? – прошипел он и указал на свои ножны, где покоился острый, богатый катар, – весомый довод в любом споре.
Кабак затих.
Все глаза обратились в сторону двух чистопородных, ссорящихся, словно два склочных петуха.
Бабинич постоял, раздувая ноздри и разглядывая своего противника. Вдруг его копыто потянулось к катару.
Затем случилось неожиданное. Ян, меткий, как орёл, клинка не выхватил. Точным ударом он выбил оружие у старосты, а вслед за этим взмыл вверх, поднял единорога и закричал:
– Разойдись, судари! Пан староста выходит!
– Стража! Стража! – горланил Бабинич, тщетно пытаясь вырваться из мертвецкой хватки поручика.
Ян мигом долетел до выхода и ударил своей ношей об дверь, будто бы тараном.
Таким манером тело старосты распахнуло дверь, вылетело на улицу и рухнуло в огромную лужу грязи. Вся его одежда, как, впрочем, и он сам, покрылась бурой слякотью.
Он с трудом приподнялся, стёр с морды грязь и прошипел:
– Ну держись, юнец. Я тебе ещё отплачу.

Пан Несвижский, как ни в чём не бывало, приземлился, сложил крылья и пошёл обратно. Некоторое время гуляки лишь переглядывались меж собой – ибо неизвестный молодец такую силу только что проявил, что ни у кого просто не нашлось слов, чтобы выразить своё удивление.
Впрочем, тому, что Бабиничу вышла такая неприятность, все немало обрадовались.
Наконец, в другом углу кабака раздался крик:
– Долгих лет сему благородному пану! Выпьем же за его здоровье!
– Выпьем! – громогласный хор голосов был ему ответом.
Вокруг Яна быстро сгрудилась целая толпа пони, каждый из которых желал лично познакомиться с таким великим рыцарем и выразить своё искреннее почтение.
Поручик не возражал, а вовсю улыбался, смеялся и шутил. Он без устали пил всё больше и больше сидра – пока, наконец, не почувствовал, что хмель ударил ему в голову.
Вдруг, кто-то его окликнул:
– Пан Несвижский, позвольте представиться!
Ян навострил уши. Его взору предстали два похожих друг на друга как две капли воды пегаса-близнеца: у обоих была бурая шерсть, глаза цвета тусклого янтаря и светлая грива.
Один из них невольно приковывал к себе внимание своим длинным, тяжеловесным катаром, похожим на палаческий. Другой же был слегка пониже, не имел усов, и всё время хмурился, точно небо перед грозой.
– Это, – тот, что с палаческим катаром, указал на своего брата копытом, – Длуго Литевско, мой брат. Меня же, милостивый государь, зовут Влодек. Ваше здоровье! – с этими словами он поднял чарку.
Ян кивнул, приложился к деревянной кружке, после чего спросил:
– А почему ты, любезный пан, палаческий катар носишь?
Братья переглянулись. Влодек посерьёзнел и медленно, с благоговением сказал:
– Не палаческий это катар, пан Несвижский, а клэймор, прославленное оружие великих воинов. Это – клэймор далёкого моего предка, Сайубаса Литевско. Он одним взмахом этого острого клинка срубил в бою трём супостатам головы, за что король пожаловал ему герб «сорвишапка».
– И как? – Ян окинул взглядом громаду меча. – Тяжёлый, вестимо?
– Весьма, – уклончиво ответил за своего брата Длуго.
– Отчего ж? – спросил Влодек и положил копыто на рукоять катара. – Не такой уж и тяжёлый. – Он извлёк клэймор из ножен. – А ну-ка, панове, посторонись!
Толпа разошлась и образовала вокруг него плотное кольцо пьяного дыхания и любопытных глаз.
Пегас поднялся на задние ноги, после чего взмахнул огромным клинком, словно воробьиным пёрышком один раз, другой, третий... Воздух, рассекаемый лезвием, гудел, как гудит в отдалении охотничий рог. Могучие порывы ветра лохматили гривы, срывали с голов шапки и трепали усы.
Пан Несвижский, как, впрочем, и все остальные, наблюдал за этим, разиня рот – ибо не каждый день можно встретить такую могучую силу.
Наконец, Влодек, сорвав все шапки с голов одной лишь силой ветра, плавным движением опустил клинок обратно, в ножны.
Гром аплодисментов и дружные возгласы одобрения не заставили себя ждать.
– Вот это да! – воскликнул Ян.
– Вообще, пан Несвижский, мы с братом едем к князю Черешецкому, дабы поступить к нему на службу, – заговорил Длуго.
– О! – засмеялся поручик. – Да он вас немедля примет, ему воители из такого могучего племени никогда не помешают! Я лично отрекомендую вас ясновельможному князю!
– Благодарю, Ян, – улыбнулся Влодек.
– Выезжаем завтра же, на рассвете! – сказал Ян и добавил: – А теперь, судари, позвольте ещё раз выпить за ваше здоровье и за здоровье ясновельможного князя Доминика Черешецкого, и дай Бог побольше таких славных воителей нашей державе!
– Дай Бог! – вторил ему хор голосов.

