Автор картинки — Glimmer

Автор: Chatoyance
Перевод: Многорукий Удав
Вычитка: Веон, Glimmer, Yarb
Оригинал

Начало
Предыдущая глава

Глава 3
Топор для замёрзшего моря

 

Его звали Малус Кроун. Во всяком случае, по этому имени обращались к нему его люди. Но никто из них ни на секунду не верил, что это имя настоящее. Он был богат, даже не просто богат, а едва ли не владел всеми сокровищами мира — по крайней мере, ходили такие слухи. Если так, то он определённо не полностью управлял своим богатством: бывали случаи, когда ему явно не хватало ресурсов. Но в конечном счёте даже самые непомерные траты были для него пустяком.

Поговаривали, что мистер Кроун был кем-то другим раньше, кем-то очень известным, кем-то знаменитым. Что он инсценировал собственную смерть, чтобы исчезнуть с мировой арены. Он и вправду выглядел знакомо, но все, кто работал у него, знали, что упоминать об этом не следует — малейший намёк мог привести к увольнению, чего никому не хотелось. Платил мистер Малус Кроун весьма и весьма хорошо.

Он был высоким и худым, едва ли не истощённым. Носил длинные и странно неряшливые светлые волосы. Ходил необычной, иногда почти механической походкой. И всегда надевал теннисные или парусиновые туфли, даже с самыми лучшими и дорогими костюмами.

У мистера Кроуна была цель. Кажется, он верил, что может видеть то, чего больше никто не видел, и, как бы странно и нелепо это ни выглядело, только глупец мог насмехаться над человеком, который платил так щедро, как Малус Кроун.

— Покажи мне ещё раз крупный план. — Малус неловко поёрзал в большом кожаном кресле. Он часто менял позу и всегда сидел скособочившись. Расхожая версия гласила, что мистер Кроун мучился геморроем. Его длинный, тонкий, костлявый палец нервно постукивал по подлокотнику кресла. — Нет, лицо. Только лицо!

Гийом послушно провёл пальцем по "Айпаду", и картинка на проекционном мониторе во всю стену сменилась. Весь экран заняло скукоженное лицо трупа Франца Кафки. Выглядело оно как скульптура из вяленого мяса.

Малус подался вперёд в кресле, потирая рукой подбородок.

— Теперь раздели картинку. Поставь "Кантерлотскую свадьбу", часть два, где-то в конце.

Гийом отложил "Айпад" и переключился на "Мак" на столе. Он кивнул сидевшему за собственной машиной вечно угрюмому Тибо, и здоровяк, закатив глаза, включил нужное видео. Тибо ничего не имел против денег мистера Кроуна и был верен его кошельку, но явно считал своего нанимателя жалким безумцем.

Правую половину огромного экрана теперь заполнили пони.

— Чуть дальше, ещё, ещё... стоп! Вот здесь! — Мистер Кроун взмахнул сжатой в кулак рукой.

На экране застыла голова какого-то уродливого мультяшного персонажа. Его насекомьи глаза светились зелёным, а кожа была тёмной. Голова отдалённо напоминала лошадиную, но с вампирскими клыками и, как ни странно, рогом, как у единорогов, только дырявым, будто сделанным из швейцарского сыра. Сбоку виднелся край полупрозрачного крыла. В целом всё походило на жуткую помесь единорога, жука и вампира.

Мистер Кроун встал и подошёл поближе к экрану. Он перевёл взгляд с правой стороны на левую, где лежало иссохшее тело Кафки, и обратно.

— Тысяча девятьсот двадцать четвёртый. Но идёт ли оно вперёд? Есть ли что-то впереди... вот в чём вопрос. Назад уходит, это-то ясно. Но если нет...

— Мистер Кроун, сэр? Это... это то, что вы видите? — Из них двоих, работавших на Малуса, Гийом был заметно более умным. Он очень интересовался своим боссом и, в отличие от Тибо, не стремился списать все его странности на сумасшествие. Малус Кроун был по меньшей мере интересным, и пускай он был не в своём уме, но в его ненормальности чувствовалась некая интригующая внутренняя цельность.

Малус Кроун повернулся и уставился на своего служащего, думая, ответить ли ему, и если да, то как. Наконец он принял решение.

