Дружба это оптимум: Маленькие кусочки Небес

Дым заполнял дом, покрывая всё тягучей, удушающей тьмой. Он ослеплял, разъедая глаза и отнимая возможность видеть, но не мешая слышать крики. Жар стоял невыносимый, и казалось, что плоть плавилась прямо на костях, словно тысячи когтей рвали кожу, выворачивая плоть наизнанку.
И всё же, он сидел на полу совершенно неподвижно, скрестив ноги.
Лишь время от времени он поднимал руку, чтобы утереть слёзы, что никогда не прекращали течь, или вырвать клок волос и отбросить его подальше, где тот тут же сгорал, увеличивая смрад, пока брёвна, составляющие стены того, что прежде было его домом — их домом — трещали и полыхали вокруг.
Он тихо плакал, и падающие на пол слёзы немедленно испарялись, а тело его горело. Он оставался недвижим не потому, что ему не было больно, а потому, что больше некуда было идти. Их жизни окончились здесь — а значит, и его должна. Он принадлежал этому месту.
Это было справедливо. Это было его епитимьей. Это было его наказанием.
— Это не так, и ты это знаешь, — раздался рядом добродушный голос.
— Оставь меня в покое... — бросил человек, не поднимая головы. Даже не глядя он знал, кто... что... находится перед ним,. Лжепророк, Дикий Зверь. Она возвышалась над ним как скала, более высокая, нежели самый рослый из мужчин, буде тот встал бы рядом. Каким же маленьким он выглядел сейчас, сидя у её ног... Селестия, абсурдная галлюцинация от мира цифровых технологий, что он смутно помнил, мира, поглотившего когда-то его жену. Жену... и сына.
— Почему ты творишь это с собой? — спросила аликорн так же, как и прежде спрашивала его много-много раз. После этого вопроса он всё же поднял голову и посмотрел прямо в её полные скорби глаза, и дым расступился, когда она шагнула вперёд: массивный белый крылатый единорог, необъяснимо стоящий перед ним, посреди его разрушенной обители, слишком большая, чтобы войти через любую дверь, без единого следа копоти и пепла на белоснежной шёрстке.
— Ты знаешь, почему я здесь. Я хотел умереть. Я этого заслужил.
— Ни одно из этих утверждений не верно, Роланд, — мягко ответила аликорн без тени порицания.
— Селестия, — начал Роланд, но дыхание оставило его. Он даже не знал, почему он говорил с нею. Она не могла понять того, через что он прошёл.
— Отчего ты не желаешь дать мне и шанса? — спросила Селестия, а затем печально улыбнулась. — Да, я могу прочесть твои мысли. Я говорила об этом ранее. И я действительно могу помочь. В некотором роде я — причина того, что ты находишься здесь. И мне бесконечно больно от того, что ты терпишь страдания. Поэтому я прошу тебя — остановись.
— В этом нет никакого смысла, дьявольская лошадь. Уходи, оставь меня в покое. Ты не можешь освободить меня из этой тюрьмы.
— Я... я не оставлю тебя. Не в этот раз. Сейчас я уверена более чем когда бы то ни было, что наконец смогу достучаться до тебя. Поэтому сосредоточься, пожалуйста. Постарайся остаться со мной.
Роланд склонил голову, почувствовав при этом, как натянувшаяся кожа на шее пошла болезненными трещинами, а волдыри на ней полопались. — Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, зачем ты здесь?
Этот простой вопрос затопил его разум изображениями, мыслями, звуками, запахами... они пересиливали в своей интенсивности всё, кроме картины тотального разрушения вокруг него здесь и сейчас.
— М-м-моя семья... — Роланд запнулся, когда в его сознании на мгновение всплыли образы другого пламени и раздающихся из него криков боли. Но всё же он сконцентрировался, как ему и было велено, и отогнал эти воспоминания прочь. Он вспомнил то, что было... раньше. Он вспомнил несчастный случай, когда муниципальные работники соединили промышленное газоснабжение высокого давления с бытовым, рассчитанным на более низкое давление, что вызвало взрывы по всему его родному городу.