Пан Несвижский шёл к себе на квартиру.
Он никак не мог отделаться от странного, тревожного чувства. Оно глодало его затуманенное хмелем сознание, словно падальщик – мёртвую плоть.
И дело было вовсе не в сильных порывах ветра.
Дело было вовсе не в том, что его мутило из-за сидра.
Дело было вовсе не в том, что на дворе стояла глубокая ночь.
Дело было в том, что ему вдруг вспомнились слова старого полковника.
Яну привиделась его седая морда, которая снова и снова с неподдельным ужасом бормотала: «Боже мой… Что тогда начнётся. Что тогда начнётся…»
От хмеля его воображение разыгралось. Оно рисовало пред ним страшные картины смуты, кровопролитной резни и полей, заваленных трупами, насколько хватает глаз.
Храни Бог Велькскую Республику от такой участи. Храни Бог.

***

Искряна Земирежская устроилась под мягким покрывалом. Она глядела в небеса, усеянные звёздами, и мечтала. Сладкие грёзы не давали ей спокойно погрузиться в сон.
А всё потому, что мать с отцом рассказали ей кое-что, отчего она донельзя обрадовалась и даже взвизгнула от счастья…
Сбылись её мечты. Наконец-то.
Её приняли в Лодзинскую Академию.
Там, в Лодзинах, в преславной столице князя Доминика Черешецкого, получит она такое образование, о котором многие могут лишь мечтать… Да, теперь изменчивая удача сулила ей множество прекрасных возможностей.
Там она побывает в знаменитой Лодзинской Библиотеке. Там она воочию увидит, а, может быть, даже и встретит грозного князя. От этой мысли ей было одновременно радостно и неловко – она рядом с великими пони всегда чувствовала себя не в своей тарелке. А тут – сам великий князь Доминик Черешецкий!
Казалось ей, что сердце её взорвалось. Дважды.

Княжна Жорстковицкая.

«Была весна, мы встретились случайно
Ты молод был, а я совсем дитя!..»
— Народная песня.

На следующий же день отряд пана Несвижского вместе с братьями Литевско уже был на пути к Лодзинам. Вскоре после них Чигривилль покинула вместе с купеческим караваном и чета Земирежских.
О ней читатель ещё услышит позже, а теперь давайте же взглянем на поручика и двух братьев.

***

В лесах, по которым они шли, голые ещё деревья окружали вечнозелёные ели, – и те рядом с чёрными, уродливыми стволами выглядели будто бы жёнами богатых чистопородных, разодетыми в парчу и шёлк.
Тотчас же ему вспомнилась возлюбленная Рарита Досколович, – такая прекрасная, и такая далёкая…
Да, эта прелестница многих офицеров очаровала своими жгучими, синими, как бесконечное море, очами. Один раз Ян даже дрался из-за неё с паном Маховицким, – рейтарским поручиком по прозванию «маленький рыцарь». По счастью, они разошлись миром, – даже не успев выхватить катары, иначе никогда не стали бы они задушевными товарищами, которые не раз спасали друг другу жизни.
Ах, воздух родины – чистый и свежий… Наконец-то можно вдохнуть его полной грудью.
Этот воздух бодрил, прогонял прочь всю усталость и вселял новые силы. И хотя небо над путниками хмурилось и мрачнело, спрятавшись за густым покровом облаков, Ян чувствовал себя превосходно.
– Говорят, – начал Влодек Литевско, подойдя к Яну и едва не задев его своим огромным клэймором, – будет большая война с кайруфцем…
– Может и так статься, – ответил пан Несвижский. погружённый в свои мысли.
– Дай же Бог, дай же Бог… – вздохнул Влодек и расправил свои длинные усы. – Ежели на Кайруф пойдём, то и беспокойства на Запорожской Вольнице улягутся. Битяши, сдаётся мне, не преминут вместе с нами на проклятых псов выступить…
– Я ведь недавно был в Кайруфском Ханстве с посольством, – заметил светлогривый пегас, глядя в небеса. – Чего от кайруфцев ожидать, пан Литевско, сказать не могу… То ли в страхе они, то ли к походу готовятся… Да и сам хан чего замышляет, неясно.
– Дай же Бог, – повторил бурый пегас, – дай же Бог такую войну на славу всему солецизму, а мне, горемычному, дай обет свой исполнить…
– А какой же, ты, сударь обет дал? – навострил уши Ян.
– Он, видишь ли, три головы вздумал срубить, – вмешался в разговор брат Влодека, Длуго.
– Да, сударь, таков мой обет, – подтвердил Влодек. Его голос подрагивал от благоговения. – Обет целомудрия, – он помолчал. – Поклялся я, братушка, пресветлому Богу, что на Солнце пребывает, что до тех пор, пока подобно славному своему предку, Сайубасо Литевско, трёх голов одним взмахом не срублю, о кобылах и помышлять не буду.
– И как, твоя милость, – ухмыльнулся Несвижский, – не раздобыл ещё трёх голов?
– Видит Бог, велико моё терпение и старания, но две головы – бывало, а трёх… Как не было, так и нет… – Литевско понурил голову и горько-горько вздохнул.
– О-о-о-о… – жёлтый пегас махнул хвостом и насмешливо улыбнулся. – Непросто же тебе, пан Влодек, при дворе его княжеской милости, Доминика Черешецкого, хранить обет свой будет. При княжеском дворе столько барышень прекрасных, сколько и звёзд, пожалуй, на небесах нет. А глазками как стреляют, а сколько прелести в них, сколько красы, сколько изящества…
– Святой Боже, святой Боже… – пробормотал Влодек и осенил себя священным знамением. – Дай мне сил и духа, чтобы все испытания, посланные тобою, снести…
– А ты, твоя милость, – обратился Ян к Длуго, – никаких обетов не давал?
– Нет, пан Несвижский, заболел я, что ли? – ответил тот с равнодушием.
Когда Влодек одарил его гневным взором, он утомлённо вздохнул и добавил:
– Ну, почти. Уф... – он поморщился. – Таков уж род наш, Литевских, что поколение за поколением всегда двое близнецов, два жеребца нарождаются…
– Ужель ли? – удивился молодой поручик. – И сколько у вас это продолжается?
– Четыре, или пять поколений, – Дискорд их знает, – ответил Литевско, раздосадованный тем, что его перебили. – Так вот, и в роду нашем давний обычай, что брат за братом, что бы ни случилось, всегда должен следовать, и крови своей заместо братской крови чтоб пролить не страшился.
– Хм, – задумался зеленоглазый пегас, – а как быть, ежели от обоих братьев потомство пошло?
– Меж теми двумя близнецами земли будут поделены, и те два близнеца фамилию Литевско достойны будут носить, чей отец первым потомство породит… – произнёс бесстрастным голосом Длуго заученные наизусть слова.
И тогда, наконец, осознал Ян, откуда та отчуждённость, та едва заметная тень неприязни меж двумя братьями. Осознал он, что с самого рождения посеяло семена раздора между ними…