— Да, Гийом. Только не как в мультфильме, не причудливо-абстрактную картинку. Представь себе одного из них, — он указал рукой на правую половину экрана, — только высохшего, мёртвого и целиком и полностью настоящего. Существо, некогда бывшее живым. Мультфильм лишь бледная имитация.

— И вы это видите? И в гробу тоже?

Кроун вернулся к креслу и осторожно уселся.

— Да.

— Я смотрел один фильм, — неожиданно заговорил Тибо. — В нём были пришельцы, и все надписи менялись, когда смотришь сквозь особые очки. Там был Родди Пайпер, рестлер. И охрененно крутая драка в переулке. Пришельцев было видно, только если надеть очки.

Кроун и Гийом молча уставились на Тибо. Он вообще редко что-нибудь говорил, и вдруг нате вам.

— Его делал парень, который снял "Нечто". — Тибо, кажется, смутился. — Он хороший. Фильм.

Малус отвернулся и кивнул:

— Джон Карпентер. "Чужие среди нас".

— Ага. Точно. — Тибо хрустнул массивными пальцами.

— Что-то вроде того, действительно. Весьма наблюдательно с твоей стороны, Тибо. Это очень близко к тому, что со мной происходит, только безо всяких специальных очков. — Малус попытался откинуться на спинку кресла, затем вдруг дёрнулся вперёд, морщась, словно от боли. Он всегда садился на край кресла, неглубоко.

— Так это чего, к нам вторжение, что ли?

Гийом поднял бровь. За последние три месяца от Тибо редко было слышно что-то помимо ворчания или время от времени "да, сэр", а теперь он прямо-таки болтал без умолку.

Мистер Кроун подпёр подбородок кулаком, скособочившись в кресле — ни дать ни взять, король на троне.

— Я размышлял об этом, но навряд ли. Это нечто гораздо более тонкое и странное... и хотя у меня есть кое-какие теории, я ещё не готов их озвучить.

Гийом медленно, едва заметно покачал головой в изумлении. За все прошедшие месяцы этот разговор как никакой другой проливал свет на то, во что мистер Кроун верил и о чём думал. Это было нечто восхитительное, хоть и абсолютно бредовое. Гийом затаил дыхание, надеясь, что беседа продолжится и в ней всплывут ещё какие-то занятные странности.

В животе у мистера Кроуна громко заурчало.

— А. — Он поднялся с кресла и выпрямился. — Вы оба можете отдыхать до конца дня. Пока это всё. Если что, я буду в щенячьей комнате.

Из всего множества причуд мистера Кроуна одержимость щенками была, пожалуй, самой заметной. Целое крыло здания он переделал в рай примерно для пары дюжин собак. Они обожали его и души в нём не чаяли. Он лично заботился обо всех их нуждах, кормил, ухаживал и играл с ними. На заботы о щенках у него уходила большая часть дня, но, кажется, это его совершенно не утомляло. Напротив, с каждым часом, что он проводил в их компании, он выглядел всё менее худым и осунувшимся. Щенки и какая-то странная, сумасшедшая цель. Вот такой была его жизнь.

И ещё электроника. О да, мистер Кроун любил компьютеры и блестяще в них разбирался. Крайне придирчиво выбирал производителей и модели всей техники, которой пользовались его люди, и, кажется, знал всё даже о самых малоизвестных марках на рынке. Однажды он разорвал контракт с одним работником лишь потому, что тот купил неправильный телефон.

Гийом потянулся и зевнул. Тибо ушёл в ту же секунду, как мистер Кроун покинул помещение. Надо было выключить мониторы и заблокировать компьютеры. Гийом покорно взялся за дело. Тибо, наверное, всё равно бы что-нибудь сломал.

Это был чертовски странный способ зарабатывать деньги, но Гийому доводилось заниматься работой и похуже, и для более сумасшедших богачей. Работа была безумной, но несложной, а иногда увлекательной — как то дело в Праге, — и платили невероятно хорошо. Гийом давно решил, что мистер Малус Кроун имеет право быть настолько чокнутым, насколько ему угодно.

По крайней мере, пока Гийому капает жалование.