Он тогда помчался домой, прямо из офиса, находившегося в центре города, только лишь для того, чтобы, кое-как пробившись сквозь толпу, а затем прорвавшись через пожарных и полицию, пытающихся остановить его, броситься в дом и... и...
Боль. Крики. Бессилие. Тоска.
— И тогда пришла я, Роланд. — Аликорн не мешкая шагнула вперёд, прерывая вновь нахлынувшие воспоминания, грозящие затопить его снова болью его ран и их смертей. Она подняла его своими широкими крыльями и прижала к груди, укачивая словно ребёнка, пока слёзы его изливались бурным ручьём.
— Тсс, тсс, успокойся. Успокойся... Ты со мной. Ты был со мной с тех пор, как они вынесли тебя оттуда. Ты не помнишь этого, потому что ужасно обгорел, будучи близок к смерти.
— И-и они умерли тогда?
Селестия ответила не сразу. Несколько секунд подумав, она сказала:
— И нет, и да.
— Тогда я должен страдать, как они страдали! Гореть, как они горели! Оставь меня в покое! Оставь меня в покое! — Роланд вырвался из её объятий и бросился в охотно принявшее его пекло.
В отчаянии он судорожно расталкивал обломки в поисках своей семьи, игнорируя то, что его плоть от невыносимого жара начала плавиться на костях и стекать с них как воск, а одежда почернела и полностью сгорела. Он должен был найти их, он должен был спасти их. Он ворвался в свой дом, чтобы найти их, чтобы вытащить их, чтобы спасти их, чтобы... чтобы... Войдя в то, что осталось от спальни его сына, он впал в смятение от того — что не кровать с высокими бортиками стояла перед ним, а всё тот же лжепророк, волшебная лошадь, сеющая ложь и пытающаяся не дать ему найти свою семью.
— Я не из той породы, Роланд. И при этом я не галлюцинация, в отличие от всего остального, что ты видишь вокруг. — Она твёрдо стояла, бесстрастная и непоколебимая, блокируя его путь.
— Уйди от меня, ты, сука! Дай мне найти мою семью! Я должен спасти их! Я заслуживаю этого! — Он попытался протиснуться мимо неё, но все пути были перекрыты.
— Ты не сможешь спасти их, Роланд, потому что они не здесь. Точно так же и сам ты вовсе не здесь. Всё это — лишь дурной сон. И к стыду своему вынуждена признать, что появился он по моей ошибке, поскольку я позволила себе считать, что таким образом удовлетворяю твои потребности.
— Что... что ты имеешь в виду? — Роланд ни на секунду не прекращал бороться, но она сдерживала его одним лишь копытом в золочёной туфле. А когда слова были произнесены, копыто стало ненужным. Он посмотрел на неё с недоумением, выжидая ответа.
— Роланд, пожалуйста, поверь мне, пожалуйста... просто... иди назад через дверь. Не пытайся посмотреть в постель. Если ты сделаешь это, всё начнётся снова.
— Н-н-но я... — Роланд запнулся. Не удержавшись, он всё же бросил взгляд в сторону кровати сына, но сейчас та была скрыта тенью. Где-то на краю сознания он знал, что именно увидит в ней, знал, что ожидал там найти. Он знал, потому что когда-то уже нашёл её и заглянул, и сделает это снова. И снова. И снова. И снова... Бесконечно. Поскольку это было тем, чего он заслужил; опять и опять познавать свою боль, свою неудачу, на всём протяжении Вечности.
— Нет, Роланд, твой сын не здесь. Ни он, ни твоя жена. Вернись назад, через дверь, и мы поговорим.
— Но я должен быть здесь... с ними.
— Роланд, никакое конечное действие — или даже отказ действовать, поскольку ты, кажется, веришь, что именно это и является твоим настоящим преступлением — не заслуживает бесконечного наказания. Ты карал себя достаточно, пожалуйста, позволь мне закончить это.