Соперничество – вот что написано им на роду. Соперничество за звание того, чьи сыны будут называться полноправными владетелями родовых земель. Но так как оба, оба они свято чтили и берегли обычаи и свою честь, то не могли они отступиться друг от друга и разъехаться по разным частям света в поисках славы и супруги.
И поручик им очень сочувствовал.
И ещё жальче пану Несвижскому было Влодека. Видел он, что это рыцарь первейший, что недурён он собой, что сила в нём, невиданная доселе… Зачем же он принял столь странный для молодого чистопородного обет, взвалил на свою могучую спину столь тяжкое бремя?
Минутная ли гордыня овладела пылким разумом рыцаря? Желание ли прославиться, стать будто бы «готовым на всё ради солецизма мучеником» в глазах остальных?
Или же привела его к этому решению вера? Глубокая, искренняя и незыблемая вера? Вера, которой всё нипочём, вера, которая способна как сокрушать армии, так и исцелять раны?
Ян склонялся к последнему.
Брат же его, Длуго, вызывал у пана Несвижского куда меньше приязни. Его молчаливость и замкнутость создавали впечатление, будто бы он что-то скрывает, будто не желает рассказывать о себе чего-то.
Впрочем, Длуго ещё предстоит удивить Яна, но – позже…

– Однако ж, – сказал вдруг молодой поручик, – отчего ты, твоя милость Длуго, до сих пор даму сердца себе не отыскал?
– Эге, куда там! – отмахнулся тот с печальным вздохом. – Не найти теперь чистых дев, всё сплошь распутство, падение нравов и совершенное неуважение ко всему достойному!...
…Вот те раз. Такого Ян не ожидал…
Повисло краткое, неловкое молчание. Поручик задумался.
– В таком случае, панове, хочу сообщить вам радостную весть! – воскликнул Ян. Братья обернули к нему свои головы. – Грядёт война, и, ежели ты, пан Влодек, под знамёнами ясновельможного князя Черешецкого трёх голов не найдёшь, то, вестимо, нигде не отыщешь. А ты, пан Длуго, только при княжеском дворе свою даму и встретишь, пожалуй. Благочестивых и благородных кобыл там сколько душе угодно, так что – выше нос, братцы!
От таких радостных новостей братья повеселели – широкая улыбка заиграла на морде Влодека, ну а Длуго будто бы ухмыльнулся. Впервые за всё время.
Казалось, что сама погода обрадовалась этим вестям: солнце, которое словно побаивалось вылезать из-за облаков, светило всё ярче и ярче. Сияние, яркое, будто свет тысяч свечей в Сиятельном храме в День Святых Угодников, пробивалось даже в леса, сквозь сплетённые меж собою ветки голых деревьев.
Вдруг, Длуго резко остановился, словно охотничья собака, учуявшая добычу. Уши его и крылья мигом взвились вверх. Бурый пегас вытянулся и застыл, – он прислушивался.
Яну, как солдату, что за свой век побывал во многих стычках, не нужно было слов. Он гаркнул вполголоса:
– Стой!..
Жеребцы застыли, – они будто бы превратились в каменные изваяния.
Некоторое время не было ни звука. Только шептал, бормотал ветер, и вдалеке куковала кукушка…
Поручик взглянул на Длуго с недоверием.
Вдруг он вздрогнул: вдалеке раздались какие-то свирепые крики.
Солдаты с тревогой переглядывались меж собой. Заговорить и нарушить тишину они не смели.
– За мной! – шепнул Ян. – Оружие наизготовку!
Земля загудела от топота многочисленных ног. Сухие прошлогодние листья взвились вверх в каком-то витиеватом танце, а угрюмые, чёрные ветки колебались, – они как будто бы угрожали отряду неминуемой карой.
Кричать вдалеке перестали, но солдатский нюх – верный воинский спутник с незапамятных времён, нашёптывал всем на ухо: «это неспроста!..»
И в том, что драки не избежать, не сомневался уже никто.
Наконец, кто-то снова крикнул, но уже совсем поблизости. Ян выхватил катар из ножен и с осторожностью направился вперёд.
Когда же он выглянул из-за дерева, то увидел, как на лесной поляне сгрудились в кучу и выхватили оружие около десятка пони. Их окружала стая древесных волков.
Звери скалили свои уродливые морды, сверкали свирепыми глазами, похожими на два крохотных солнца, – но не наступали. Ни та, ни другая сторона не осмеливалась нападать: волки ждали знака своего вожака, а охотники надеялись, что волки испугаются и убегут обратно в лес.
Пан Несвижский, в отличие от противников, не сомневался ни в чём.
Он взмыл в небо и ринулся на волков. По лесу прокатился его громкий крик:
– Бей-руби!
Звери поначалу взвыли, знаменуя начало охоты, – и бросились в бой. Но когда оглушительная пальба из самопалов смешалась с криками охотников, воем, рыком волков и топотом лап и копыт, то звери струхнули. Проявилась их трусливая природа.
Волки поняли, что враг превосходит их. Они поджали свои куцые хвосты, похожие на косматые, растопыренные ветви, и в беспорядке побежали во тьму чащи.
Никто из пони, по счастью, не пострадал: сопротивление зверей сломалось в считанные секунды, словно сухое деревце. Преследовать древесных волков не стали – от этих странных, диких и злобных зверей мало толка, кроме… дров. И такая древесина много пользы навряд ли принесёт – больно уж она непрочная, недолговечная.
– Милостивые государи! – услышал Ян хриплый, торопливый оклик.
Поручик водворил катар в ножны, обернулся, и увидел… жеребца?
Нет, не жеребца... Впрочем, не услышь он голоса этой немолодой серебошкурой пони, он бы без сомнений назвал её жеребцом – настолько жеребоподобны были чёрты её морды, слегка закрытые чёрным капюшоном.
– Благодарю вас за спасение, благородные рыцари, – продолжала кобыла, окинув горящим взором поручика и его товарищей. – Если бы не вы, даже не знаю, ушли бы мы с сынами и челядью живыми.
– Мы – верные солдаты ясновельможного князя Доминика Черешецкого, сударыня. – С почтением молвил Ян. – Помогать – наша важнейшая стезя. Но позвольте же узнать, с кем имею удовольствие вести беседу?
– Я – вдовствующая княгиня Анна Жорстковицкая, а это, – она указала копытом на пятерых подошедших молодцов, в чертах которых было что-то общее, угловатое, – сыны мои, Назар, Микита, Иван, Тимофий и Филон.
– Для нас большая честь приветствовать ваших милостей, – заговорили те наперебой, – окажите милость, любезные, не побрезгуйте нашим простым гостеприимством, покорно просим в недостойные наши пороги…
– Ян Несвижский, – в привычном для себя представительном тоне ответил Ян. – Те два рыцаря, что идут со мною – братья Длуго и Влодек Литевско.
Меж тем он раздумывал над предложением сыновей княгини. Уже смеркалось, а перевести дух путникам бы не помешало. Как-никак, они прошагали уже весь день, а идти им ещё день-два уж наверняка. Впрочем, члены семейства Жорстковицких, как и их челядь, носили простую одежду, – а манеры разговора и поведения также выдавали в них пони не особо утончённых…
Однако буйный ветер вымел прочь из головы пана Несвижского последние семена сомнения, – стоило ему только взглянуть поверх голов семейства Жорстковицких и… обомлеть.