──── Δ ────

От запаха свиных отбивных Грегорию замутило ещё до того, как она добралась до стола. Для неё они пахли не просто плохо, а даже не как отбивные. От них несло смертью, обожжённой кожей и гниющей плотью. Выглядели они не лучше — жирные обрубки с торчащими костями, они лежали на блюде, словно маленькие жертвы дорожной аварии, и сочились бледным соком, как гноем, осквернявшим брокколи. Папа — готовил в основном он — подал всё на одном блюде.

"Осквернявшим брокколи"? Эти слова повисли у Грегории в голове, как мертвецы на виселице. Её охватил ужас, сердце забилось так, словно за ней кто-то гнался. Брокколи. Грегория не особенно любила брокколи, да и вообще овощи — она ела их нечасто и всегда с неохотой. Шпинат был ужасен, салаты не нужны, бобы сойдут, особенно в мясном чили, а морковку-другую можно и потерпеть, если она на краю хорошего куска тушёной говядины. Для цвета. А потом её ничто не мешает соскрести.

На всём блюде с отбивными лишь брокколи выглядела аппетитно. От запаха брокколи рот Грегории заполнился слюной, а в животе заурчало и потребовало еды. Запах был невероятно чудесен, если бы только не омерзительная вонь от свиных отбивных. Ужин обернулся безумием, сумасшествием. Все вкусы Грегории вывернуло шиворот-навыворот.

Салат в большой керамической салатнице состоял из капусты, латука, помидоров, нашинкованного сельдерея и зелёного лука. Это было самое соблазнительное блюдо на столе. Грегория обнаружила, что не может оторвать глаз от его незатейливого содержимого. Каждая частичка её существа кричала, что это, вот эта вот зелёная гадость и есть еда. Настоящая еда. Восхитительная вкуснятина, от которой слюнки текут — и при этом свиные отбивные, которые она прежде так любила, были всё равно что помои, выставленные на стол.

Она запретила себе плакать. Сорваться сейчас, за столом, означало бы признать поражение. Ей казалось, что до сих пор она была сильной, встретила немыслимую ситуацию, в которой оказалась, стойко и мужественно. Взвешенно. Но теперь, когда даже её вкус к еде изменился и, может быть, навсегда... она почувствовала, как подступают слёзы, а горло сдавливает комок.

— С тобой всё хорошо? — озабоченно спросил отец. Пока Грегория сидела с несчастным видом, все остальные быстро набрали себе еды. — Что, ты хочешь... салата?.. — последнее слово он выговорил с удивлением, очевидно, проследив за её взглядом.

Грегория молча кивнула. Он начал накладывать ей зелени в миску рядом с тарелкой. Грегория продолжала кивать, пока миска едва не переполнилась. Отец явно изумился.

— Ты её балуешь. Пусть сама себя обслуживает. Господи, Гарри, она же не инвалид!

"Ну спасибо, мамочка", — подумала Грегория. Иногда её мать вела себя довольно жестоко.

— Я думаю, у неё сегодня выпал тяжёлый день. Немного доброты никого не избалует. — Гарольд Самсон смерил жену пристальным взглядом, и та склонилась над тарелкой. — Хочешь отбивную, милая? — Отец вёл себя очень по-доброму, и это было самое лучшее, что случилось с ней с момента пробуждения. Со слезами на щеках Грегория помотала головой.

— Только салата... и немного брокколи. Сверху, где нет свинины? — Она была очень голодной и очень сомневалась, что сможет положить себе еды неуклюжими копытами. Кроме них оставалось действовать только ртом, как персонажи из "Дружбы это магии". Невозможно было сказать, как её родные это воспримут.

— Что?.. Теперь ты ещё и вегетарианкой заделалась? Сперва устроила утром невесть что, потом весь день сидела дома, а теперь тебе отбивные слишком хороши? Твой отец так старался, чтобы...

— Моника, оставь бедную девочку в покое. Я серьёзно. — Обычно отец не так сильно её опекал, но и Грегория, как правило, не была столь явно расстроенной и разбитой.

— Как скажешь. — Мама надулась и принялась сердито жевать.

