Архетипер / The Archetypist

— Знаешь, что такое архетипы? — однажды утром спросил меня Дискорд.

В девяти случаях из десяти я не замечала появления драконэквуса в библиотеке замка. Не потому, что не уважала его, и не из-за нехватки вежливости. Сколь ни противоречивы мои чувства к Дискорду, никто и никогда не скажет, что Твайлайт Спаркл не соответствует роли хозяйки.

Нет, обычно я его просто не замечаю. Так уж влияет на меня чтение. Кроме того, поживите с моё в Понивилле, и вы поразитесь, на что привыкли не обращать внимания.

Но такое? Вдумчивый вопрос? Об архетипах? Я отложила книгу на кристальный стол и взглянула на потолок, где сидел Дискорд — вниз головой, отрицая гравитацию. Он был меньше, чем обычно, лишь чуть крупнее пони, и в этот раз без всяких дурацких костюмов, масок, или чего-то подобного. Сидел и просто смотрел на меня, ждал ответа.

Хм.

— Архетипы? — переспросила я. — В смысле, литературные архетипы? Маневренный воин-пегас, мудрый маг-единорог?

— Мм, нет. — Он задумчиво покачал головой, потом наклонил её сильнее, свернулся сначала вдвое, потом в шар — и продолжил скручиваться, вворачивая новые кольца внутрь сферы, всё плотнее и плотнее, пока не превратился в тугой комок шерсти, чешуи и когтей. Его шкура натянулась до предела, потом треснула как забитая до отказа сумка, и он дождём пролился на стол передо мной, облив меня жидким хаосом. Я отшатнулась — капли пахли лакрицей и звёздным светом.

Впрочем, с возвращением он тоже не медлил — вся эта жидкость сползлась к единому центру, вернув чистоту моей несчастной книге (к моему облегчению — заклинания для просушки книг не так уж просты) и выросла в нового драконэквуса передо мной. Дискорд растянулся на столе, подставив выпрямленный коготь под голову и состроив задумчивую морду.

— Нет, я о других, — продолжил он. — О тех, что во снах.

— Снами в основном занимается Луна, не я, — сказала я в ответ. Провела копытом по груди, чтобы удостовериться, что его частиц на мне не осталось. — Но я знакома с концепцией. Изначальные образы, представления или пони, проявляющиеся в преданиях самых разных культур и времён. И, как ты и сказал, во снах. Якобы.

— Якобы?

Я пожала крыльями:

— Это же всего лишь теория, а не что-то, существующее объективно. Их нельзя протестировать, измерить, нельзя и написать о них статью для научного журнала. Конечно, они могут быть объектом интереса, но что нам даст тот факт, что хоть раз в жизни каждый из нас видел сны о тенях, или о странных духах-трикстерах? — с этими словами я пристально взглянула на него.

Он поднял разномастные лапы в притворном жесте сдачи:

— Эй, я тут ни при чём. Как ты и говоришь, снами занимается Луна… по крайней мере, сейчас занимается.

Я вздохнула. Вот уж тонкий намёк.

— Сейчас? Подумываешь освоить новое дело?

— Ну, меня посещала такая мысль, — ответил он. — Знаешь, сны всегда восхищали меня. Такие хаотичные. Во снах позволено всё, и никто не понимает, что происходит. Пони плывут по течению хаоса, отдаются ему, иногда наслаждаясь, иногда крича в ужасе.

Я подтянула книгу к себе и снова её открыла. Мы разговаривали уже почти минуту, и, значит, вскоре Дискорд отвлечётся на что-то ещё и исчезнет.

— Я бы на твоём месте сны не трогала, Дискорд. Луне не очень нравится, когда посторонние нарушают границы её владения.

Он состроил кислую мину, и мой рот наполнился лимонным вкусом.

— Не многовато ли одной, как считаешь? — пробурчал он. — Разве сны не принадлежат всем пони?

Я указала на него крылом:

— Твои сны принадлежат тебе. Мои — мне. Но сны в целом, само пространство снов? — я широко раскрыла крылья, как бы охватывая весь мир. — Это её владения.

Он ухмыльнулся. Он всегда был непревзойдённым мастером неуютных выражений морды, с его рыбьими зубами и змеиными языками — зачастую больше чем одним языком — но этот оскал мог бы выиграть первое место в соревновании его собственных кошмарных ухмылок: хищный, всезнающий, сочащийся радостью без капли юмора. От этой улыбки меня отбросило на подушку не хуже чем от удара копытом.

— Твои сны, говоришь? Ты видишь сны о книгах, яйцеголовая? Или о логарифмических линейках? Может, о конкурсах на лучшее правописание? В общем, полный набор архетипов заучки, угу?

— Мои сны — моё дело. И книги, если вдруг ты не знал, не только для «заучек».

— Ну да, конечно. Книги для всех, прямо как на картинке, — он рассеянно махнул в сторону одного из постеров на кристальной стене. На постере ежегодной программы участия в Эквестрийском Библиотечном Союзе стилизованными под воздушные шарики буквами, действительно, было написано, что книги открываются всем. — Ладно, спасибо за компанию, Спарки. Я пойду.

— Хорошо. — Я тоже поднялась в знак вежливости. — И, надеюсь, ты передумал лезть во сны пони?

— Лезть? Нет, нет, честное слово скаута, — он положил на сердце правую лапу, отсалютовал левой и поднял раскрытую правую, как бы принося обет. Да, я в курсе, что это три лапы. — Я просто немного с ними поиграю. Посмотрю, получится ли сделать их ещё интереснее. Эксперимент. Тебе же нравятся эксперименты?