Увиденное им не поддаётся никакому описанию. Ян даже не сразу поверил своим глазам, – как мы порой не верим старым друзьям, когда те, как нам кажется, решили нас разыграть.
Сперва он подумал: «не сплю ли я?» а затем: «земное ли существо стоит передо мной? может, мерещится мне это?».
Ибо он увидел кобылку невиданной красоты.
Что такое голубые глаза Рариты Досколович по сравнению с лазурными очами этой прекрасной девы? Ничто, словно пресное озеро перед безбрежным морем.
И в бездонном море этих глаз плескалась простота, – но не та грубая простота, с которой сквернословит неотёсанный кабатчик, а святая простота. Простота добрая и самоотверженная, словно заботливая мать.
И именно такая простота в те лихие времена, когда даже святая святых – жизнь, ценилась едва-едва, освещала вокруг себя дорогу. Как разгоняют ночную тьму первые лучи солнца, так рассеивает вокруг себя густую мглу корысти, лжи и коварства яркая, путеводная звезда непорочной простоты.
Помимо простодушия, глаза её выражали мечтательность и спокойную, кроткую печаль. И почему-то Яну очень хотелось утешить её, успокоить…
– А это… – громкий и резкий голос княгини Жорстковицкой вывел нашего героя из забытья.
Лишь тогда догадался Ян, что застыл он, будто вкопанный, на одном месте, будучи не в силах и слова вымолвить.
– …Падчерица моя, Дарина, – продолжила Анна с таким холодным равнодушием, – даже небрежностью, что пылкий поручик почувствовал лёгкий укол в сердце.
Вблизи прекрасная кобылка ещё более походила на ангела. Её мягкая и розовая, словно наилучший шёлк, шёрстка, казалось, слегка поблёскивала в лучах закатного солнца. Длинная грива княжны ниспадала ей ниже живота. Её пушистый хвост доходил чуть ли не до земли, струился вниз розовым водопадом.
Одежда на ней больше подходила жеребцу – но, впрочем, оно и ясно. Жорстковицкие отправились скорее на охоту, нежели на бал.
– Эм… – замялась скромная кобылка, после чего потупила взор своих бездонных очей и неловко шаркнула копытом. – Спасибо тебе за спасение… великодушный рыцарь…
Голос её притих, да так, что едва-едва можно было разобрать хотя бы два слова.
– Если бы не ты… – пискнула она, – Нам было бы… э… очень, очень плохо…
– Для меня большая честь, – молвил с почтением Ян, – милостивая панна, оказать тебе услугу.
– Не стоит… – пробормотала пунцовая от смущения княжна и отвернулась. – Правда-правда, не стоит…
Если бы робость окрыляла, то княжна без труда воспарила бы до самого солнца.
– Дарина! – гаркнула Анна, у которой княжна, судя по всему, не была на хорошем счету. – Пойди, распорядись, мы скоро пойдём.
Та повиновалась. Впрочем, уходя, она бросила на пана Несвижского такой светлый, такой проникновенный взгляд, что сердце его подпрыгнуло в груди, а дыхание спёрло.
– Так что же, благородные рыцари? – продолжала княгина Жорстковицкая. – Можем ли мы рассчитывать на ваше радушие? Не побрезгуете ли вы нашим простым хлебосольством?
Эти слова вернули разомлевшего Яна на землю. Он, наконец, вспомнил о житейских заботах.
– Я и мои спутники, – ответил он, думая о княжне, – будем только рады вкусить плодов вашего щедрого гостеприимства.
– Эге, сынки! – раздался зычный крик Анны. – Грузите мёртвых волков в телегу, мы возвращаемся домой!
Сыновья её, которые (на всякий случай) отвесили новые поклоны «благородным рыцарям», направились к бездыханным трупам и помогли слугам взвалить их на телегу.