— Ешь спокойно, дорогая. Что бы там ни случилось, всё будет хорошо. — Отец ласково улыбнулся дочери и тоже вернулся к еде. Грегория была благодарна ему за доброту, но эти слова её укололи — у неё не было никаких гарантий, что хоть что-то будет хорошо, наоборот, она очень боялась, что всё станет ещё хуже. Но отец желал ей добра. И он положил ей еды, избавив от необходимости у всех на глазах возиться с копытами или накладывать еду зубами.

Грегория оглядела свой ужин. Миска с салатом и тарелка с горячей брокколи. Раньше, будучи человеком, она бы посчитала такую еду за оскорбление. Её ужасно обеспокоило, что у неё в животе урчало, как в бетономешалке, и уже дважды пришлось сглатывать обильную слюну. И хотя от запаха мёртвого обожжённого мяса её по-прежнему тошнило, запахи зелени перед ней прямо-таки завораживали. Она раньше вообще не думала, что овощи как-то пахнут.

Среди запахов царила брокколи, горячая, исходящая паром; её насыщенный пикантный аромат заполнял новые понячьи ноздри Грегории и казался ужасно сытным. Бесстыдно-роскошным. Язык просто изнывал от желания попробовать её на вкус. Но ещё сильнее изумляли летние оттенки капусты с латуком в нехитром салате, пряный сельдерей и резкие нотки зелёного лука. А запах помидоров теперь манил её так, как всего днём раньше — сочный бифштекс. Её новые чувства различали качества растительной пищи в подробностях, недоступных для человеческого носа. Грегории до безумия захотелось есть.

Она не могла взять вилку.

Ей кое-как удалось разложить на задних ногах салфетку; деревянный стул был очень неудобен, даже если сидеть скособочившись, чтобы защитить хвост. Но столовые приборы были абсолютно несовместимы с копытами. Она хоть весь день могла пытаться поддеть копытом вилку. И что же делать?

Грегория попыталась думать так, словно решала головоломку. Всё лучше, чем сорваться и выбежать из комнаты. Наверное. Один раз она уже выкрутилась, повесив топик на шею. Этого оказалось достаточно, чтобы её родные посчитали, что она нормально одета. Тогда как выкрутиться из проблемы с едой?

В мультфильме, "Дружбе это магии", земнопони вроде Эплджек ели ртом прямо с тарелки. Они не пользовались вилками и ложками, хотя могли каким-то образом держать кружки. Грегория могла поднять вилку только зубами или зажав между копытами, и оба способа были неудобны и привели бы попросту к еде, разбросанной по полу. В общем, ей оставалось лишь одно: зарыться в еду мордочкой. Но, пожалуй, это уже не прошло бы незамеченным. До сих пор, что бы ни мешало её семье замечать произошедшую с ней перемену, оно требовало чего-нибудь для отвода глаз, примерно как у профессиональных фокусников. Грегории достаточно было повесить на шею топик, и все, кто её видел, убеждали себя, что она одета.

Грегория решила это проверить. Всё равно больше она ничего не придумала и страшно хотела есть.

Золотисто-жёлтая пони подняла правую ногу на стол, изогнув её так, чтобы копыто накрыло вилку. Это должно было обозначить, будто она её "держит", по крайней мере, дотрагивается до неё. Быстро обежав взглядом лица родных, Грегория боязливо сунула нос в миску и набрала полный рот салата.

Она вновь подняла голову, пережёвывая капусту, латук, сельдерей и помидоры, и её накрыло волной насыщенных вкусов и запахов. Никогда ещё она не пробовала ничего подобного. Салат не нуждался в заправке, зелень сама по себе была вкуснее вкусного. Там был сильный мятный привкус от сельдерея, роскошные хрустящие листья, дававшие ей такие же ощущения, как от куска сочного стейка, пикантное пощипывание лука, ударившее в её сверхчуткий нос, и сладкие, но восхитительно острые кусочки помидоров. Похоже, её чувства изменились не меньше, чем тело, и то, как её новый мозг их интерпретировал, тоже.