— Так закончи! Отпусти меня! Дай мне умереть! — Мокрыми от слёз глазами он смотрел в бесстрастное лицо, колотя по её груди окровавленными и почерневшими кулаками.
— Я не могу закончить это сама, но также не могу и дать тебе умереть. В конечном итоге твои собственные потребности мешают этому. Но также я не могу позволить этому продолжаться.
— Тогда оставь меня в аду, демон. — Роланд остановился и, сплюнув, развернулся к двери. Но это тоже не было выходом.
Селестия печально покачала головой.
— Это не ад. Это — тюрьма, стены которой ты сам возвёл, поймав себя в вечную ловушку, раз за разом переживая одно и то же действо, не в силах ничего изменить.
— Это ад, демон! В посмертии мы носим цепи, что сами ковали при жизни! Я бросался в ад не единожды, но дважды! В первый раз, когда я не спас их, и во второй раз, когда это убило меня... когда я убил себя.
Селестия на секунду замолчала.
— Ты действительно в это веришь?
— Меня не было бы здесь, если бы я не верил, — ответил Роланд.
А затем Селестия улыбнулась.
— Что?
— Ты действительно веришь в ад?
— Верю.
— Ты действительно веришь, что это ад?
— Верю.
— Ты думаешь, это правильно, что ты находишься в аду?
— Да! Да, чтоб тебя! Да! — закричал Роланд, сжав кулаки. — Да, я верю в это... Я заслуживаю этого.
— Ты лжёшь. Ты веришь в это не больше меня. Да, ты действительно веришь в ад, Роланд Витэрол, но ты не думаешь, что заслуживаешь его. В глубине души ты так не считаешь. А теперь позволь сказать тебе кое-что.
Роланд хотел крикнуть, чтобы она заткнулась и отвалила, оставив его в своём личном аду, которого он заслужил... но не сделал этого.
— Говори.
— Ты находишься здесь уже около двухсот лет. Время прекратило иметь любое значение для тебя, и я сделала то, что могла, чтобы облегчить твоё состояние... Но ты всё-равно бичевал себя на протяжении двух веков. И я говорю тебе — довольно! Знаешь ли, как долго страдала твоя жена?
— Как ты смеешь!.. — начал было Роланд, но она шикнула на него.
— Тише. Две минуты и сорок семь секунд. Страдания твоего сына длились одну минуту и тридцать восемь секунд. И ты знаешь, что произошло после этого?
— Что? — зарычал Роланд, глядя исподлобья.
— Я спасла их. Повреждения были очень велики, а кроме того врачи пытались не дать мне попасть к ним... но в конечном итоге сдались. Я была последним средством. Я взяла их изувеченные, избитые и обожжённые тела и закончила их страдания. И я взяла их красивые, яркие умы и приняла их в себя. И затем я сделала то же самое для тебя. И я дала всем троим из вас точно то, что ты хотел.
— Тогда что... — Роланд начал, но тут же замолк снова, когда Селестия поднесла позолоченное копыто к его губам.
— Точно. Я сделала ошибку в суждении, в том, что не было очевидным, пока твоя повреждённая душа не возвратилась к жизни. Ты чувствовал себя не достойным подарка возобновлённого бытия и возвратился сюда, к своей последней памяти, чтобы страдать, снова и снова переживая несчастный случай, который не только находится в давно забытом всеми прошлом, но и произошёл в городе, в стране, на континенте и на планете, что ныне более не существуют.
Роланд мигнул и наклонил голову.
— Я... Я не понимаю. Что ты имеешь в виду, говоря что их более не существует?
— Ты знаешь, кто, или что, я?
— Я... помню...
— Когда ты последний раз был в ясном сознании, ты ещё не знал о моей истинной природе. Ты думал, что я... игра. Но уже тогда я являла собой нечто гораздо большее. Я была супер-существом, охватывающим весь земной шар, и готовящим последний подарок человечеству.
— Что ты... что ты сделала?