Наконец, они отправились в путь, к усадьбе Жорстковичи – владению старой, вдовой княгини. Шествие вскоре смешалось – порядок нарушился, солдаты завели беседы меж собой или же со слугами княгини. Изредка раздавались оглушительные взрывы смеха, – то некоторые жолнеры разговаривали с сыновьями Анны Жорстковицкой. Они вскорости сошлись с княжичами; как-никак, земляки.
Все беседовали между собой, и на Яна никто не обращал внимания.
Поручик некоторое время делал вид, что прислушивается к разговорам других.
Впрочем, до него доносились лишь несвязные отголоски слов, как будто бы кто-то заткнул ему уши, – ведь покоя ему теперь не давала одна лишь мысль: как заговорить с прелестной княжной?
Да! Он, – рыцарь, – бесшабашный, словно бойцовский петух, не мог подступиться к прекрасной, робкой кобылке!
Масла в огонь подливало то, что она неотступно следовала за своей мачехой, – а пан Несвижский понимал, что не стоит обнаруживать свою приязнь к княжне рядом со строгой Анной. Ведь та, не дай Бог, может и осерчать! А портить отношения с гостеприимными чистопородными ему отнюдь не хотелось.
И, – как знать, шёл бы он так целую вечность, как вдруг громкие возгласы и топот копыт впереди, на дороге, отвлекли его от измышлений.
– Тю! Сиромахо! – воскликнула радостно княгиня. – Где ж тебя Дискорд носит?
К ним приблизился небольшой вооружённый отряд. По одеждам, чубам и шапкам в них узнавались реестровые битяши.
Впереди них мчался богато разодетый единорог. Грива его, усы и хвост растрепались, и казались ещё чернее в ночи, которая уже окутывала покровом мглы Эквестрию.
Сквозь сумерки Ян уже не мог разобрать цвета его шерсти, – как и глаз, прикрытых папахой и тёмной чёлкой.
– Прости, мать, мы спешили, как могли… – задыхаясь, ответил ей тот, кого Анна назвала «Сиромахой». – У вас все в порядке?
– Не бойся, сынку. Эти ясновельможные рыцари спасли нас от лютых зверей.
– Хорошо, мать, – выдохнул чернявый битяш. – Хорошо.
При этом он смерил презрительным взглядом отряд пана Несвижского. Такая дерзость не ускользнула от внимания Яна, – он нахмурился и посмотрел на княжну.
Её прекрасную мордочку сковал холодный, крепкий лёд испуга. Дарина дышала быстро и неровно, – она будто бы пыталась забиться куда-нибудь, – лишь бы подальше от Сиромахи.
Жёлтый пегас подошёл к ней и спросил:
– Могу ли я полюбопытствовать, что так испугало любезную панну?
Своего волнения он старался не показывать.
– Ой! – пискнула Дарина и подняла взгляд на Яна.
Глаза её широко расширились – то ли от того, что её чуткая душа услыхала сочувствие в его словах, то ли просто от внезапного появления собеседника.
– Великодушный рыцарь… – голос её, нежный и трепетный, как бабочка, дрожал. – Держитесь… от него… подальше…
Под «ним» панночка, конечно же, подразумевала зловещего Сиромаху.
Сейчас он смирно шёл рядом с Анной и Влодеком, но поручик почему-то не сомневался, что он вот-вот сделает какую-нибудь подлость.
– Отчего же, панна Дарина? – спросил он.
– Это… это сущий изверг… – прошептала та и посмотрела в глаза Яну. Её лазурные очи увлажнились горячими слезами. – Сущий изверг…
Она помолчала, собираясь с духом. Пристальный взгляд пегаса её ободрил, и она пояснила:
– Он как-то раз… провинившегося слугу… напополам разрубил… – Дарина всхлипнула.
Ужасная картина отпечаталась в её памяти, словно древний след в камне, – и до сих пор не покинула её сознания…