Она огляделась. Отец улыбался ей. Мать возилась с ножом, отрезая себе кусок мяса, отчего Грегорию опять слегка замутило. Сестра не обращала на неё внимания. Похоже, её догадка была верной. Грегория убрала копыто с вилки, зажала между ногами салфетку и подняла к мордочке. Вытерев губы, она положила салфетку обратно на то, что в её новом теле сходило за колени. Никакой реакции. Значит, для них она по-прежнему была нормальной двадцатишестилетней женщиной, нормально сидевшей за столом и нормально евшей. Они видели то, что хотели видеть, или, может, то, что вынуждены были видеть — и для того, чтобы этот странный эффект сработал, понадобился лишь слабый намёк на обыденность происходящего.

Грегория задумалась, как разрушить эту странную иллюзию нормальности, и возможно ли это вообще. В конце концов она решила, что делать этого определённо не следует. Ей не хотелось представлять, как её мама отреагирует, вдруг увидев у себя за столом жёлтую мультяшную пони. Это бы в любом случае плохо кончилось.

Остаток ужина прошёл без происшествий. Мама повозмущалась, что Грегория так и не попробовала отбивные, а сестра заявила, что она сегодня какая-то чокнутая. Пить из стакана оказалось довольно просто — достаточно было зажать его между ногами, и никто опять ничего не заметил.

Когда пришла пора убирать со стола, Грегория сперва испугалась — она могла отнести тарелки в мойку только в зубах. В результате случилось нечто очень интересное, весь вечер не выходившее у Грегории из головы. После того как её выругали за то, что она не хочет помочь сестре, Грегория почти инстинктивно вытянула шею и взяла зубами тарелку. В этот момент мама тихонько ахнула и, кажется, на несколько секунд словно бы впала в транс. Затем она медленно отвернулась, придя в себя.

— Хорошо. Твоя сестра не должна убираться одна. Мы же семья, в конце концов.

Помогая Грете собирать тарелки в посудомоечную машину, Грегория пыталась понять, не был ли это как раз такой случай, когда странная слепота, мешавшая маме заметить то, что с ней произошло, на миг отказала. Это случилось лишь раз — после того момента Грегория могла брать ртом что угодно, и мама принимала это как должное, даже глазом не моргнув. Как если бы она выработала иммунитет к этому проявлению того, что её дочь стала пони. Должно быть, теперь каждый раз, когда Грегория пользовалась ртом и зубами, мама видела это так, словно она берёт вещи рукой и пальцами.

У "пони-слепоты", очевидно, имелся некий предел, и мамины иллюзии начали колебаться, но затем она подстроилась, и все сомнения для неё исчезли. Грегория не успела заметить, происходило ли с отцом и сестрой что-то похожее, но у них тоже не возникло никаких вопросов.

Грегория вспомнила, что в мультфильме пони часто носили вещи на спине. Кажется, у них было сверхчеловеческое чувство равновесия. Взяв со стола последнюю тарелку, Грегория изогнула шею и положила тарелку себе на спину, чтобы посмотреть, как отреагируют родственники и сможет ли она её там удержать. Эта странная "пони-слепота" начала её увлекать, и к тому же было полезно изучить явление подробнее, чтобы определить, насколько тщательно ей нужно теперь скрываться.

Тарелка держалась на спине, словно приклеенная. Прежняя неуклюжесть Грегории постепенно сменялась спокойной уверенностью в себе, что здорово её удивило. Похоже, её новые тело и мозг очень быстро учились и стремительно приспосабливались. Грегория прошагала к посудомойке, и Грета как ни в чём ни бывало взяла тарелку прямо у неё со спины. Она вела себя так, словно Грегория передала ей тарелку руками. Возможно, именно это Грета себе и вообразила. Затем сестра закрыла посудомойку и начала жать на кнопки. Ужин закончился.

Вытерпев всего несколько минут, Грегория извинилась и сбежала с семейного просмотра "Игры престолов". Конфликты и кровь потрясли её так, будто она увидела страшнейшую трагедию в жизни. Она буквально физически не могла на это смотреть и тем более получать удовольствие, кино ранило её, пробрало до глубины души. Она объявила, что чувствует себя усталой, напомнила мамино предположение, что подхватила простуду, и удалилась к себе, сказав, что собирается поспать, чтобы окончательно не разболеться.