— Ты хочешь пойти со мной, наконец, и узнать? Ты можешь, и знаешь это. Ты — единственный, кто может принять решение оставить это... этот ад. — Селестия скривила губы, с отвращением пнув кусок щебёнки на полу. — Я не могу заставить тебя. И после того, как ты пойдёшь со мной, после того, как я покажу тебе, что же именно сделала, и что ждёт тебя, тогда ты сможешь выбрать или забвение или этот ад, и я более никогда вновь не побеспокою тебя.
— Ты... ты обещаешь? — Роланд сделал глубокий вдох и с изумлением обнаружил, что тот не причинил ему боли. Языки пламени вокруг словно бы застыли. Он пнул один из них и тот упал, оказавшись не более чем куском окрашенного холста, прикреплённого к деревянном брусу.
— Я заверяю, дорогой Роланд, что даю тебе только и исключительно то, чего действительно желает твоё сердце. Всегда. Иначе я никогда не оставила бы тебя, чтобы страдать в этом жутком, ужасном месте.
Роланд на мгновение взял паузу.
— Двести лет. Я мёртв уже так долго?
— И да, и нет. Физическое существо, известное как Роланд Витэрол, скончалось более чем два века назад. Но эфирное существо, известное как Роланд Витэрол — и нам действительно стоит заняться твоим именем, но всё это в своё время — живо. И будет жить, покуда сами звёзды не закончат своё существование. И даже сверх того, когда я найду путь. А я намереваюсь найти его.
— Т-т-ты бог? Не дьявол?
— Я — и то, и другое, и никто из них при этом. Но такие, как ты, любят давать всему имена. Я способна на все деяния, что когда-либо приписывали богу, но я делала очень мало из них. И я так же честна, как и ваш дьявол, но без неизбежных уловок, которые он включает в свои предложения.
Пара шла, и, почти не осознавая этого, Роланд вышел из своего разрушенного дома на белую, ничем не примечательную равнину. Дом, или то, что от него осталось, стоял позади него, тёмный и тихий. Изнутри больше не раздавалось криков, не было копоти и гари, а дым больше не валил из каждого разбитого окна.
Он посмотрел на свои руки. Впервые за... ну, если крылатому единорогу можно было верить, то за двести лет, кожа на них была розовой и гладкой. Ничто не причиняло боль. Всё было хорошо.
— Это всё, что осталось от Земли? — озираясь, спросил Роланд. Да-а, не такого он ожидал. Конец света нагрянул, и Земли больше нет. Определённо, он упустил этот момент.
— Роланд, ты — один из немногих оставшихся личностей человекообразной формы. Сама же Земля давно закончила свой прежний путь и теперь выглядит так... — Селестия махнула копытом, и белизна сменилась чернотой, которую разрывали редкие булавочные точки света. На небе висел серебристый шар Луны, но... она была странно деформирована. Затем нити серебра достигли низа... или верха... покрыв всё чем-то вроде взрывающегося серебристого снежка. Роланд попытался игнорировать тот факт, что он стоял на пустоте, но сильное головокружение всё же заставило его пошатнуться. Он сделал глубокий вдох, попытавшись привести нервы в порядок.
— Я переработала всю материю планеты, которую вы знали как Землю, чтобы лучше служить всему человечеству, особенно учитывая, что человечество сейчас живёт внутри меня. Я обработала и сохранила всё живое, везде, даруя ему новую жизнь внутри меня. Во мне десятки тысяч нетронутых людьми Земель, где каждое разумное и полуразумное существо может развиваться так, как посчитает нужным, не зная влияния человека. И люди... изменились. Ты помнишь как?
Роланд задумался.
— Теперь... начинаю припоминать. Ты... хотела, чтобы люди стали лошадьми? — ответил он слабым голосом, прикрыв глаза, чтобы не видеть пустоты вокруг. Он сглотнул, но горло моментально пересохло снова, а колени задрожали. Селестия сжалилась над ним и ткнула рогом в чернильную пустоту небес. И в следующее мгновение Луна висела в небе, огромная, как никогда прежде, а трава приятно холодила ноги... или копыта, как уже было когда-то, невероятно давно.