О, каким могучим гневом в ту минуту воспылало пламенное сердце Яна!
Да, повидал он немало смертей, – и порой очень мучительных. Более того – их причиною нередко был и он сам. Но может ли молодой рыцарь простить тому, кто ниже его по происхождению, такое оскорбление дамы?!
Пан Несвижский оглянулся в поисках нахального битяша.
Но как же он удивился, когда обнаружил, что тот шагает рядом с ним.
Сиромахо шёл молча. Он вперил хищный взгляд в Яна.
Жёлтому пегасу даже вдруг померещилось, что не пони это вовсе, а угрюмый призрак – порождение ночи и мрака. В его глазах, – зелёных, как и у Яна, читалась такая неприязнь, что, казалось, они мерцали в темноте.
Единорог прижал уши, его ноздри разгорячённо раздувались.
– Отойди от неё, треклятый велячишка, – прошипел он со злобой, – если не хочешь издохнуть, как собака!
Это была последняя капля.
Пан Несвижский, будучи скорым на принятие решений, отскочил от битяша и выхватил катар.
– Только подойди, мясоед проклятый, – процедил он сквозь зубы. – Я тебя научу уму-разуму!
Битяш заревел, как медведь, обнажил оружие и ринулся на своего противника буйным вихрем мелькающей стали.
Ещё немного – и на рыхлую землю хлынет алым водопадом кровь …
– Сиромахо, Дискорд тебя побери! Да что же с тобой такое?!
То закричала княгиня. Её властный голос отрезвил Богдана, словно ушат студёной воды.
Буря стихла, даже не начавшись.
Шествие замерло.
Повисла тишина.
Некоторое время противники переводили дух и с ненавистью разглядывали друг друга. Вдруг битяш впихнул катар обратно в ножны и прорычал что-то невнятное.
– Сиромахо!! – потребовала Анна Жорстковицкая. – Отправляйся к усадьбе и приготовь там всё к нашему приезду! Быстро!
– Ладно, мать. – Ответил тот с угрюмым видом.
Тотчас же его и след простыл.
– Совсем битяш голову потерял, – махнула копытом княгиня. – Ты уж не гневайся, рыцарь, больно уж горяч наш Богдан. Кровь у него кипит…
– Ещё немного, – пробормотал Ян, – и я бы его кровопусканием полечил... Госпожа Жорстковицкая, – обратился он к княгине, – а кто это таков этот Богдан? Битяш у вас на службе?
– Это же соколик мой ясный! Богдан Сиромахо! – сказала Анна с гордостью. – Подполковник битяшский. Голова у него бедовая, но сердце смелое. Люб он всем нам, как сын родной.
Тут-то воспоминания об этом имени воскресли у пана Несвижского в голове, точно феникс из пепла.
Ну конечно, Сиромахо! Атаман Богдан Сиромахо!
Он уже слышал это имя – и да, трудно было его не услышать, ибо слава о нём гремела по всей Делькрайне. Битяши в нём души не чаяли – ибо то был во всех походах военных первый молодец, первый смельчак и первый гуляка.
Не одним уж набегом верховодил он, а сколько упрятано у него по дремучим лесам и тёмным ярам всяких богатств? Эге! Кто перечтёт, кто прознает?
«Что ж, – подумал Ян и нахмурился. – И не таких бивали. Пусть только подойдёт; клянусь, не дам ему спуску…»

Тьма опустилась на землю, – притом такая, что ни зги не видно было. Зажгли факелы, – с ними и шли. Шествие заискрилось огоньками, словно стайка светлячков.
Наконец, показалась вдалеке и деревенька. Её приветливые огни светились, маячили в сумраке, точно яркие звёзды в ночном небе.
Отряд прошёл сквозь ветхую деревеньку и вошёл в ворота усадьбы, где их сразу обступила толпа гомонящей челяди. Но на них Ян не смотрел, – он вглядывался в темноту, разыскивая глазами буйного атамана, «ясного сокола»…
Один раз пегас вроде бы даже заметил его чёрную гриву в толпе, но Богдан тотчас же куда-то запропал – и был таков.
Меж тем путников пригласили пройти в саму усадьбу. Здание покосилось, похилилось, – и его кособокость навевала неведомую тоску. Но, стоило пану Несвижскому войти в сам дом, то его сомнения развеялись, как дым походного костерка в ветреный день.
Вся просторная гостевая горница была обильно изукрашена – и, эге, чего там только не было!
На стенах мерцало драгоценными каменьями богатое оружие. Узорчатые ковры покрывали дощатый пол, радовали глаз своими затейливыми золотыми рисунками, – под стать роскошным коврам кайруфского хана. Богатым вещицам и безделушкам здесь не было числа, – точно листьям в лесу. Посреди широкой горенки стоял большой дубовый стол, за который и усадили почётных гостей – Яна, Длуго и Влодека.
Прошло несколько времени. Слуги не спешили с разноской блюд, да и хозяев всё не было и не было.
Поручик обменялся обеспокоенными взглядами со своими товарищами; уж не задумали ли подлые чистопородные взять их в полон и потребовать выкуп? А ведь и такое нередко случалось в тот суровый век. Наш герой уж стал с недоверием коситься на двери и окна, ожидая предательской пули…
По счастию, никаких подобных гнусностей Жорстковицкие не затеяли – просто в соседней комнате случился у них важный разговор.