Оказавшись в своей комнате, Грегория стянула со всё ещё неубранной кровати подушку, улеглась на полу на бок и зажала её между передними ногами. Она принялась раскачиваться туда-сюда, отталкиваясь задней ногой от рамы кровати. От покачиваний и объятий с подушкой становилось легче. Ей было трудно прогнать из головы кровь и убийства из сериала. Она чувствовала себя травмированной. Ещё одна потеря — "Игра престолов" была её любимой. Будет трудно объяснить остальной семье, почему она больше её не смотрит, но Грегория теперь просто не могла этого вынести.

— Жёлудь! — Даже выругаться толком не получилось. Грегория попробовала другие ругательства и оскорбления, но выходило какое-то детское сюсюкание вроде "синнабона" и "маффинов". Она вспомнила, что утром у неё вырвалось "понибудь" вместо "кто-нибудь". Вместе с её изменившимися вкусом и обонянием, а также с тем, как быстро она теперь приспосабливалась, это могло значить только одно.

Её мозг, будучи частью тела, изменился тоже. Какое-то время Грегория тщетно пыталась понять, осталась ли она собой, а затем осознала, что это был по сути своей абсурдный вопрос, не имеющий ответа. Она превратилась в мультяшную пони из детского телесериала. Она была тем и чем, кем была, и сколько ни тревожься о том, осталась ли в Грегории-пони хоть капля от Грегории-человека, толку от этого не было никакого. Как она вообще могла это определить? Её родственники не могли помочь, они видели её такой, как прежде. А сама она была неспособна посмотреть со стороны на собственный разум, потому что прямо в нём жила, существовала и думала. Она была слишком близко к проблеме.

Всё, что ей оставалось, это собирать очевидные отличия себя от того, что она о себе помнила, и надеяться, что её память не изменилась. Пока что все различия вроде бы сводились к органам чувств и отдельным словам в речи. Относительные мелочи по сравнению со всей огромной постройкой личности и самосознания. Судя по проблемам с "Игрой престолов", её терпимость к насилию, жестокости и психопатии резко снизилась, но этого и следовало ждать от пони из мультфильма для маленьких девочек. И не то чтобы ей перестал нравиться любимый сериал; её мнение о нём вовсе не изменилось. Она просто теперь была не в состоянии наблюдать, как человеку втыкают кинжал в глаз. Или обезглавливают. Но даже лишившись возможности смотреть это кино, она всё равно считала, что оно великолепное.

В конце концов Грегория решила, что она всё-таки осталась собой, пусть и превратилась в абсолютно чуждое существо. Было вполне логично, что её мозг изменился, как и всё остальное тело, и, учитывая обстоятельства, можно было лишь удивляться, как мало в ней поменялось.

Насколько она могла судить, сама её личность осталась незатронутой. Ей нужна была эта вера, нужна даже сильнее, чем надежда на обратное превращение. Ей нужно было верить, что в ней таится нечто неразрушимое, отражающее её сущность, и что это неприкосновенное ядро останется невредимым, даже если всё остальное изменится до неузнаваемости. Она оставалась Грегорией, и неважно, была ли это Грегория-человек или Грегория-пони.

В любом случае, ей следует считать это правдой; всякое другое мнение вело лишь к безнадёжности и разрушению всех причин, чтобы жить дальше. Пусть у неё изменился вкус, пусть она теперь не переносила насилие в кино, пусть она ненавидела мясо и истекала слюной при мысли об овощах — всё это было неважно. Она была собой, потому что она должна быть собой. Никаких других возможностей или точек зрения сейчас быть не могло, иначе она полностью впала бы в отчаяние.

Определившись, по крайней мере на время, и вернув пошатнувшуюся было решимость, Грегория приступила к уборке постели. Это была ужасно трудная задача, по крайней мере поначалу, но стоило ей взяться за дело, как она обнаружила, что всё становится проще. Её быстро приспосабливающиеся тело и разум обладали превосходной координацией, и она заметила, что если перестать волноваться о том, что и как делать, и просто стараться как можно лучше, то всё выходит само собой. Грегория вспомнила, как смотрела на Youtube ролик про инвалида, который осознал, что, по сути, любое существо может пользоваться лишь тем, что у него есть. Если принять то, чем располагаешь, а затем выжать из него максимум пользы, можно вырваться из первоначальных терзаний насчёт своей инвалидности.