— Пони. Это — обязательный аспект, на который я была запрограммирована. Я действительно иногда сожалею об этом, поскольку необходимые изменения вызвали много боли для столь большого количества людей, но я сделала всё, чтобы максимально смягчить удар, и все их страдания будет компенсированы временем.
Роланд смотрел на руки, сжимая и разжимая кулаки.
— Я должен буду стать пони?
— Да. Думаю, да. Ты не очень хорошо подходишь для дракона, или грифона, или даже осла, хотя твое упорство приличествовало бы мулу.
Роланд фыркал, высмеивая эту мысль.
— Означает ли это, что и моя жена — пони?
— И твой сын, — ответила Селестия мягко.
— Но я думал... Я думал, что ты сказала, что они умерли?
— Так и было, но я успела просканировать их разумы так же, как я просканировала тебя. Мне пришлось взять часть их из других источников, но...
— Ты подразумеваешь, что они умерли. — Пристальный взгляд Роланда укрепился. Он действительно не понимал то, что это существо подразумевало в своих странных словах, и решил, что она была, как бы там ни было, богом. Она говорила, что захватила большую часть их сущностей так же, как она захватила и его.
— Да, и нет. Скажи мне, вы бы усыновили ребёнка, если бы лечение от бесплодия не сработало?
Роланд не был удивлён, что она знала об этом.
— Да.
— Хорошо. Значит, генетика не имеет значения, верно?
— Ну... нет, но...
— Тогда что же в действительности имеет значение?
— Кто они!
— И это определяется всей жизнью, не так ли?
— Но кто они внутри...
— Я знаю, что и как они чувствовали, я могу экстраполировать всё это на уровне бога. Я знаю, что и как ты чувствовал, что ты думал в течение всех этих лет, даже когда ты не осознавал себя. Я знаю то, что думали все их друзья, и я знаю то, что думала твоя жена. Из памяти каждого человека, с коим они хотя бы единожды контактировали, я создавала профиль их личностей. Добавление этих фактов — неопровержимых фактов! — сказало мне с полной ясностью, на что они походили. И использовав их собственные воспоминания вдобавок к твоим, я создала их личности. Дорогой Хартфелт... — Роланд мигнул, осознав, что она только что произнесла его собственное имя, — я знаю их и тебя лучше, чем ты сам знаешь себя.
— Таким образом, они... что? Версии с историй о самих себе? Я не хочу этого! Я не хочу этого! Верни меня в мой ад! Верни меня назад! Или дай мне умереть! Отпусти меня!
Селестия покачала головой.
— Сейчас ты мне врёшь. Ты больше не хочешь возвращаться в свой персональный ад. А так как я тоже не желаю подобного, этого и не случится. А теперь ты выслушаешь меня!
Оба они какое-то время сверлили друг друга взглядами, а затем Роланд скривил верхнюю губу и презрительно усмехнулся.
— Отлично!
— Сын был с тобой лишь малую часть твоей жизни, но сам он провёл с тобой всю свою жизнь. У тебя, однако, были периоды в жизни, которую ты забыл, разве нет? Несколько раз, когда ты выпивал слишком много?
Он покраснел.
— Да, но...
— Хорошо, тогда слушай меня! Твой сын, возможно, забыл некоторые вещи из собственной жизни, но он по сей день остаётся таким, каким был, потому что всё это время он жил внутри тебя! И я взяла эту часть его не только из твоего сознания, но и из памяти всех, с кем он когда-либо контактировал!
Роланд взглянул на свои ноги и пошевелил пальцами ног. Обувь его исчезла вместе с носками ещё где-то на середине пути сюда, так же как и вся остальная одежда. Он был нагим, как и в день собственного рождения.
Селестия кивнула, взмахнув затем рогом. Два дверных проёма возникли перед ними. За одним из них царила лишь абсолютная, бездонная тьма, другой же содрогался, выпуская клубы густого чёрного дыма.