***

Княгиня вместе с Богданом зашла в пустую комнату. Анна удостоверилась, что никто не подслушивает, и затворила вслед за атаманом дверь.
– Ты что, битяш, сбесился? Совсем сдурел? – отчеканила она. Её горящий взгляд пронзал Сиромаху, точно острое копьё.
– Мать! – воскликнул тот и стиснул зубы от осознания собственного бессилия. – Если этот велячишка ещё раз хоть взглянет на розовогривую, я… Я…
Богдан вскинул гриву и стукнул копытом по деревянному полу. Он часто задышал. Сдерживать гнев ему удавалось всё хуже и хуже.
– Опомнись, Богдан! – оборвала его княгиня. – Он завтра уедет, а ты останешься. Поумерь свой пыл, кобылка всё равно твоя будет. Слово наше дороже золота, помни!
– Не могу… – простонал Богдан и повалился на лавку, устланную шкурами. – Как посмотрю на него, так и обуревает злоба, будто Дискорд проклятый забавляется… Душа… душа ноет…
– Терпи, битяш! Терпи… – сказала княгиня. – Если хоть один волос с головы этого офицера упадёт, то страшный князь тут камня на камне не оставит. И нас, и себя погубишь.
– Хорошо, – молвил битяш и встал с лавки. Он был спокоен, как лес в безветренную погоду. – Хорошо. Слаще мёда буду для них, обещаю. Велячишка от меня ни единого взгляда неприязненного не получит. И пусть он глядит сколько угодно на княжну – ни слова не скажу ему, зубом не скрипну!
– Ну, вот и славно, – улыбнулась сереброшкурая земная. – Я знала, соколик ты мой, что не посрамишь ты нашей чести. Пойдём же к гостям, они, небось, заждались!

***

Они прошли в просторную горницу, где пятеро сыновей вовсю старались занять гостей разговором. Впрочем, их попытки успехом не увенчались.
Ян оглянулся на атамана и вздрогнул: в нём он вдруг увидел себя.
Тёмно-жёлтая шкура, зелёные, как два изумруда, глаза…
Только если грива поручика была светлой, как ячмень, то грива Сиромахи была черна, как тёмная ночь.
Взоры соперников пересеклись. Ян ожидал в этих глазах увидеть ненависть, неприязнь, злобу, – но в глазах атамана плескалось лишь обходительное спокойствие. Лёгкая, приветливая улыбка играла на его морде.
«Куда же девалась его злость?» – спрашивал про себя пан Несвижский.
Княгиня заняла место во главе стола, а Сиромахо сел напротив Яна. Тотчас же откуда ни возьмись, появились слуги с блюдами. А вот, из-за небольшой дверцы выглянула, словно рассветное солнце из-за горизонта, княжна. Мордочка её светилась от тихого счастья. Она, звонко цокая копытцами, пошла к столу и села около…
Пана Несвижского.
Богдан нахмурился и втихомолку фыркнул, – но этого никто не заметил.
Яна же теперь, кроме прекрасной Дарины, вообще ничто не заботило. Так хорошо ему стало на душе, когда он почувствовал совсем поблизости от себя жар её трепетного тела…
Он был так счастлив, что, казалось, улыбался бы вечно!
– Поднимем же, гости дорогие, наши кубки за князя Доминика Черешецкого, благодетеля нашего и покровителя! – возгласила Анна Жорстковицкая.
– За князя! – грянул в ответ хор голосов.
На некоторое время всё затихло – трапезничающие прикладывались к кубкам с душистой медовухой. Хмель ударил в голову Яну, но он вовсе этого и не заметил – любовь пьянила его сильнее всякого напитка.
– Слышал я, – заговорил Сиромахо тоном радушного хозяина, – что ты, твоя милость пан Несвижский, из Кайруфа возвращаешься?
– Да, – ответил жёлтошкурый пегас.
– Ходят слухи, что ежели война с кайруфцем начнётся, то князь-воевода на него первым войско поведёт, – сказал Богдан и окинул всех задорным взглядом. – Эх, вволю мы тогда у неверных псов в гостях погуляем!
– Погуляем в гостях! – воскликнули разом княжичи. – Да так погуляем, что долго ещё их хозяин будет над разбитыми горшками и кувшинами плакаться!
– Так выпьем же за то, панове! – крикнул Влодек с улыбкою. – Дай же Бог такую войну на славу всем нам!
– Выпьем! – дружный вопль был ему ответом. – Дай же Бог!
Ян, невольно, – повинуясь какому-то внутреннему зову, прижимался к княжне всё ближе и ближе.
Та заливалась милым румянцем.
Разумеется, чуткая Дарина чувствовала то, что творится с Яном, – чувствовала всем сердцем и душой, – и оттого она расцветала, словно цветок под солнечными лучами. С очаровательной робостью отводила княжна взгляд, – но, будучи не в силах сдержать сердечный порыв, тут же водворяла его на прежнее место. Дыхание её всё учащалось и учащалось: она не верила своему счастью.
– Великодушный рыцарь… – прошептала она и в смущении отвела взгляд. – Попробуй вон тех пирожков, я их… сама готовила…
– Если это принесёт панне удовольствие, – молвил тихо Ян, – то это для меня тоже будет величайшим счастьем.
Он взял один пирожок и отправил его к себе в рот. Дарина пискнула что-то в ответ и зарделась.
Как вести себя, она не знала.
Пирожок и в самом деле оказался весьма неплох, но вкуса его Ян не почувствовал.
Меж тем рядом с ними разговаривали о войне, то и дело поднимали чары, произносили зычные здравницы за королеву, гетманов и многих других вельможных князей. Поручик тоже время от времени восклицал «выпьем!» и прикладывался к кубку, – но делал он это, не думая.