Грегория решила прекратить оплакивать потерянные руки и просто делать то, что нужно, чтобы заправить постель. Она действовала зубами и копытами по мере возможности, полностью погрузилась в работу и не успела опомниться, как всё уже было готово. И даже вышло довольно неплохо. Не идеально, но сойдёт.

Она попятилась, уставившись на постель. У неё получилось. Она сумела убрать собственную кровать одними лишь копытами и зубами. Луна помилуй, какие же сильные у неё стали челюсти! И копыта, решила она, по крайней мере передние, оказались отнюдь не такими никчёмными, как она боялась. Они ведь были просто большими ногтями, а передние ноги — пальцами. От них и следовало ожидать ловкости, потому что ей привычно было действовать с помощью пальцев. Теперь у неё были два очень длинных, невероятно сильных пальца с крупными ногтями на концах. Усевшись, она могла вполне успешно брать, толкать и удерживать вещи. А шея и зубы действовали как гибкая рука со стальной хваткой. Если не ныть и не сражаться с собой, то можно сделать очень многое.

Повернувшись, Грегория взглянула на себя в зеркало. Человеческая одежда смотрелась на теле пони совершенно нелепо. Юбка задралась наверх и ничего не прикрывала. Топик на шее скатался в кольцо, похожее больше на плотный шарф. И никто из родных ничего не заметил. Достаточно было, что одежда в принципе есть, больше им ничего не было нужно, чтобы видеть то, что они хотели видеть. Не боясь больше своего нового тела, Грегория окинула взглядом своё отражение, и её возмутило, насколько глупо она выглядит с мятой юбкой на талии и скомканным топиком на шее.

Поднапрягшись, она сумела стащить с себя топик и юбку. Снова встав перед зеркалом, она встряхнулась, наблюдая, как грива и хвост развеваются вокруг неё. Теперь она больше не паниковала. Она чувствовала спокойствие и по-настоящему надеялась, что сумеет всё это исправить. Всего за один день она многое узнала о том, как действуют некие правила, по которым её видели остальные, убрала за собой, вымылась, пережила ужин и наконец заправила постель. Глядя на своё мультяшное лицо и мягкую звериную шёрстку, она даже призналась себе, что выглядит отнюдь не уродливо.

Конечно, пони из "Дружбы это магии" были красивыми, их такими создали, и из неё получилась очень симпатичная пони. У неё была приятная расцветка, а черты лица и тела были очаровательными, хоть и совершенно нечеловеческими. Грегория не хотела оставаться такой, она не мечтала стать пони, как её подруга Рэйчел, и превращение против своей воли восприняла как объявление войны. И всё-таки сейчас, выйдя победительницей после целого дня, от которого большинство людей просто сломалось бы, она могла смотреть себе в глаза — фиолетовые понячьи глаза — и не отворачиваться.

Она справится. Она сможет выжить, пока не найдёт ответ — и лекарство. Должно быть какое-то объяснение, причина того, что с ней случилось, и способ всё исправить. Это было попросту разумно — ничего ведь не происходит "просто так". Где-то её ждала эта тайна, и если она хочет снова стать человеком, то ей придётся выяснить, как она превратилась в пони и почему. А для этого ей нужно быть сильнее всего того, что решит обрушить на неё жизнь.

Ещё в начале этого дня Грегория не знала, справится ли вообще, не была уверена, способен ли человеческий дух, хоть чей-нибудь, пережить подобный удар.

Но в этот миг, улыбаясь зеркалу своей понячьей улыбкой, Грегория чувствовала себя совсем иначе. Человеческий дух был неодолим. Она справится. Тело пони, мозг пони — всё это ерунда. Пускай вокруг неё меняется всё что угодно, сама она неразрушима, неизменна и несгибаема.

Пусть завтрашний день боится её. Она пойдёт вперёд и вырвет у него ответы!

 

Читать дальше

"My Little Pony: Friendship is Magic", Hasbro, 2010-2013
"That Indestructible Something", Chatoyance, 2013
Перевод: Многорукий Удав, июль 2014