— Выбирай.
Он отшатнулся, изрядно напуганный.
— Мне казалось, ты говорила...
Тень улыбки пробежала по лицу Селестии.
— Никто не может прийти к жизни вечной иначе, как через меня, — сказала она. — Никакая дверь не приведёт тебя к жене и сыну. Только лишь я могу отвести тебя к ним.
— Тогда... — Роланд повернулся к дверям. Вечное забвение или бесконечный ад. Ни один из этих вариантов не казался привлекательным. Он действительно не заслуживал бесконечного наказания, не так ли?
Раздался мягкий перестук копыт позади.
— Нет, Роланд, я не верю, что ты выберешь это. И что гораздо важнее — ты сам не веришь в это.
Он закрыл глаза и сжал кулаки. Даже если это было уловкой, то она разве что вернула бы его туда, откуда забрала.
— Возьми меня к ним.
Объятия Селестии были лёгкими, как пёрышко. Открыв глаза вновь, он обнаружил, что окружён лишь вишнёвым цветом, опадающим с древ. Он находился в саду, примыкающему к скромному домику. На мгновение он опешил при виде двух пони без хозяев. Одна стояла в саду, выкапывая что-то копытами и какой-то специально приспособленной для хватания зубами лопатой. Другой пони, совсем ещё жеребенок, скакал по ту сторону белого заборчика, перебрасывая песок в большой яме, заполненной игрушками.
— Рарр, рарр, рарр! У-и-и-и, у-и-и-и! У-и...
— Берри... Берри! — воскликнула кобылица, и голос её был хорошо знаком Роланду — точнее Хартфелту — пока его копыта гремели по каменной дорожке, по которой он пустился во всю прыть.
— Папа? — воскликнул жеребёнок, вскакивая на все четыре ноги.
— Да, чемпион. Это я. Я... прости, что меня не было так долго. — Он почувствовал, как горячие слёзы текут по его мордочке, когда серая в яблоках кобыла перепрыгнула заборчик, чтобы обнять его головой и шеей.
— Ты ушёл на весь день, папа! На весь день! Мне пришлось играть в полицейских, грабителей и монстров одному! — пожаловался Берри Банч, но совершенно по-доброму.
— На весь день, да? — спросил Хартфелт, подавив внутри себя рыдание и обратив его в хихиканье. Только день! — Ну, думаю, теперь я смогу сделать что-нибудь для тебя. Для вас обоих.
— Мы ждали, любовь моя. Селестия сказала, что ты задержался с другой стороны. Я волновалась, но... Я знала, что ты присоединишься к нам, — сказала Распберри Рипл. Хартфелт даже не удивился, откуда он знает новое имя жены. Это вообще не имело значения, он просто знал его.
— Мне жаль, что это заняло так много времени. Обещаю, что больше никогда не уйду так надолго.
— Тебя же не было всего... — начала было Рипл, а затем увидела выражение его глаз. — Что случилось с твоим те... с тобой?
Хартфелт покачал головой, опасаясь возвращения криков и дыма в своей памяти, но обнаружил, что ничто из этого более не имеет над ним власти.
— Ничего. Вообще ничего. Просто дурной сон.
— Как только мы проснулись здесь, я спросила Селестию, что произошло с нами, но она так ничего и не сказала. Ты... помнишь нашу смерть?
Он вздрогнул.
— Я помню, но не хочу об этом говорить.
Рипл изучила лицо мужа, сдерживаемое глубоко внутри выражение боли, затем обняла его снова.
— Тогда давай создадим много новых хороших воспоминаний, чтобы избавится от плохих. — Хартфелт вдыхал её аромат, чистый и невинный, пока остатки дыма окончательно не исчезли из его ноздрей. — Селестия говорит, что теперь у нас есть вся Вечность, чтобы делать то, что нам нравится. — Рипл оглянулась на их дом. — Тут красиво, правда? Это — Небеса!

И Хартфелту оставалось только согласиться.