— Не пытайся прикрыться наукой. Или, может, хочешь, чтобы с тобой на эту тему побеседовала Флаттершай?

Это его зацепило. Дискорд дёрнулся, широко открыл глаза — но тут же вернул себе обычную насмешливую улыбку.

— О, незачем её беспокоить, — ответил он. Вспышка света наполнила библиотеку, а когда погасла — осталась лишь его тень, скользящая к выходу по кристальному полу. Бесплотный голос эхом разнёсся в воздухе. — Пока-пока.

— Подожди! — позвала я, и, к моему удивлению, он услышал. Тень замерла пятном разлитых чернил. Я совершенно не ждала, что он подчинится просьбе, и мы оба в молчании ждали, пока я смогу захлопнуть рот.

— Да, Спарки?

— Мм, — я прокашлялась. — О чём видишь сны ты сам, Дискорд?

Он рассмеялся. Потом ответил, и пока говорил, его тень словно кипела, поднимаясь в воздух и испаряясь, превращаясь в ничто.

— Кто сказал, что я не сплю сейчас? Возможно, именно ты и есть мой сон.

Наступила тишина. Я подождала, потому что иногда Дискорд только изображал, что он вышел, чтобы тут же вернуться, но, похоже, сейчас я и правда осталась в одиночестве. Я услышала, как где-то в замке тихо полилась вода — Спайк или Старлайт Глиммер проснулись и встретили новый день.

Я подняла книгу, сунула её в библиотечную тележку, и начала собирать с полок всё, что касалось снов.

Во снах я никогда не чувствую боли. Как будто такого ощущения просто не бывает. Наверное, и к лучшему, если припомнить все ужасы, что могут в них произойти.

Первые несколько недель после становления аликорном меня мучили сны-падения. Начинались они с того, что я парила в небе рядом с Селестией, Луной, друзьями, братом, Спайком и родителями, полная радости как жеребёнок с новой книгой, а потом мои крылья просто отваливались. Как будто их плохо приклеили, или как будто новые кости не успели окрепнуть.

Что забавно, после отделения от тела ваши крылья несколько секунд продолжают лететь самостоятельно. Разлетаясь в стороны, конечно же, но подъёмная сила воздуха под ними продолжает действовать, и, пока не сорвутся с потока, летят они даже эффективнее, чем раньше, — им же больше не нужно держать вас самих. Интересный факт с точки зрения той, кто изучал аэродинамику, ужасный — с точки зрения той, кто падает. Впрочем, вы не сразу понимаете, что падаете. В животе пустота, словно кишечник пытается вжаться в спину, но вы ещё не понимаете почему. Земля в трёх километрах отсюда, и падать вам ещё долго, пока вид под вами не изменится достаточно. Для падающей сейчас единственное отличие, что её крылья от неё отвалились и парят где-то над ней, отдаляются с нарастающей скоростью, и ветер теперь дует не со стороны полёта, а со стороны земли — и через несколько секунд ужаса и растерянности вы понимаете, что именно что летите в сторону земли. И, поскольку время во снах течёт иначе, трёхкилометровое падение заканчивается почти сразу, и у вас остаётся секунда-две, чтобы представить, как вы расплющитесь по земле, и подумать, что же будет после вашей смерти.

Но во снах смерть безболезненна. Один из недооценённых даров Луны: в её владениях нет боли.

Но сама я причиняла боль.

Иногда в моих снах я не самая хорошая пони. Не та пони, которой хочу быть. По моей вине гибли прекрасные вещи, и по моей неосторожности страдали друзья. Годы спустя после того, как я стала ученицей Селестии, я видела кошмары, в которых превращала родителей в неживые предметы — чашки, подносы с фруктами, свечи и черепа. Никто меня не наказывал за это — я же всего лишь жеребёнок, не управлявший своей магией, но не было и доброго божества, чтобы отменить мои чары. И я проживала остаток жизни в опустевшем доме, ухаживая за гниющими фруктами, пыльными черепами и незажжёнными свечами.

Во снах я удовлетворяла свои эгоистичные стремления ложью, воровством, жестокостью или чем ещё похуже. И, поскольку сны всегда ощущаются реальностью, в те секунды во сне я и была воровкой, лгуньей, убийцей, похитителем, каннибалом.

В каждом таком сне в первые секунды после каждого из преступлений я полна ужаса. Вина переполняет мою глотку как кислота, жжёт меня — я ненавижу себя так безгранично и глубоко, что думаю, пусть и только в эти мгновения, что смерть для меня — самый подходящий выход.

Так кто же я? Монстр или полная раскаяния кобыла, что приходит ему на смену? Если сны суть зеркало, что отражается в этом зеркале?

Ночью после того визита Дискорда я проснулась в ледяном поту, хоть за окном и стояло жаркое лето; сердце билось, и кровь гудела в жилах от какого-то сна — но его ошмётки ускользнули от меня несмотря на все попытки ухватить их. Перед моими глазами промелькнули лица тех, кого я победила или уничтожила: Сомбра, Тирек, Найтмэр Мун, и даже застывшая в ошеломлении каменная морда Дискорда. Сама душа болела, а потом ощущение истаяло, сменившись облегчением. Всего лишь сон.

Я всё ещё хорошая пони. Так я повторила себе, вновь улёгшись на подушку — ледяную, промокшую потом. За окном всё ещё царила тьма, и звёзды ярко блестели над восточным горизонтом. До зари ещё многие часы. Я закрыла глаза и начала ждать, пока вернётся сон.

Сны — это то, что переполняет подземелья нашего разума.