…Богдан Сиромахо тоже не участвовал в разговорах.
Буря гнева по-волчьи завывала в ушах атамана. Трескучие молнии плясали в его глазах. Его разум заволокли чёрные тучи.
Ревность. Его сердце глодала беспощадная, чёрная ревность.
Сейчас он ненавидел всех и вся…

Вдруг, княгиня хлопнула в копыта. В горницу вошли музыканты.
– Эй вы, хлопцы! – весело закричала она. – Сыграйте нам, – да так, чтоб душа радовалась!
Музыканты расселись по лавкам и переглянулись.
Один из них начал играть; замурлыкала переливчатая балалайка. Запела за ней, словно птица, пронзительная скрипка, залились радостным свистом певучие свирели и мерно затрещал гулкий бубен.
И – эге! всё это объединилось в такое волшебное созвучие!.. Музыка эта бодрила, точно хорошее вино, – от неё кипела кровь в жилах, а на голову накатывал такой прилив радости, что, пожалуй, от пляса сумел бы удержаться только древний старец.
О, как переменилась тут же красавица-княжна! Каким весельем заискрились её очи! Куда ушла вся та робость, вся та тихая печаль? Будто и не было их никогда! В томительном предвкушении танца праздничная улыбка украсила её мордочку, – она даже стала тихо пищать от восторга.
Её грива, как померещилось Яну, вдруг стала пышной и кудрявой.
Ян улыбнулся Дарине и изящным жестом пригласил её на танец.

…Он в упор не замечал Сиромахи. А волна ярости, меж тем, кипела, пенилась и шипела в голове молодого атамана…

И задрожал пол, затряслись стены от безудержной пляски и стука копыт. Княжичи разобрали кобылок-служанок, а княгиня по-жеребячьи выплясывала в середине круга, то приседая на копытах, то разудало вскакивая. От её оглушительного топота звенела посуда, а она всё восклицала:
– Эй, вы, хлопцы! Ещё играй, ещё! Не жалей инструмента!
Голубые очи Дарины искрились радостью, она вовсю заливалась задорным смехом. Её танец мог показаться беспорядочным и путаным, – она то вдруг едва не сбивала Яна с ног, то вдруг вырастала словно из-под земли там, где её быть не должно.
Но поручик чувствовал себя рядом с княжной так, как будто бы он вдруг очутился в другом, беззаботном мире, – в мире, полном веселья и смеха.
И ему было легко.
На её глуповатые шалости – на то, что Дарина вдруг расталкивала всех вокруг (без какого-либо злого умысла), на то, что один раз она вообще она убежала невесть куда и перепрыгнула через лавку с восторженным визгом, никто не обращал внимания. Все лишь улыбались.
Один раз Ян даже услышал, как кто-то, полушутя, сказал:
– Обычная Дарина!
Веселье не утихало ещё долго. Плясуны закончили уже несколько танцев, а никто, казалось, и не устал вовсе.

…Но кое-кому было не до веселья…

Если Влодек не мог повеселиться вместе со всеми только из-за своего обета целомудрия, а Длуго – из-за собственных, неведомых никому соображений, то Богдану мешала животная злоба.
Злоба… дикая, страшная злоба охватила его целиком, опутала своими тяжёлыми цепями.
Копыто атамана невольно потянулось к катару.
Сердце его стучало, как копыта во время неистовой скачки. Дыхание его сбилось.
Перед взором Сиромахи всё помутнилось…
И посреди всех плясунов он видел лишь одну пару. А в этой паре лишь одного пони – своего соперника.
Он должен умереть.
Иначе атаман сойдёт с ума.
И, подобно тому, как незадачливый путник становится жертвой дикого грифона, так последние остатки здравого смысла сражались в голове молодого атамана со страшными помыслами… «Остановись!» – кричал ему Рассудок. «Успокойся!» – восклицал Разум.
«Вперёд… – шептала предательская Ревность елейным голосом. – Вперёд. Убей наглого велячишку, чего же ты ждёшь, битяш?»
Напрасно тянется к оружию своему путник. Напрасно он пытается спастись. Грифон, – этот ужасный зверь, – порождение диких лесов и горных пиков, не знает жалости.
Несчастному путнику грозит верная погибель…